Потерянные сокровища

– Обязательно, – ответила Кейт. – София прислала мне приглашение, как только узнала, что я лечу в Лондон.

За дверью послышалось шуршание, раздался охранный сигнал, затем щелчок открывающегося замка.

– Профессор Райт! Извините за опоздание! – рослый мужчина с перекинутым через плечо черным кофром для фотоаппарата ворвался в комнату.

Он подхватил изящную руку Люсии, и его лицо засияло лучезарной улыбкой. Нечесаные песочные локоны свисали почти до плеч, а темные глаза радостно блестели.

– Я Маркус Холт. Счастлив быть здесь с вами и спасибо огромное за…

– И мы рады видеть вас, – оборвала его тираду Люсия, ее щеки зарделись, она смущенно кашлянула, прочистив горло, и обернулась к Кейт. – Вы, конечно же, знакомы – доктор Кейт Кирби.

– Конечно! Здравствуйте, доктор Кирби! – Маркус повернулся к Кейт и чмокнул в щеку.

Она почувствовала, как его щетина царапнула ее кожу. От него пахло потом и морской водой. Глянув на его мятую льняную рубашку, Кейт не сдержалась:

– Ты что, здесь серфингом занимаешься?

– Не успел. В Хитроу задержали… – улыбка сползла с его лица, глаза виновато опустились. – Эй, мне действительно жаль, что заставил вас ждать.

Маркус сбросил кофр с плеча, поставил его на стол и со словами «Спасибо, приятель» подхватил второй такой же у охранника.

– Позвольте мне представить вам наших сотрудников, – вмешалась Люсия, которой не терпелось перейти к делу.

Она подозвала двух женщин, которых отвлекло от работы шумное появление Маркуса.

– Это Саанви Сингх – реставратор и хранитель экспонатов, – Люсия указала на темноволосую женщину.

Кейт уже работала с ней и сразу узнала.

– И Гейл Вудс – хранитель отдела средневекового искусства.

Маркус и Кейт обменялись с представленными рукопожатиями.

– В прошлом году я была в Женеве – ваша статья о реставрации средневековой броши была восхитительной, – обратилась Кейт к реставратору. – С тех пор я ее везде цитирую, – добавила с довольной улыбкой. – Надеюсь, вы не будете возражать, если я, пользуясь случаем, поэксплуатирую ваши знания? У меня приготовлен огромный список вопросов.

Саанви слегка смутилась и с готовностью кивнула.

Люсия заулыбалась, глядя на Кейт.

– Похоже, мы не ошиблись в выборе, – сказала она и повернулась к Маркусу: – Джейн уверяла, что вы отлично работаете в паре.

– Безусловно, – заверил Маркус, демонстрируя свою лучезарную улыбку. – По крайней мере, до тех пор, пока я точно исполняю все указания доктора Кирби.

В очередной раз Кейт была поражена его непринужденным поведением и природным обаянием. Ему было комфортно среди известных дизайнеров и их бесценных творений, но с такой же легкостью он общался с учеными или журналистами.

– Итак, мы не можем позволить вам прикасаться ни к одному экспонату, – объявила Люсия. – Я знаю, вы подписали все необходимые инструкции, просто хочу еще раз предупредить.

Кейт кивнула и посмотрела на фотографа.

– Не проблема, – пожал тот плечами.

Когда Люсия набирала код на двери в комнату-хранилище, сердце Кейт учащенно забилось. Кто знает, на пороге каких открытий она сейчас стоит? Когда одни люди смотрят на драгоценный камень или ювелирное украшение, они видят поразительную красоту и самоотверженный труд. Другие – любовь и надежду. Но работа Кейт как ученого состояла в том, чтобы за сиянием и блеском каждой драгоценности разглядеть подлинную историю ее создания – как, а самое главное, почему ее сделали. Именно она должна была восстановить утерянную связь между мастером и последующим обладателем его изделия. Иногда она обнаруживала на этом пути разбитые сердца и предательство. Бывало, и убийства. Это были головоломки, которые она никогда не уставала решать.

Чтобы успокоить сердцебиение, Кейт сделала глубокий вздох, выдохнула и ступила в хранилище. Ее глаза заметались между тремя рядами столов, покрытых бархатом. Она то пробегала взглядом по лентам золотых ожерелий, украшенных цветной глазурью, то проплывала по лужицам сапфира и бирюзы, затем, проскакав по длинным рядам золотых пуговиц и бриллиантовых колец, ее взгляд замер у пьедестала, на котором покоился самый большой изумруд, который ей довелось видеть. Волоски шевельнулись на ее запястье.

– Бум! – воскликнул Маркус, появившись в хранилище со своим фотоаппаратом. – Теперь я понимаю, что чувствовали те люди, когда они нашли клад и первый алмаз блеснул своими гранями, оказавшись на свету. Меня аж до кишок пробрало.

– Меня тоже, – сказала Кейт, опираясь на ближайший стол.

Она стеснялась признаваться, что иногда первый взгляд на знаменитую драгоценность, которую она жаждала увидеть, приносил ей разочарование. Это как встретить Тома Круза и обнаружить, что в реальной жизни он гораздо ниже ростом. Или когда Дэвид Бекхэм вдруг заговорит писклявым голосом. Разве может реальность конкурировать с отретушированной глянцевой картинкой, которую журналы представляют миру?

Но на этот раз разочарования не произошло.

Саанви бросила на Кейт понимающий взгляд и повела гостей к дальнему столу.

– Трудно поверить, что эта коллекция была зарыта в пятнадцатом столетии, – сказала она, указывая на ожерелья, покрытые глазурью. – Они в первозданном виде. Если бы их носили, они бы не сохранились. Глазурь стерлась бы, а золото и камни, скорее всего, продали или отправили на переделку. Если начнем отсюда, я извлеку часть экспонатов, которые вы запрашивали. Остальные находятся в комнате, где мы только что были. Там их обследуют перед тем, как отправить обратно в хранилище. Вот…

Кейт подошла вплотную к краю стола, задрапированного бархатом, направила лампу под нужным углом, достала из сумочки лупу и склонилась над тусклой камеей – византийским кулоном. Каталожное изображение не передавало ни мягких складок мантий, ни покаянного наклона головы.

– Белый сапфир?

– Да. Это святой Фома. А высокая фигура с поднятыми руками – Иисус, предъявляющий доказательства своему апостолу, что он был распят на кресте.

– И воскрес, – продолжила Кейт, борясь со страстным желанием провести пальцем по рельефной фигуре святого Фомы и контурам золотой горы.

Вместо этого она достала блокнот с ручкой и принялась делать записи:

«Неверие апостола Фомы» – самая знаменитая картина Караваджо.

Кейт на мгновение задумалась.

Барельеф из полупрозрачного сапфира навевал на нее нечто глубоко сокровенное и нежное.

На макушке кулона единственная жемчужина – сострадание и упование.

Вера и преданность. Безусловная любовь и надежда.

Что это – талисман, чтобы носить под сердцем?

Кейт представила себе мастерскую византийского ювелира, втиснутую между бесконечными прилавками, с которых идет бойкая торговля брынзой, медовыми лепешками с ароматом лимона, жареными фисташками и всякими сладостями, прямо перед Великим дворцом в Константинополе. А в мастерской гравер тянет шею перед драгоценным камнем, стараясь держать его в лучах света, проникающих через единственное открытое окно. Тонким резцом и крохотным молоточком он прокладывает в камне еле заметные бороздки, обозначая линию волос. Когда рисунок будет закончен, придет черед полировки.

– Кто это там? – спросил Маркус, указывая на каплевидный кулон в дальнем углу стола.

Он уже закончил установку своих штативов и софитов.

– Фома усомнившийся.

– Нас всех не миновала чаша сия, – сострил Маркус, вкручивая в камеру широкоформатный объектив.

Он направил софиты на украшения, и тень легла на его лицо, обозначив морщины напряжения под глазами и на лбу.

Кейт вернулась к своим мыслям. Она снова написала в блокноте «Фома усомнившийся» и обвела надпись кругом.

Сомнения никогда не покидали ее. Каждый день в своих статьях и эссе она задавалась вопросом: «А что, если?» «Вопросы прошлого поглощают всю твою жизнь», – сказал ее бывший муж – Джонатан, когда два года назад уезжал в Новую Зеландию. Он выбрал другой путь к исцелению, и, очевидно, Кейт не вписывалась в пейзажи первозданных гор и нескончаемой рыбалки.