Урания

Камиль Фламмарион

Урания. Путешествие в небесные просторы

ИД «Северо-Запад»

Часть I. Урания

I

Мне было семнадцать. Ее звали Уранией. Кто же эта Урания? Белокурая, голубоглазая молодая девушка, прекрасная, как мечта ранней юности, невинная, но любопытная дочь Евы? Нет, это, как и встарь, одна из девяти муз, покровительница астрономии. Просто муза, небесный взор которой воодушевляет и направляет гармонический хор мировых сфер. Она божественная идея, витающая над земным материализмом. Нет у нее ни соблазнительного тела, ни сердца, ни трепетания, которое передается нам даже на расстоянии, ни теплого дыхания человеческой жизни; и все-таки она существует в каком-то идеальном мире, высшем и всегда чистом. Как бы то ни было, она настолько человечна согласно своему имени, согласно своему образу, что производит на любого юношу впечатлено глубокое и сильное, порождая в его душе неопределенное, неизъяснимое чувство восторга, обожания и даже любви.

Молодой человек, еще не прикасавшийся к дивному плоду райского дерева, чьи уста еще непорочны, чье сердце еще не заговорило, а чувства лишь пробуждаются для новых смутных стремлений. Такой юноша мечтает в часы одиночества и даже на работе, которая обременяет его разум при нынешнем воспитании. Он предчувствует столкновение с культом, которому скоро будет приносить жертвы, и заранее рисует себе разные образы дивного существа, витающего в атмосфере его грез. Он желает, он жаждет прикоснуться к этому неведомому существу, но еще не осмеливается и, может быть, в своем простодушном восхищении никогда не осмелился бы, если б ему не подоспела благодетельная помощь. Если Хлоя[1] еще остается в неведении, то болтливая и любопытная Ликэнион[2] берет на себя просветить Дафниса.

В такую пору все, что напоминает нам об этом смутном, еще не определившемся влечении способно нас восхитить, поразить, пленить. Холодная гравюра, изображающая овал правильного лица, или античная картина – изваяние (в особенности изваяние) – пробуждает новый трепет в наших сердцах. Кровь или течет быстрее, или останавливается. Новая мысль, подобно молнии, озаряет заалевшее чело и витает в нашем сознании. Это зарождение желания, вступление в жизнь, заря ясного летнего дня, предвещающая восход солнца. Что касается меня, то моя первая любовь, моя юношеская страсть имела, – конечно, не предметом страсти, а побудительной причиной – каминные часы. Как это ни странно, это так. Каждый день с двух до четырех мне приходилось заниматься очень скучными вычислениями. Мне надо было проверять наблюдения над звездами или планетами, произведенные в предыдущую ночь, и делать поправки, в зависимости от атмосферного преломления, которое в свою очередь зависело от высоты барометра и от температуры. Эти вычисления очень просты, но скучны. Их можно делать машинально при помощи готовых таблиц, думая совсем о другом.

В это время директором парижской обсерватории был знаменитый Ле-Веррье[3]. Он не отличался художественным вкусом, но в его рабочем кабинете стояли чрезвычайно красивые каминные часы из позолоченой бронзы, в стиле первой Империи[4], работы Прадье[5]. На цоколе было изображено в виде барельефов рождение астрономии в равнинах Египта – массивная небесная сфера, опоясанная зодиаком и поддерживаемая сфинксами, возвышалась над циферблатом. По бокам египетские боги. Но вся краса этой художественной вещи заключалась в очаровательной маленькой статуе Урании – полной благородства, изящества… и даже величия.

Небесная муза была изображена во весь рост. Правой рукой она измеряла с помощью циркуля градусы звездной сферы; левая рука, свободно опущенная вниз, держала небольшую астрономическую трубку. Задрапированная великолепными складками, она поражала величием и благородством позы. Я никогда еще не видывал такого прекрасного лица. Хорошо освещенное, оно казалось строгим и суровым. Если свёт падал под углом, оно становилось скорее мечтательным, но при освещении сверху и сбоку ее очаровательное лицо озарялось таинственной улыбкой, взгляд становился почти нежным, ласкающим, дивное спокойствие сменялось вдруг выражением радости, доброты и счастья, так что любо смотреть. Это было словно внутреннее песнопение, поэтическая мелодия. От таких перемен выражения лица статуя почти оживала. Кто бы она ни была – муза ли, богиня – она выглядела пленительной, дивно прекрасна.

Каждый раз, как мне приходилось находиться в кабинете знаменитого математика, сильнейшее впечатление производила на меня вовсе не его всемирная слава. Я забывал логарифмические формулы и даже бессмертное открытие им планеты Нептун, и восхищался статуей Прадье. Ее прекрасное тело, формы которого так дивно обрисовывались под античной драпировкой, ее грациозный поворот шеи, ее выразительное лицо приковывали мой взор и поглощали все мысли. Около четырех часов, когда нам пора было расходиться из обсерватории и возвращаться в город, я часто подсматривал через полуотворенную дверь, дома ли директор или нет. Самыми любимыми днями были для меня понедельники и среды. Понедельники потому, что тогда бывали заседания академии, которых он никогда не пропускал, хотя всегда являлся на них кривясь от презрительного высокомерия, а среды потому, что происходили заседания комиссии долгот в обсерватории. Последние собрания он всегда избегал с глубочайшим пренебрежением и спешил уйти из обсерватории, нарочно, чтобы еще резче выказать свое презрение. Тогда я останавливался напротив моей милой Урании, рассматривал ее, любовался красотой ее форм и уходил довольный, но нельзя сказать, чтобы счастливый. Муза восхищала меня, но будила во мне какие-то смутные сожаления.

Однажды вечером – именно в этот вечер я открыл изменения в ее лице, при изменении освещения – двери кабинета оказался распахнутыми настежь, и лампа, поставленная на камине, освещала музу самым привлекательным образом. Свет, падая косо, мягко ласкал лоб, щеки, губы и грудь. Выражение ее лица было самое восхитительное. Я подошел и долго стоял неподвижно, любуясь ею. Потом я решил переставить лампу, чтобы посмотреть игру света на плечах, руках, шее и волосах. Статуя как будто ожила, пробудилась и даже улыбнулась. Чудное ощущение, странное чувство. Я был действительно влюблен. Из восторженного поклонника я превратился в страстного любовника. Я очень удивился бы, если б мне сказали тогда, что это не настоящая любовь, а платонизм – просто детская мечта. И тут вошел директор. Он не удивился моему присутствию, как я мог бы ожидать. А дело в том, что через его кабинет иногда проходили, направляясь в зал для наблюдений.

– Вы опоздаете наблюдать Юпитер, – объявил он как раз в ту минуту, как я ставил лампу на камин, и добавил мне вслед, когда я был уже в дверях. – Уж не поэт ли вы?

Слова эти были сказаны тоном глубокого презрения, причем он протянул последний слог, так что вышло почти «поет».

Я мог бы возразить ему, указав на Кеплера, Галилея, Д’Аламбера[6], Гершелей[7] и других знаменитых ученых, которые были в одно и то же время и поэтами, и астрономами. Я мог бы напомнить ему первого директора обсерватории, Джованни Доминика Кассини[8], воспевшую Уранию в стихах – латинских, итальянских и французских. Но ученики обсерватории не имели привычки возражать директору-сенатору. Сенаторы были в то время очень важными особами, а директор обсерватории был бессменным. Да и к тому же, наш велики геометр отнесся бы к самой чудной поэме Данте, Ариосто[9] или Гюго с таким же точно глубоким презрением, с каким прекрасная ньюфаундлендская собака смотрит на рюмку вина, которую ей подносят. Впрочем, в этом виноват случай.

1

Дафнис и Хлоя – один из пяти канонических греческих романов. Написан Лонгом около II века. Роман Лонга начинается с короткого введения, где рассказывается, как автор во время охоты на острове Лесбосе в пещере Нимф обнаружил картину. Рассмотрев изображённые на картине любовные сцены и восхищённый ими, он решил, «соревнуясь с картиной», создать такое произведение, которое прославило бы Эрота, нимф и Пана, а всем людям было на радость: «болящему на исцеление, печальному на утешение, тому, кто любил, напомнит о любви, а кто не любил, того любить научит». На острове Лесбосе в окрестностях города Митилены козопас Ламон находит в кустарнике мальчика, которого кормит коза, а два года спустя пасущий овец Дриас обнаруживает в гроте Нимф девочку, вскармливаемую овцою. Возле обоих подкидышей были приметные знаки, положенные их родителями и свидетельствующие об их благородном происхождении. Оба пастуха берут детей на воспитание, надеясь впоследствии найти их родителей, и заботятся о них, как о собственных детях. Когда мальчику Дафнису исполняется пятнадцать лет, а девочке Хлое – тринадцать, воспитатели по наущению богов посылают их вместе пасти стада коз и овец. Неведомое до сих пор чувство любви овладевает подростками, оно растёт изо дня в день, мучает и терзает их, попавших во власть Эрота. В это время тирские пираты нападают на прибрежные луга, ранят насмерть пастуха Доркона, влюблённого в Хлою, угоняют его стада и уводят Дафниса. Умирающий Доркон дарит Хлое свою свирель, и она играет на ней. При звуках знакомой свирели стадо Доркона, находящееся на корабле, бросается к берегу и опрокидывает судно. Разбойники тонут, Дафнис спасается из плена и возвращается к Хлое. Наступает осень, время сбора винограда. Любовь Дафниса и Хлои растёт с каждым днём, но юные влюблённые не понимают своих чувств. Из-за случайной ссоры богатых юношей с пастухами между городами Метимной и Митиленой вспыхивает война. Жители Метимны, сделав набег на прибрежные поля митиленцев, угоняют стада Дафниса и похищают Хлою. При покровительстве богов Хлое удаётся спастись, причём ей явно для всех присутствующих помогает сам Пан. Время идёт, зима сменяется весной. Расцветающая красота Хлои привлекает много женихов. Так как Дафнис беден и не может рассчитывать получить согласие приёмного отца Хлои на брак с нею, то нимфы помогают юноше, и с их помощью он находит на морском побережье кошелёк с тремя тысячами драхм, попавший туда с корабля метимнян. Согласие Дриаса получено, он готов выдать Хлою за Дафниса, но на этот брак нужно ещё разрешение господина: ведь они рабы и не могут сами распоряжаться своей судьбой. Хозяин Ламона (приемного отца Дафниса), владелец поместья, богатый митиленец Дионисофан в конце лета приезжает в деревню вместе со своей женой и сыном Астилом. Прельстившись красотой Дафниса, парасит Астила Гнафон выпрашивает его для себя, чтобы увезти в город. Не желая отдавать юношу развратному бездельнику, Ламон рассказывает господину историю найденного им Дафниса и показывает отличительные знаки, обнаруженные при нём. Дафнис оказывается сыном богатых родителей: Дионисофана и его жены Клеаристы. В то время как Дафнис находит свою семью, Хлою вновь похищают, на этот раз отвергнутый ею пастух Лампид. Она освобождается с помощью парасита Гнафона, желающего теперь заслужить прощения Дафниса за свою дерзость. Приёмный отец Хлои Дриас рассказывает в свою очередь, как он нашёл Хлою. Красота девушки и её явно не рабское происхождение приводят к тому, что Дионисофан даёт согласие на брак Дафниса с нею. Вскоре при покровительстве нимф происходит и второе возвращение в семью. Отцом Хлои оказывается богач Мегакл. Таким образом, наступает «благополучная развязка»: Дафнис и Хлоя, дети богатых и влиятельных людей, сочетаются браком и справляют свадьбу – не в шумном городе, а в кругу семьи на лоне природы, отдавая себя покровительству сельских божеств, опекающих их с самого дня рождения. «Дафнис и Хлоя» является единственным образцом древнегреческого пасторального романа: в произведениях этого жанра все события, равно как и переживания героев, развертываются на фоне описаний природы, проникнутых искусственностью и обилием литературных реминисценций. Используя поэтический жанр идиллии с ее несколько манерными описаниями природы, Лонг выводит пастухов в качестве идеализированных героев. Повесть написана ритмической прозой с регулярными стихотворными вставками, возникающими спонтанным образом в наиболее поэтических фрагментах текста. В «Дафнисе и Хлое», в отличие от других античных романов, авантюрный элемент не играет главной роли. Забытый в Средние века, этот роман был вновь опубликован лишь в эпоху Ренессанса, став родоначальником ренессансного пасторального романа.

2

Ликэнион, женщина, влюблённая в Дафниса.

3

Урбен Жан Леверрье (1811–1877) – известный французский астроном. С 1853 г. занимал пост директора Парижской Обсерватории. Из его работ, посвященных главным образом вычислению планетных орбит, особенно замечательно исследование орбиты планеты Урана, приведшее его к заключению, что должна существовать еще одна, неизвестная до тех пор, большая планета. Леверрье изучил движение этой новой планеты и указал ее место в междупланетном пространстве. В 1846 г. немецкий астроном Галле, пользуясь данными Леверрье, действительно обнаружил описанную им планету, известную теперь под названием Нептуна.

4

Первая Французская империя (1804–1815) Эпоха империи Наполеона Бонапарта во Франции.

5

Жан Жак Прадье (1790–1852) – французский художник и скульптор швейцарского происхождения.

6

Жан Леро́н Д’Аламбе́р (1717–1783) – французский учёный-энциклопедист. Широко известен как философ, математик и механик. Член Парижской академии наук (1740), Французской Академии (1754), Петербургской (1764) и других академий.

7

Уильям Гершель (Фридрих Вильгельм Гершель) (1738–1822) – выдающийся английский астроном немецкого происхождения, отец Джона Гершеля. Джон Фредерик Вильям Гершель (1792–1871) – английский астроном и физик.

8

Джова́нни Домени́ко Касси́ни (1625–1712) – итальянский и французский астроном и инженер.

9

Лудовико Ариосто (1474–1533) – итальянский поэт и драматург эпохи Возрождения.