Цапля для коршуна

Кликнув Лисси, Дион поднял Леннею на руки. В последний момент заметил на столе лист бумаги. Белый, пустой. Лишь вверху несколько мелких корявых букв. Дион прищурился: "Я не Лен…" Не Леннея? Какого льгоша! Он перенес невесту на кровать. Ее сердце частило, на щеках горел лихорадочный румянец. Нервный срыв?

Прибежала заспанная Лисси. Дион велел ей позвать Лютена и послать за лекарем. А сам сел на кровать, осторожно отвел волосы со влажного лба Леннеи, взял в ладони вялую руку. Нельзя было оставлять ее в расстроенных чувствах. Рассудок его нежной цапельки не выдержал. Кто в здравом уме станет писать отречение от самого себя?!

Явился Лютен и на миг замер на пороге, словно не решаясь войти. Черный горячий взгляд метнулся к девушке на кровати. Тревога, испуг — и целый пожар чувств, которые молодой маг старательно гасил.

— Ты говорил, в ней есть что-то странное, — напомнил Дион. — Сейчас чувствуешь?

Юноша приблизился. И замер, с опаской косясь на своего элдре.

— Вы позволите?

Дион кивнул. Секретарь дотронулся до обнаженного предплечья девушки. Постоял, закусив губу, и виновато качнул головой. Его лицо и шею густо заливала краска.

— А если так?

Дион двумя пальцами сжал энтоль на запястье Леннеи. Просто догадка: позавчера ночью браслета на ней не было. Теоретически сильный артефакт способен перекрыть некоторые проявления магии.

Замыкающий узор распался, браслет полукольцом лег в складки одеяла, будто зеленая узорчатая змейка.

Лютен вздрогнул и подобрался, как борзая, взявшая след.

— Магия! Но странная… Узоры как будто смазаны или перестраиваются так быстро, что я не могу уловить, — он нахмурился. — Похоже на печать…

— Какую печать? — голос отказал Диону.

Прошло некоторое время, прежде чем юноша смог ответить:

— Печать неразглашения.

Дион выругался.

— Свежая?

— Не похоже…

— Снять сумеешь?

Печать неизменно выдает себя. При попытке сказать лишнее человека ненадолго сковывает паралич, глаза у него стекленеют. Взгляд Леннеи всегда оставался живыми, но Дион знал, что секретарь не ошибся. Ее приступы то ли удушья, то ли дурноты вызваны не переутомлением и нервами. Это и есть печать неразглашения. А он, болван, еще думал, что надо показать девочку лекарю — не подцепила ли она в подземелье какую-нибудь грудную хворь?..

Три часа Лютен сосредоточенно перебирал пальцами воздух над Леннеей, чертил незримые узоры на ее руках. Останавливался и начинал снова. Он больше не краснел, не терялся. Что-то бормотал себе под нос — то ли проговаривал формулы, то ли подбадривал сам себя. Застывал на пару минут, прикрыв веки, и снова брался за работу.

Дион с трудом сохранял самообладание. Эхо чужой силы заставляло волоски на коже вставать дыбом. До ломоты в зубах хотелось вмешаться, расспросить, подсказать, направить. Он выстраивал в голове сложнейшие формулы — стремительно и точно, разрушал и составлял опять, в поисках новых, самых действенных вариантов.

Кубики. Просто детские кубики. Бесполезные игрушки, неспособные сдвинуть с места даже пылинку.

Но он продолжал, без остановки перебирая дифены. Артефакты-помощники стали его второй сущностью, хоть какой-то заменой потерянному дару. Сейчас дифены работали на пределе возможностей, пульсировали, как живые, обдавая тело жаром, и все равно не позволяли увидеть то, что видел Лютен.

Наконец молодой маг шумно вздохнул и отер лоб тыльной стороной ладони.

— Все. Знаете, элдре, — добавил он, помолчав. — У этой печати странное эхо. Напоминает зеркало внизу.

Зеркало? Дион смотрел на отблески ламп в темном окне и свое отражение между ними, ощущая, как все предчувствия и догадки начинают собираться во что-то осмысленное, но пока неуловимое.

Служанки переодели Леннею в ночную сорочку, укрыли одеялом. Щеки девушки оставались бледными, однако дыхание стало глубже и спокойнее, сердцебиение выровнялось.

Она пыталась преступить наложенный запрет. Вот этой куцей надписью на листе бумаги? "Я не Леннея". А кто тогда?

Лекарь приехал под утро, измученный и злой. Он обязан был являться в замок по первому требованию, но вечера вечером его вызвали в деревню за Белой речкой, на границе владений ин-Скиров, к ребенку с запущенной дифтерией. Пришлось делать операцию на горле. Речь шла о жизни и смерти, и лекарь велел посыльному Диона убираться к хишам. Сейчас господин Ройс первым делом отдал поклон, извинился за промедление, но весь вид его кричал, что у занятого человека есть дела поважнее, чем обморок впечатлительной девицы.

— Приступайте, — велел Дион ледяным тоном.

Винить врача за спасение детской жизни не стал бы даже Аспер Дювор. Но перед Дювором господин Ройс сжал бы свою желчность в кулачок и растекся елеем — даже после тяжелой ночи и долгой езды по тряским деревенским дорогам. Хотя Дион платил ему вдвое больше, чем прежний хозяин Скира. И господин Ройс принимал это как должное. Одно дело — служить наследнику древней крови, и совсем другое — безродному выскочке.

Впрочем, осмотрев Леннею, лекарь унял раздражение.

— Сильнейший шок. Скорее всего, магической природы.

Он вопросительно посмотрел на Диона, но не получив разъяснений, занялся делом. С помощью лечебных дифенов привел в норму давление и дыхание, восстановил кровоток и работу сердца, проверил состояние внутренних органов. Оставил очередную порцию микстур и уехал, настоятельно порекомендовав обеспечить юной рэйди покой и деликатное обхождение. При этом смотрел на Диона с неприкрытым укором.

Печать, без сомнения, была связана с обстоятельствами возвращения Леннеи в замок. А об этих обстоятельствах, кроме Лютена, никто знать не должен. Даже друзья. Сторонние люди — тем более. Так что Дион снова промолчал. Пусть лучше господин Ройс считает его чудовищем, истязающим нежных дев. Тем более, что основания есть.

Он сорвался. Хотя с детства был приучен владеть собой — иначе одаренному не выжить. Пусть все перевернулось с ног на голову, пусть у него нет дара и он теперь рэйд. В том и дело, что он рэйд, льгош возьми! С энтолем или нет, девочка целиком в его власти. Что бы она ни натворила, он обязан быть снисходительным.

Вот только искать сближения было ошибкой.

Беспамятство Леннеи перешло в сон. Дион натянул одеяло ей на плечи, одетые тонкой сорочкой цвета ванили, подозвал кресло и сел напротив, глядя в девичье личико. К бумажно белым щекам возвращался цвет, губы, недавно бескровные, снова алели.

По батистовому пододеяльнику к Леннее на грудь карабкался солнечный луч. Дион смотрел на него едва ли не с ненавистью. Хотелось заставить солнце отдернуть бесстыдную руку.

Встать, сдвинуть портьеры? Он не шелохнулся. Сердце лежало в груди комком свинца. Дион следил за лучом, думая о том, почему энтоль прятал печать, что расскажет Леннея и знает ли она, кто с ней это сделал.

Девочка рассердится, обнаружив его у своей постели. Пусть. Дион хотел застать ее в момент пробуждения. Задать вопросы раньше, чем она придумает новую ложь.

Проснулся он оттого, что голова упала на грудь — и встретился взглядом с Леннеей. Она лежала на боку, подставив лицо солнцу. Еловые глаза смотрели ясно и спокойно.

— Давно не спишь? — спросил он.

— С полчаса.

— Как себя чувствуешь?

— Лучше, чем ожидала.

Леннею не смущало его присутствие, и это было неправильно, неестественно.

— Мы сняли печать неразглашения. Теперь ты скажешь, что с тобой произошло и для чего нужно зеркало в подземелье?

Она растерялась — словно не поняла, о чем речь. Потом на нежном лице отразилась целая гамма чувств. Недоумение, понимание, тревога. Рука взлетела к горлу, как будто что-то искала. Затем, вспышкой, — облегчение, радость. И новое, незнакомое выражение, под стать фантастическим словам:

— Скажу… Мечтаю об этом с тех пор, как появилась у вас! Для начала: я — не Леннея Дювор…

Она говорила, а Дион слушал и не верил, не мог поверить. Есть только один реальный мир, все остальное — выдумки, иллюзии, обман, причуды человеческого ума. И в то же время части головоломки укладывались в эту невозможную историю точно до тошноты. Странное поведение, нелепые выходки, сбивающие с толку вопросы, поразительные воззрения на жизнь, даже просьба помочь ей с выбором наряда для приема.