Страница 10 из 11
Вот, оказывается, как дело было. Нет сил возражать.
– Игорь, ты слышал, что я только что сказала?
– Да.
– Надеюсь, ты не поставишь нас в неловкое положение?
– Вы уточнили, какие мотивы я преследовал, выбирая юридический?
– А какие тут еще могут быть мотивы, кроме желания наконец-то изменить свою жизнь к лучшему? Тебе надоело болтаться по второсортным должностям, вот и все.
Вот и все.
Маря берет машинку, и наше затянутое безмолвие наполняется сонным жужжанием. Руки моей жены колдуют надо мной с профессиональной скоростью, а ее глаза с отточенной меткостью примериваются к моим волосам, и в этих движениях, как и в брошенных ею взглядах, нет ни капли намека, что она моя жена. На миг я вижу в отражении зеркала салонного мастера, к которому однажды пришел за стрижкой в пятьсот рублей, но даже тогда она была приветливее и ласковее, чем сейчас.
7
Моя первая ванна за два с половиной месяца. В бытовке был только душ. В городе – влажные полотенца. В последний месяц за кордоном не было даже этого.
Дико странно и непривычно спускать из ванны мыльную воду и смотреть, как она утекает во время душа. Душ… Каким расточительством он казался мне, когда я только вернулся в поселок. А стирка? Мытье посуды? Безрассудное разбазаривание. Лишь к концу третьей недели в бытовке я стал мыть тарелки и кружки, а не протирать влажным полотенцем, как привык.
Ну вот, я отмок в ванне, побрился, сполоснулся и встал на махровый коврик. Никакого облегчения, мне холодно и гадостно, как после медицинских процедур. Я без одежды, но чувствую себя еще голее, кажусь таким жалким и маленьким, каким, наверно, не был даже при рождении. Гляжу в зеркало и не понимаю, кто этот угрюмый тощий студентик. Сколько я не видел прежнего, обыденного Игоря, который раньше смотрел на меня из зеркала во время ежевечерних и утренних умываний? Я не узнаю себя. За густой челкой совсем забыл, что глаза у меня, оказывается, серо-голубые, почти как у Мари, но темнее. И лицо вовсе не длинное, как мне казалось из-за бороды, а овальное. Губы… ну, губы как губы, ничего экстраординарного. Всю экзотику в красоте матери, в том числе красивый вырез глаз, волнистые волосы и капризно изогнутую верхнюю губу, унаследовал Рубен. Отцовская грубоватость черт осталась, как видно, только в генах для передачи потомству, как мне передалась обыкновенность нашей бабки.
Выглядываю из спальни, слышу гулкое эхо посуды, смеха, разговоров и шум воды. Вторая часть приготовлений к банкету. По прямой и даже с черного хода из дома не выбраться, и так и так попадусь на глаза. Как быть? Раздумываю недолго, вспоминаю план дома и уже через десять секунд, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату, карабкаюсь вниз по пожарной лестнице рядом с балконом. Интересно, что подумают соседи и как скоро сообщат Рубену и Маре?
«Ваш… э-э-э… ваш… – Вот неловкость-то! Как же его зовут? Имя точно начиналось на «И»… А может, на «Г»? Илья? Гриша? А, к черту, проще обратиться отдельно к Рубену или Маре. – Кажется, мы видели, как твой брат спустился по пожарной лестнице… Да, он перемахнул через ограждение на балконе и полез… У вас что-то случилось?»
Маре очень неловко, она стискивает пальцы, но за мантией внешнего достоинства никто не видит ее смущения, не улавливает скрытого стыда. Рубен весело расхохочется и обратит все в шутку, а несчастная Маря будет вынуждена подыгрывать ему.
«Понимаете, у него посттравматическое расстройство, ему нужно время, чтобы привыкнуть к смене обстановки…» – виновато улыбнется Маря, а вечером линчует меня, потому что веду себя странно, пугаю людей и позорю ее и Рубена. Что, ПТСР? Его можно проявлять только в умеренных дозах и только вдали от соседских глаз, чтобы потом не было разговоров. Тех самых страшных разговоров, из-за которых появляются косые взгляды – заполнитель вроде метилового спирта в мерной системе семейного благополучия. С повышением температуры разговоров столбик поднимается, косых взглядов становится больше, а ты из-за всеобщего осуждения чувствуешь себя неуютно и несчастливо.
Засунув руки в карманы, бесцельно бреду по улице, пока она внезапно не заканчивается. По правую руку от меня детский парк, а чуть дальше, по той же стороне, раскинулась спортивная площадка. Звонкие голоса, озорные выкрики и смех детей кажутся записанными на магнитофон. Далекое эхо из глубин воспоминаний. Но стоит лишь повернуть голову, как прошлое становится настоящим, вместо призраков я вижу реальных людей, маленьких людей в ярких одеждах с голыми коленками. Они гоняют мяч, бегают друг за другом, прыгают на батуте и цветными жучками ползают по шведским стенкам.
На скамейках вокруг парка восседают, закинув ногу на ногу, как на трибуне модного показа, красивые ухоженные мамы. Рядом в хороводе солнечных зайчиков от наручных часов с мощными золотыми и серебряными браслетами кучкуются самодовольные папы с модными стрижками. Пока чада резвятся за веревочной сеткой загона для игр, их родители непринужденно болтают, смеются, что-то обсуждают и с азартом спорят.
Но вот одна из мамочек замечает меня, столбом застывшего посреди дороги, и пугается так сильно, что даже вздрагивает. Она смотрит обеспокоенно и пристально, будто я собираюсь при помощи волшебной флейты увести их дорогих детей из поселка в сосновый лес и там оставить на погибель. Ее ступор замечает соседка, перехватывает тревожный взгляд и видит меня. Срабатывает цепная реакция, и вот уже все родители повернулись ко мне. Смех обрывается, а вместе с ним смолкает жужжание светской беседы. Только дети продолжают носиться и визжать в свое удовольствие, не обращая внимания на то, что происходит за пределами веревочной сетки.
Глаза мамочек сверкают предупредительными огнями: «Частная территория! Посторонним вход воспрещен!». Глаза суровых пап добавляют: «По нарушителям ведется огонь на поражение». Под их прицельными взглядами чувствую себя уже не злым магом с волшебной флейтой, а горбатым чудищем с кривыми клыками, невесть каким образом оказавшимся на улице средь бела дня.
На спортивной площадке, позабыв о состязаниях, сбились в кучку подростки, с любопытством глядят на меня и пересмеиваются. Узнали. Поворачиваю обратно.
Прохожу мимо пустующего теннисного корта и вырвиглазных газонов с расфуфыренными елочками и чашеобразными кустами. За приоткрытым окном одноэтажного коттеджа, растекшегося по двору, точно пузатый султан по меховому одеялу, за мной сурово наблюдает огромный мейн-кун. Белые брови злобно сдвинуты, усы топорщатся, желтые глаза горят ненавистью. Передо мной будущий властитель мира, не иначе.
Я не злой маг и не чудовище с кривыми клыками, я не хотел никого пугать, мне просто непривычно видеть людей так близко друг к другу. Все свободно общаются, пожимают руки, смеются, сидят плечом к плечу, и никто из-за этого не психует. После стычек и ссор в очередях, свидетелем которых я постоянно становился, когда покупатели накидывались на соседей, – не подходите ко мне, не кашляйте на меня, говорите в другую сторону! – здешняя идиллия кажется мне наигранной эклогой для какого-нибудь ситкома.
Снова дом Рубена. Жмусь в тень забора, чтобы не заметили из панорамных окон гостиной-кухни. Вернуться пока не могу, иначе меня припишут к делу и заставят помогать. Рубен поставит в пару с ним готовить мясо. Я ничего не смогу объяснить. Он рассмеется и даже слушать не станет. «Просто делай, как я говорю, и ни о чем не думай! Тебе нужно отвлечься. Аппетит придет сам, как только ты увидишь результат». Это приведет либо к выговорам и ссоре, либо к тому, что мне придется сказать правду. Ни с тем, ни с другим я не согласен.
В поселке особо не спрячешься, но пока основная часть жителей отдыхает с детьми в парке и на спортивной площадке, можно посидеть в сквере. Главное, найти скамейку в самом дальнем углу, под тенистым навесом деревьев, где меня не сразу заметят.
На шестнадцатый день карантина, когда общее число цоедных превысило полторы сотни, правительство выпустило указ, разработанный Вооруженными силами РФ и лично подписанный президентом, об утверждении «плана ликвидации смертельной угрозы мирному населению, возникшей в результате заражения вирусом бесконтрольной ярости». Кордон на въездах-выездах усилили, порайонные пункты выдачи пайков обнесли мобильными заграждениями из стальной проволоки. Военные отстреливали цоедных, собирали тела и увозили в места массовых захоронений или на кремацию.