Страница 5 из 40
Председатель местного Совета Арон Маскин, прослышав о грамотности Шаганова Степана и выяснив его непричастность к белоказакам, назначил рассудительного станичника своим секретарем. Деньжата да паек, получаемые Степаном, на первых порах спасали Шагановых. Пришлось и Тихону Маркянычу за скудный оклад пойти в погребальную команду. Целыми днями ездил он на подводе с напарником, стариком Кострюковым, по улицам. Грузили умерших с голоду на фурманку и закапывали в яру. В запертых изнутри куренях, коли никто не отзывался на стук, высаживали оконные рамы. Крюками на жердинах выволакивали смердящих мертвецов…
В одночасье слегла и преставилась Анастасия. Не снесло сердце невзгод и постоянной тоски по пропавшему без вести младшему сыну.
Проезжая мимо зияющих окон куреней, их кособоких крыш, мимо разграбленной и оскверненной церкви, с которой сбросили кресты и колокол, мысленно прощался Тихон Маркяныч с прежним, родным, не мог найти опоры в этой лихометной жизни…
Была станицей – стала хутором.
Лидия с сынишкой и Полина Васильевна вошли в летницу[3] почти следом за стариком. Тихон Маркяныч, возившийся у вешалки, удивленно обернулся:
– Чо рыпнулись? То силком не вытягнешь, а то на вожжах не удержишь!.. Тоды управляйтесь, а я на улицу пойду. Могет, привалило кого…
Полина Васильевна с внуком принялись растапливать надворную печуру, тревожно поглядывая на небо, а Лидия заторопилась на огород поливать помидоры. Напротив соседского погреба невольно приостановилась: казачья мелодия, любушка светлая, пробивалась из-под земли наперекор гулу канонады и всем страхам.
– гулко звенел голос Таисии Дагаевой.
– тут же подхватила и долго тянула на верхнем голосовом пределе ее мать, тетка Устинья.
Снова с неотступной тревогой подумала Лидия о муже. За две недели, прошедшие после получения его письма, с Яковом все могло случиться. Теперь же с приближением немцев обрывалась последняя ниточка, связующая с любимым. Вспомнилось, как целых два месяца – ноябрь и декабрь – от Яши не было вестей. Помрачнел тогда Тихон Маркяныч, у свекрови участились сердечные приступы, а Степан Тихонович день-деньской пропадал в полеводческой бригаде, искал забвения в работе. Лидия держалась, как могла, отгоняла дурные мысли. А по ночам, закусив губы, мочила подушку слезами. Дни делились на две половинки: до приезда почтальона и после. Задолго до начала вечерней дойки она уходила на ферму, не говоря домашним, что час-другой простаивает у околицы, поджидает Алешку Кривянова, везущего почту. Его пегую кобыленку она углядывала издали с замиранием сердца. И все казалось, что подросток-калека намеренно придерживает свою лошадь, чтобы оттянуть вручение ей казенного конвертика. Не сдерживаясь, она кричала навстречу:
– Нам есть что-нибудь?
– Районная газетка, – сочувственно отзывался паренек.
– Завези домой, а то выпачкаю, – роняла Лидия и сворачивала к тропе, ведущей на колхозный баз.
Тот памятный день выдался вьюжным. Вынырнув из снежной коловерти, выбеленная Алешкина коняга появилась внезапно близко. И тулуп его весь был закидан мельчайшей мучицей. Лидия не торопилась спрашивать до полусмерти закоченевшего почтальона. Просто стояла и смотрела. Подросток придержал лошадку и сиплым от мороза голоском кукарекнул:
– Есть! Письмо вам!..
Лидия выхватила его негнущимися пальцами. И – как в пропасть – опустила глаза. Почерк был Яшин. Чтобы убедиться, она поднесла треугольник к глазам, вдохнула сладкий душок отсыревшей бумаги и – разревелась…
И вот – теперь война докатилась до хутора!
После прохлады подземелья благостным казалось вечернее тепло, его ласковость. Беспечно стрекотали в прибрежных бурьянах кузнечики. Солнце, наполовину заслоненное макушкой дальнего бугра, крыло оранжевыми лучами верхи деревьев. А все, что виднелось в тенистой речной долине: красноталы, камыши, плесы, крайний ряд куреней, – обрело знакомую четкость. До слуха Лидии донеслись невнятные тревожные голоса баб. Она замерла, но так и не смогла разобрать слов. От этой неопределенности на душе стало еще тяжелей. Обыденный хуторской мир воспринимался уже иначе, нежели сегодня утром. Он надломился. И никак, и ничем нельзя было остановить той страшной перемены в жизни, которую нес фронт…
В сумерки вернулась Лидия во двор с огорода, до устали натрудив плечи полными ведрами (поливная делянка была изрядной). Однако еще не успела выложить собранные помидоры, как вдоль улицы – заполошный перестук копыт. Напротив шагановских ворот Иван Наумцев осадил коня и возмущенно крикнул:
– Лидка! Кума! Хвитинов твоей матери… Почему не на ферме?
Вопрос нового председателя колхоза застал врасплох. Лидия подошла к забору, вспыхнула:
– Чего глотку дерешь? А то сам не знаешь…
– Завернули коров обратно! Перекажи бабам, хватайте подойники и бегом на колхозный баз… Дед Кострюк фляги подвезет. Его не дожидайтесь. Начинайте доить. Да не кублитесь!
Заслышав разговор, из летницы выглянула Полина Васильевна, не скрывая тревоги, спросила:
– А про нашего Тихоновича ничего не слышно? Молодняк не пригнали?
– Нет!
– А про немцев что известно? Иде они?
– Тетя Полина, аль ты глухая? Под боком же гремит! – С досады всадник стеганул дончака и срыву пустил в намет…
Через полчаса, оповещенные Лидией, доярки двигались к ферме. Первой шла по дорожке, пересекающей бывший майдан, Матрена Торбина, опустив голову, – точно выискивала что-то под ногами. За ней легко шагала гибкая, как лозина, Анька Кострюкова. Чуть на отрыве следовали Лидия и Таисия Дагаева, соседка. Потеряв терпение, она насмешливо спросила:
– Аль ты клад шукаешь, тетка Матрена? Еле плетешься!
– Ага, клад… – буркнула толстуха. – Чеши первой, раз такая шустрая! Тута бонбы на каждом шагу таятся! Вон, у Черешенковых упала одна на базу. Лежит и не взрывается, холера…
Вскоре близ церковной ограды зачернела чаша воронки. Тетка Матрена, перекрестившись, вновь подхватила:
– Энта ж надо! По церкви шпульнули! Хочь она зараз и приспособленная под склад, а все одно… Я, бабочки, коды в погреб бегла, оглянулася. Летели гадские гостинцы, как семечки от веялки. А раз взорвалось их не дюже много, то остатние тута и приховалися.
– Да-а, хорошенький гостинчик Черешенковым подкинули, – с недоброй усмешкой сказала Анька. – И есть дом, и – нету.
– Насмерть никого не сгубило? – обеспокоилась Лидия, заметив, что в западной стороне, скрадывая звезды, завис долгий красноватый сполох.
– Бог спас, – с ударением на первом слове ответила тетка Матрена. – А вреда – ужасть сколько! У деда Демьяненко сарай разбило. У Мандрыкиных бонба сзади куреня гахнула. По стенке трещина пошла… А у бабки Мигушихи козу оглушило. Пацан Аниськи Кучеровой хотел было прирезать. Только ножик занес, а коза кы-ык подскочит! И убегла…
– У нас в двух окнах стекла выбило, – пожаловалась Таисия, овдовевшая месяц назад и до сих пор не утратившая в голосе горестной интонации. – Как теперь жизнь сложится?
– Как придется, – отозвалась Анька. – Был бы хомут… Кто как, а я немцев не очень страшусь. Мы с Митькой в колонке немецком кабанчиков брали. Люди как люди. Коммуной отдельной жили. Угрюмые, но по характеру прямые. А обмишулить их все равно можно!
– Сравнила, – резко бросила тетка Матрена. – Те как шелковые были, потому как мирные. А энти – солдаты! От жен оторванные. У них одно на уме. Дело жеребячье…
– И поделом нашим служивым! Допустили немчуру – расхлебывайте! Так что, девки, готовьтесь…
– Замолчи! Что ты мелешь? – осекла Лидия. – Может, твой Дмитрий раненый где-то лежит, а ты такое?!
3
Летница (южн. каз.) – летняя кухня.