Бар «Де Бовуар»

«Естественно, – подумала Полина почти с облегчением. – Конечно, как кому-то вообще может прийти в голову встречаться со мной».

Она смотрела на себя в зеркало: как кому-то может нравиться это бесцветное лицо, бледное щуплое тело, тонкие костлявые руки и ноги, покрытые светлым пушком, выпуклые ребра под маленькими бугорками груди. Даже чудовище посчитало ее некрасивой, отталкивающей, думала она и замирала от отвращения к себе.

Она почти перестала есть – вся пища превращалась в кашу с противным мыльным привкусом во рту. Полина размазывала ужин по тарелке, а потом украдкой счищала в мусорное ведро. Родители, как обычно, ничего не замечали, уставляясь в очередное комедийное шоу по телевизору. Она проскальзывала в свою комнату и замирала до следующего утра, молясь о том, чтобы ей ничего не приснилось.

Полина шла утром в школу, небо заливал рассвет, разгоняя густую серость туч, дул несильный, но противный ветер, от которого слезились глаза и чесалось в носу. Она туже замотала шею огромным кусачим шарфом, подходя к перекрестку. Ядовито-красный на светофоре уступил место неоново-зеленому, Полина подняла ногу, готовясь ступить в грязную лужу, разливавшуюся по пешеходному переходу.

И тут же ее с сокрушительной силой пригвоздило к месту воспоминание о том дне: чудовище, больно и страшно облапившее ее тело, крики, камнем застрявшие в горле, фары, визг тормозов, удар в бок, искаженное лицо водителя: «Дура, бля, идиотка! Куда выперлась, овца?» Полина медленно вернула ногу на место и прижалась к холодному столбу светофора, сотрясаясь от озноба. Ее тошнило. Не в силах сдвинуться с места, она пыталась прогнать омерзительное болезненное ощущение из своего тела. Постепенно ей полегчало. Медленно, неуверенно она отлепилась от опоры и побрела в школу. Полина решила обойти переход и пошла в школу окружным путем, опоздав, конечно, минут на двадцать.

Приступ повторился через день, и на этот раз это было еще хуже. Полина стояла на остановке: она решила поехать домой из школы на автобусе, чтобы избежать опасного перекрестка. Топчась на тротуаре, она ступила на дорогу, выглядывая, не появится ли из-за угла автобус. На горизонте замаячила черная машина, и тут ее накрыло: чуть не сбивший Полину автомобиль тоже был черный, с заляпанными номерами и присохшими к бортам серыми комками грязи. Она скорчилась в мучительном спазме, до скрипа сцепив зубы, чтобы только не упасть прямо тут, на дороге. Полина собрала остатки сил, вернулась на остановку и рухнула на скамейку, зацепив рукой сидящую бабку с огромной сумкой. Бабка недовольно буркнула себе под нос. Полина изо всех сил вонзила пальцы в бедра и провела по ним, ногти оставили длинные полосы на джинсах. Боль отвлекла ее, спазм ослабел.

– Голова, что ль, болит? – сочувственно спросила бабка, наблюдая за ней. – У меня вот тоже с утра давление как поднялось, сто семьдесят на девяносто, я таблетку выпила, так не помогает, – погода, наверное.

Ушел уже второй автобус, Полина уехала домой на третьем. Дома она скорчилась на кровати: «Я схожу с ума? Я сумасшедшая?»

«Я сошла с ума, я псих. Мама убьет меня», – заключила она и заплакала.

Полина пролежала в одежде до темноты, когда хлопнула дверь и пришел отец. Через какое-то время он постучался и, не дождавшись ответа, заглянул к ней. Полина притворилась, что спит. Она уже действительно засыпала, почти успокоившись, когда в ее зажмуренные веки ударил столп света.

– Ты чего валяешься? Хоть бы разделась и кровать разобрала, – мать влетела в ее комнату. Полина приоткрыла глаза. – Господи, – она споткнулась о валяющуюся книгу и наступила на Полинин рюкзак, – ну, что за срач опять?! Что, так сложно убраться в комнате?

Полина, не дыша, молча наблюдала за ней. Она чувствовала постоянное привычное недовольство матери, от которого ей еще с детства хотелось спрятаться, отрастить, как улитка, раковину, заползти в нее и замереть, ожидая, пока мать уйдет, обрушив поток претензий на нее в частности и весь мир в целом.

– Что молчишь? – мать повернулась к ней. – Сложно убраться? В чем твоя проблема, я тебя спрашиваю.

– Плохо себя чувствую, – прошептала Полина.

– Это что еще такое, – мать скривилась. – Температуру мерила? А ну, быстро померяй. Нет, стой, – она приложила ладонь ко лбу дочери, прикоснулась к щекам. – Нет у тебя температуры. Что болит? Горло, голова, кашель, насморк, живот?

– Голова, – просипела Полина, мечтая, чтобы мать ушла.

– Нурофен выпей, прямо сейчас, – мать развернулась к двери. – Еще чего не хватало – чтобы ты заболела.

Полина дождалась, пока она закроет за собой дверь, медленно встала и на затекших ногах дошла до кухни. Как обычно, на полной громкости работал телевизор: отец в последние годы стал хуже слышать, мать уговаривала его пойти к врачу, но он отмахивался: «Я пенсионер, что ли, по поликлиникам таскаться?»

– Скоробогатько в новой шубе приперлась, – перекрикивала мать вечерние новости, яростно замешивая фарш в миске. – Я ее спрашиваю: «Разбогатела?» А она смеется: «Кредит взяла».

– Не понимаю я этого, – пробухтел отец. – Полинка, ты как, часом, не заболела?

– Нормально все с ней, – оборвала его мать. – Куда пошла? Иди картошку чистить.

Следующие дни приступы не возвращались. Полина немного успокоилась и даже повеселела. Она помирилась с Олей Гореликовой, и теперь в школу и из школы они ходили вместе, а иногда к ним еще присоединялась Динка Годович, соседка Оли по площадке, учившаяся в параллельном классе. Они шли, оживленно болтая, и Полина бесстрашно переходила дорогу, не обращая внимания на машины. Все, казалось, вернулось на круги своя, даже сны перестали ее терзать.

На уроке истории они долго и нудно мусолили тему Первой мировой, и учительница решила разогнать царившую в классе скуку, показав им фотографии и кадры кинохроники. Она зашторила окна, бухнула на парту проектор, и на стене замерцали зернисто-серые размытые изображения.

– …А здесь мы видим солдат Французской армии в окопе, – гнусаво вещала училка. – Фотография отчетливо передает настроение бойцов в перерывах между боями. Посмотрите на их лица… – Она приблизила изображение.

У Полины по спине заструился пот, ее бросило в холод. Она еще не поняла, но уже почувствовала, что сейчас произойдет что-то ужасное. Прямо на нее смотрел солдат: каска откинута на затылок, гимнастерка расстегнута, на лице потеки грязи и его глаза: расширенные, страшные, безумные, мертвые, и жуткая оскаленная улыбка были точь-в-точь, как у чудовища, там, на пустыре: «Боишься? Боишься меня?»

По свидетельству Оли Гореликовой, она дико вскрикнула и упала, ударившись головой об парту. Перепуганная историчка подскочила и щедро надавала ей пощечин, убежденная, что Полина упала в обморок. Вдвоем с Олей они отволокли Полину в медкабинет. Школьная врачиха сунула ей под нос нашатыря, отчего Полина расчихалась до слез, затем неторопливо уложила ее, померила давление, температуру, позвонила матери.

Полина лежала на покрытом холодной клеенкой топчане, в голове звенела пустота. За дверью врачиха что-то объясняла матери. Наконец, мать ворвалась в кабинет.

– Ну, что опять случилось? – услышала Полина усталый раздраженный голос.

– К педиатру вашему участковому сходите, – бубнила доктор. – Пусть вас на анализы отправит.

Полина села на топчане и начала зашнуровывать кроссовки.

– Вы на машине? – поинтересовалась врачиха. – Возьмите такси до дома, у девочки слабость, головокружение…

Мать дико посмотрела на нее.

– Пошли, – буркнула она, протягивая Полине руку. – Мы и на автобусе прекрасно доедем.

– Говорит, по результатам анализов – дефицит железа, анемия, – громко пересказывала мать за ужином через неделю. – Говорит, рекомендую вам отвести ребенка к психологу.

– Это еще зачем? – вскинулся отец. Полина молча смотрела в тарелку.

– Вот и я о том же, – фыркала мать. – Ну-ка, чтобы полностью съела печенку, у тебя же дефицит железа, – обратилась она к Полине. – Тебя в школе обижают? Или что?