Страница 31 из 38
– И то правда, Галочка, – подсела к ней на диван мать. – Хватит уже убиваться-то. Ребеночка все равно не вернешь. Надо о другом думать. Жизнь как-то устраивать. Мы ведь с отцом не вечные. Специальность тебе нужна. А бухгалтер – профессия и впрямь хорошая. Отец дело говорит.
В тот день Галя так и не повернулась лицом к родителям. Разве им объяснишь, что она боится на улицу выходить. Выйдешь, а там Люся Скобцева колясочку катает. И что ей, Гале, тогда делать? Зверем завыть прямо на улице, вцепиться в эту ее коляску… Почему этой Люське все в руки идет, а ей, Гале… Зря она, конечно, от Вербицких ушла. Сашка ее по-настоящему любил… С другой стороны, он-то любил, а она лишь пыталась под него подстроиться. Когда же выяснилось, что ребенок, которого они оба ждали, погиб, Галя поняла, что подстраиваться больше не сможет. Дома можно позволить себе лежать лицом к стене и упиваться своим горем. В чужом доме подобное поведение немыслимо. Там пришлось бы надеть приличествующую случаю маску и начать жить заново. А она не хочет заново. Она хочет того ребенка, которого долгие месяцы носила под сердцем. Ей не нужен другой. И мужнины ласки не нужны! Она не может их принимать, потому что… Да разве кто поймет, почему она больше ничего такого не только не хочет, но и не сможет вынести… Физически не сможет… А Сашка не виноват, что ему досталась такая дурацкая жена. Она правильно сделала, что от него ушла. Он еще найдет себе другую, которая самозабвенно полюбит его. Он достоин самой красивой любви. А она, Галя, была его ошибкой. Он и сам это понял. Если бы не понял, не уехал бы из Григорьевска, а дождался бы, пока она отойдет. Не дождался, значит, она, бывшая Харя, все правильно сделала. Только вот фамилию менять обратно на девичью не станет. Хорошая у Сашки фамилия, красивая, да и напоминать о нем всегда будет.
На следующий день после недвусмысленных намеков родителей на то, что она опять висит у них на шее тяжелым камнем, Галя поднялась с постели и отправилась узнавать про бухгалтерские курсы. Возвращаться на завод к шлифовальным кругам ей не хотелось до тошноты. На курсы ее взяли. Училась и не понимала, нравится ей бухгалтерия или нет. Скорее всего, она просто плыла по течению жизни, окончательно уверившись в том, что ничего другого у нее на роду все равно не написано.
После окончания учебы она устроилась работать бухгалтером в местное РОНО, где стала начислять зарплату учителям и производить другие финансовые операции. Мало-помалу в работу втянулась и даже полюбила стройные ряды цифр и особые бухгалтерские формулы. Ей стал нравиться стук костяшек счетов, потом – звяканье арифмометра, потом – скачущие красные циферки электрической счетной машинки. Начальство присоветовало Гале подать документы на заочное отделение какого-нибудь финансово-экономического вуза, что она и сделала. Долгие шесть лет она была так занята работой и учебой, что ни о чем другом и не помышляла. На себя в зеркало Галина принципиально почти не смотрела. Так только, чтобы не выглядеть совсем распустехой. Длинные светлые волосы закручивала в тугой узел на затылке, одевалась в темные юбки и безликие трикотажные кофточки, а косметики не употребляла вовсе. Редкие свободные вечера, когда не надо было выполнять задания, присланные из института, она смотрела телевизор и читала книги. На улицу почти совсем не выходила, если не считать дорогу на работу и обратно да мелкие перебежки в соседние продуктовые магазины.
На службе ее считали не совсем нормальной и никогда не приглашали на сабантуйчики по поводу престольных советских праздников и юбилеев сослуживцев. Галя Вербицкая этого не замечала. В ее жизни не было места праздникам. Зато она всегда и очень охотно выполняла работу сотрудников, которым по каким-нибудь неотложным делам надо было отлучиться с работы. В конце концов в бухгалтерии РОНО так привыкли на ней ездить, что любая из сотрудниц могла попросить «эту дуру Вербицкую» обсчитать какую-нибудь калькуляцию, если самой этого делать очень не хотелось. «Эта дура Вербицкая» никому не отказывала и в конце концов так поднаторела в своем деле, что могла самостоятельно решить финансовый вопрос любой сложности. Поэтому вовсе не удивительно, что именно ей после окончания института предложили возглавить финансово-экономическую службу РОНО, поскольку бывшая глава, старенькая Наталья Фоминична, как раз собиралась на пенсию. Галя долго отказывалась, но в конце концов согласилась, потому что главе полагался отдельный кабинет, где она могла спрятаться от всех уже на законных основаниях.
Надо сказать, что бухгалтерши, которые некоторое время не могли взять в толк, как можно сажать на такое ответственное место «эту дуру Вербицкую», очень скоро поняли все выгоды данного служебного перемещения. К Галине Романовне всегда можно было прийти с любым документом и нытьем под девизом «не получается», и молодая двадцатисемилетняя начальница сама все делала за своих подчиненных.
Но к отдельному кабинету, который очень устраивал Галину Романовну, приложилась пренеприятная обязанность присутствовать и даже возглавлять праздничные мероприятия. Она с трудом заставляла себя высиживать торжественные части и у себя в отделе, и в залах ресторанов, которые снимались в особо торжественных случаях. Галина Романова даже научилась говорить приличествующие случаю речи и тосты, но всегда по-тихому уходила домой, как только веселье переходило в неконтролируемую стадию застольных песен и цыганочек с выходом.
Став начальницей, Галина Романовна вынуждена была несколько обновить свой гардероб, но дальше строгих немарких костюмов с белыми блузками дело не пошло. Из косметики она употребляла только бледно-розовую помаду, а волосы на затылке стала схватывать вошедшей тогда в моду коричневой пластиковой заколкой. Обувь носила исключительно на низких каблуках, поскольку роста и без того хватало.
Личной жизни у Галины так и не было, да она и не хотела ее. Несколько раз она видела Люсю Скобцеву-Якушеву с дочкой, но разглядеть девочку ей не удавалось, поскольку мамаша, завидев бывшую одноклассницу, всегда старалась побыстрей скрыться с ее глаз. Галя никак не могла понять, почему ее так тянет рассмотреть личико этой девочки. Она видела выбивающиеся из-под шапочки ребенка светлые волосы и удивлялась, в кого же у ярких брюнетов Якушевых пошла белокурая дочка. Ответа, разумеется, не находила, но и долго думать об этом себе не позволяла. Саму же Люську Гале видеть не хотелось.
Когда Галине Романовне исполнилось тридцать лет, отец опять обратился к ней с предложением, которое равнялось приказу:
– В общем, так, Галька! Хорош сиднем дома сидеть! Ты нормальная женщина, и тебе пора иметь собственную семью.
– Чем я тебе мешаю, папа? – воскликнула Галина, нынешняя зарплата которой была больше, чем две родительские, вместе взятые.
– Ты мне ничем не мешаешь, а только люди считают, что у Хариных дочь дефективная!
– Какое тебе дело до людского мнения, папа! Мне совершенно безразлично, что про меня говорят в Григорьевске! Главное то, что я сама о себе понимаю!
Роман Егорович решил долго не дискутировать на эту тему, так как считал это делом бесперспективным, а выложил то, ради чего, собственно, и был затеян весь разговор:
– В общем, так, Галька! В начальники нашего участка поставили одного человека… хорошего… мне он нравится… солидный такой… Иван Степаныч Прусаков… Так вот: он тебя как-то видел, и ты ему понравилась, вот… А ты… – Роман Егорович жестом остановил рвущиеся из дочери возражения, – верста коломенская, мало кому нравишься… прости уж на недобром слове… а потому надо это ценить… В общем, Иван Степаныч завтра придет к нам в гости, а ты уж не будь дурой… завейся как-нибудь… губы поярче накрась… ну… и еще чего-нибудь сообрази из того, что бабы делают, когда хотят понравиться…
Галина усмехнулась и ответила:
– По твоим словам, я ему и так уже понравилась, так к чему же украшаться?
– Ты вот что… ты к словам не придирайся… А губки все же поднакрась… оно не помешает…