Страница 2 из 38
Часть II
Галочку Харину в школе звали Харей, что, разумеется, нравиться ей не могло. В ее представлении, харя должна была быть непременно круглой, красной, мясистой и страшно гадкой. Личико Галочки было худеньким, бледненьким, немножко вытянутым и вовсе не противным. И вся она, Галочка, была легонькой, тоненькой и длинненькой.
Сначала, конечно, Галочку звали просто Галей, Галькой и иногда Галындрой, на что она принципиально не откликалась. Когда они всем своим дружным коллективом перешли в пятый класс, выяснилось, что Галя Харина переросла на целую голову не только девочек, но и абсолютно всех мальчишек. Из-за чрезмерно высокого роста Галочки физрук Иван Степанович вынужден был перестраивать шеренгу 5-го «Б» класса. Обычно шеренги начинали мальчики, а потом, в хвосте, к ним пристраивались девочки. Шеренга 5-го «Б» в привычном варианте выглядела неприлично, потому что где-то в середине над довольно ровным строем темных и рыжеватеньких детских головок бледной недозрелой дынькой торчала голова Хариной Галины. Иван Степанович, оглядев этот непорядок, недовольно прикрякнул и поменял местами девочек с мальчиками. И с тех пор на всех школьных мероприятиях Галочка вынуждена была возглавлять строй 5-го «Б». Это очень не понравилось Кольке Якушеву, который был выше всех мальчишек, а также первым абсолютно во всем. И тут вдруг какая-то недозрелая дыня Харина… Впрочем, нет… Образ недозрелой дыньки в мальчишеском мозгу, в отличие от мозга Ивана Степановича, не сформировался. Колька просто взял да и переименовал Гальку Галындру в Харю. Всем понравилось. Вылитая Харя во главе 5 «Б», бледная, длинная и нескладная.
Дальше – больше. Девочки Галочкиного класса в рост тянуться особенно не собирались. Подрастали, конечно, потихоньку, но не обгоняли при этом даже самого мелкорослого Левочку Прудникова. Они больше как-то полнели и соблазнительно круглились в разных местах. Галя по прозвищу Харя оставалась тощей, длинной и угловатой, будто деревянный мальчик Буратино.
Когда первая красавица 9-го «Б» класса Люся Скобцева пришла однажды в школу в капроновых чулках со швом, на ее полные и довольно коротенькие ножки с восхищением глазела вся школа. Да, в те времена в моде были плотные, низенькие девушки с хорошо развитой грудью и бедрами. Особым шиком при этом считалась тонкая, осиная талия. Галочка Харина совершенно не тянула на модный силуэт – «песочные часы». Талии у нее не было. Вернее, была, но терялась на фоне маленькой груди и по-мальчишески узких бедер.
Чтобы не отставать от первой красавицы хотя бы в туалетах, Галочка принялась клянчить у матери чулки со швом. Та поднапряглась и где-то достала для любимой дочери черную капроновую пару с иссиня-черной пяткой и черным выразительным швом. Это был писк! Самый-самый! Черных чулок не было даже у самой Скобцевой.
Когда же Галочка надела вожделенные чулки на свои долгие ножки, то разрыдалась с горя. Черный капрон делал ее ноги еще более тонкими и ужасными. Модный жирный шов делил пополам не полненькие ножки-рюмочки, как у Скобцевой, а две тонкие чурочки, делая Галочку еще смешнее и уродливее. В общем, от модных чулок она вынуждена была отказаться. А вот от облегающих трикотажных футболок отказаться не имела права. На уроках физкультуры требовалась обязательная форма. Одноклассницы, пробегая стометровку, гордо выставляли навстречу ветру и восторженным мальчишечьим взглядам тугие мячики, а Галочка вынуждена была в усиленном режиме махать перед собой руками, чтобы отсутствие мячиков под ее футболкой не слишком бросалось в глаза. Но оно все равно бросалось. Нет! Не так! Неправильно! Галочка Харя вообще никому не бросалась в глаза. При росте метр семьдесят пять ее вроде как и не было в классе вовсе. Ее постоянно забывали пригласить на вечеринки и дни рождения, которые класс часто отмечал в полном составе. Ее никто не приглашал танцевать, когда после комсомольских собраний в актовом зале школы начинались танцы под радиолу. Для этих целей военрук Никодим Петрович приносил это чудо техники из кабинета директора в своих могучих руках полковника в отставке.
Галочка мучилась и плакала в подушку. Колька Якушев, изобретатель клички для Хариной, уже давно забыл об этом. Ему казалось, что Гальку зовут Харей с самого детского сада, куда они тоже ходили с ней вместе. Галочка тоже забыла, кому была обязана ужасной кличкой, потому что из Якушева к одиннадцатому классу образовался такой интересный молодой человек, что в него была повально влюблена вся женская половина их школы, включая, разумеется, и саму Галочку.
В те времена девчонки обожали из толстых тетрадей в жестких коленкоровых переплетах делать некое подобие альбомов уездных барышень ХIХ века. Они записывали в них стихи Пушкина и Лермонтова, а также сомнительные стишата неизвестных авторов, типа:
Стишата заключались в веночки из цветов, старательно раскрашенных прослюнявленными цветными карандашами, или в виньетки, тщательно перерисованные из «Евгения Онегина». Поскольку сии «альбомы» не являлись дневниками как таковыми, то не содержали ничего интимного, что мешало бы показать товарищу по классу. Наоборот, эти тетрадки ходили из рук в руки, и каждый желающий оставлял там запись, сообразуясь со своими наклонностями, темпераментом, интеллектом и общей эрудицией. Девушки рисовали преимущественно зверюшек, волооких красавиц и пышные букеты цветов. Парни не гнушались изображать танки «Т-34», автоматы Калашникова в сборе, а самые талантливые – могли за пару минут набросать на тетрадном листке карикатуру на какого-нибудь из школьных учителей. Страницы альбомов заполнялись песнями, цитатами из «Войны и мира» и «Как закалялась сталь», афоризмами и высказываниями великих людей по любому поводу.
Галочка тоже завела такой «альбомчик». Выбрала в магазине самую красивую тетрадку с коричневой обложкой, тисненной маленькими аккуратненькими клеточками. На первой странице она хотела, как и полагалось, указать фамилию владелицы, то есть свою, то есть – Харина. Потом по размышлении здравом делать этого не стала. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь шутник из тех, кому попадет в руки ее тетрадка, подписал бы к фамилии через тире еще и гнусное прозвище. Нет уж! Конечно, можно как-нибудь покрасивее вывести собственное имя – Галина, но Галин в их классе целых четыре… Подумав еще немного, Галя Харина решила оставить свою тетрадку анонимной. В конце концов, если вдруг что – всегда можно по почерку догадаться, чей это «альбомчик».
На первой странице, для почина, Галочка переписала стихотворение Пушкина «Пророк». Ей очень хотелось написать в заветной тетрадке что-нибудь о любви, но тогда получится, что комсомолка Харина только о ней и думает, что как-то не на злобу дня. Пусть лучше одноклассники увидят, что она, как пушкинский Пророк, томится духовной жаждою. Это по-комсомольски.
Перевернув страничку с «Пророком», Галочка нарисовала тощий и одинокий, как она сама, василек, а под ним вдруг быстро, будто кто ее толкнул под руку, торопливо вывела: «Умри, но не давай поцелуя без любви» Н.К.Kрупская», быстро захлопнула тетрадку, засунула ее в портфель и застыла за письменным столом каменным изваянием. Она думала о том, что с полным правом могла бы «дать» Кольке Якушеву поцелуй, потому что влюблена в него самым страшным образом. А сама Крупская утверждает, что с любовью можно. Кто посмеет оспорить ее авторитет?
Ночью Галочка долго ворочалась в постели и никак не могла заснуть. Оно и понятно: разве заснешь, если без перерыва и в разных вариациях представляется, как она «дает» Якушеву этот самый поцелуй. Сначала Галочка подумала, что «дать» – это означает самой поцеловать Кольку в щеку. Но, во-первых, где это можно сделать так, чтобы никто, кроме самого Кольки, при этом не присутствовал? А во-вторых, что с ней, с Галочкой, сделает Якушев после того, как она его поцелует? Опять обзовет Харей и пойдет рассказывать всему классу, до чего эта самая Харя докатилась? Галочка представляла, как мерзко ржет Сашка Вербицкий, страшный насмешник, циник и язва, и подушка под ее головой взмокла. Девушка перевернула ее на другую, сухую и прохладную сторону и принялась мечтать дальше. А что, если «дать» – это значит позволить Кольке поцеловать ее, Галочку? При таких мыслях она даже привстала с постели, потому что все тело ее охватила такая страшная и одновременно сладкая дрожь, что лежать, эдак дрожа, было немыслимо. Галочка нахохлила плечи, обхватила руками колени, обтянутые тонкой тканью ночной рубашки, и облизнула горячие губы, которые непонятным образом вдруг так припухли, будто Якушев поцеловал их уже раз десять.