Страница 29 из 33
Он уставился на нее так, словно ее слова имели двойной смысл.
— Ты не могла бы больше никогда не говорить о моей жене? — воскликнул он.
— Ха! Этот человек сошел с ума! — пронзительно крикнула графиня. — Джейн Секфорд умерла.
— Именно поэтому я и думаю о ней, — мрачно ответил он.
— Вы — образцовый муж, — усмехнулась графиня, бросая на него злобный взгляд. — Мне очень жаль, что я никогда не видела милого создания, о котором вы так трогательно сожалеете.
Он заговорил как человек, который едва может сдерживать себя.
— Неужели вы собираетесь остаться? Подумайте о себе, ужасное существо! Скоро вы окажетесь на улице!
Эта картина была достаточно реалистична, чтобы заставить графиню вздрогнуть.
— Что ты собираешься предпринять? — спросила она, ощутив внезапную слабость.
Он этого не знал; он отошел к окну и задумчиво уставился на свинцовое ноябрьское небо, тяжело нависшее над лондонскими улицами.
— Полагаю, что, избавившись от меня, ты снова принялся бы подыскивать себе пару, пользуясь своей внешностью? — с новой вспышкой ярости, спросила миледи.
Он исподлобья взглянул на нее; она отпрянула.
— Ладно, мы все равно ничего не можем поделать, — примирительно сказала она.
Он ничего не ответил, выскочил из дома и неуверенным шагом направился к церкви Св. Эндрю. Он не был в ней очень долго. Даже когда хоронили его жену, он не присутствовал на службе.
Постояв немного на крыльце, он вошел. Он принялся в нерешительности бродить вдоль стен, пока не наткнулся на новую простенькую табличку с плохо вырезанной урной и витиеватой латынью, рассказывавшей о достоинствах Джейн Секфорд.
— Здесь ничего не говорится о том, что она была хорошей хозяйкой, — неожиданно для себя, вслух произнес он. — Она как-то сказала мне, что вернется из могилы, чтобы навести порядок в доме.
Он огляделся, словно ожидая ответа от какого-нибудь собеседника, потом мрачно рассмеялся, надвинул шляпу на глаза и вышел из церкви. Ближе к вечеру, он побрел домой.
Столовая была аккуратно убрана, в камине горел огонь, на столе стоял ужин. Ему удалось немного поесть, но без аппетита. Графини дома не было; от ее неряшливого великолепия не осталось и следа.
Дом был таким же чистым и аккуратным, как в то время, когда хозяйкой в нем была Джейн Секфорд.
Когда вернулась графиня, он был почти рад ее видеть — он много, слишком много думал о Джейн. Он вспоминал ее такой, какой видел в последний раз, неподвижно лежавшую в постели, одетую в свое лучшее серое платье, и как он смотрел на нее, как склонился над ней и вдруг отстранился так резко, что пуговица на его манжете оставила царапину на ее мертвой щеке.
— Где Джоанна Миллс? — резко спросил он жену.
Она пристально посмотрела на него. Неужели в такую минуту он не может думать ни о чем другом, кроме как об экономке? Неужели он теряет рассудок?
Но теперь ей было все равно; она нашла себе друга, готового приютить ее, в расчете на ее былую славу.
— Я ухожу, — сказала она. — Я не знаю, кто еще есть в доме, я никого не видела.
Он, казалось, не обратил никакого внимания на ее первые слова.
— Как выглядела та женщина, которую ты видела вчера вечером?
— Некрасивое, выглядящее сварливым существо, — с некоторой горечью ответила миледи, вспомнив, как испугалась и выронила свою добычу.
— Ты уверена, что это была женщина? — с жуткой ухмылкой спросил Красавчик Секфорд.
— А кто еще это мог быть? — полюбопытствовала она.
— Не думаю, чтобы это была женщина… — сказал он.
— Неужели ты считаешь, что в этом месте есть призраки?
Он не хотел, не мог ответить; он оставил ее и принялся переходить из комнаты в комнату, приводя все в беспорядок и получая от этого странное удовольствие. А потом бросился прочь из унылого особняка, оставив графиню, которая, напоминая старую, усталую хищную птицу, принялась бродить по комнатам в поисках чего-нибудь, имеющего хоть какую-то ценность.
Когда он вернулся, почти перед рассветом, то обнаружил свечу на столике в холле.
— Будь ты проклята! — крикнул он. — Неужели ты не можешь оставить меня в покое?
Он поспешил наверх; все было чисто и аккуратно: постель, камин, готовый поссет, согретые тапочки, зажженные свечи. Испуганный, он обвел комнату ужасным взглядом.
— Аптечка… она навела порядок и в ней? — пробормотал он.
Он направился в угол, открыл дверцу и посмотрел на ряды горшочков и флаконов. Тот, который был ему хорошо известен, немного испачканный… остававшийся с незакрытой пробкой… странного, уродливого вида, с желтой жидкостью, окрашивавшей белье пурпурными пятнами.
Точно такими, очень маленькими, какие были в то утро на подушке Джейн Секфорд.
Теперь флакон был чистым и стоял на своем месте, с этикеткой, на которой аккуратными буквами, рукой Джейн Секфорд, было написано: «Яд».
Красавчик Секфорд уронил свечу и бросился в комнату графини.
— Проснись! — крикнул он. — Проснись и выслушай меня! Она вернулась! Я хочу сделать признание. Это я убил ее! Пусть меня заберут отсюда… куда-нибудь, где она не сможет ухаживать за мной.
Графини в комнате не было, она ушла; неестественный свет пробивался сквозь незадернутые плотно занавески и освещал женщину, сидевшую на большой кровати.
У нее было бледное, суровое лицо, серое платье и царапина на щеке.
Когда признательный вопль Красавчика Секфорда эхом разнесся в ночи, и в дверь громко застучали стражники, женщина улыбнулась.
НЕОБЫЧНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ МИСТЕРА ДЖОНА ПРАУДИ
The Extraordinary Adventure of Mr John Proudie (1919)
Мистер Джон Прауди держал аптеку в Сохо Филдс, Монмут Сквер; это была очень известная лавка, расположенная на углу; в ней имелось два замечательных окна из свинцового стекла, одно из которых выходило на Дин-стрит, а другое — на площадь; перед дверью с деревянным портиком, ведущей в лавку, имелись две ступеньки.
Деревянный прилавок, старый, полированный, тянулся вдоль лавки, и на нем не было ничего, кроме блестящих медных весов; позади него стена от пола до потолка представляла собой ряд полок, на которых располагались кувшины из дельфтской керамики, белые и голубые, и итальянская майолика, желтая и красная, на которых были обозначены названия различных лекарств; в центре полок имелась дверь, которая вела во внутреннюю комнату.
В один из ноябрьских вечеров, когда лавка была закрыта, старая экономка уже спала, а в гостиной ярко горел камин, мистер Джон Прауди был занят своей маленькой лаборатории приготовлением каких-то лекарств, в частности, смеси молочного сока ириса пестрого и перца, которую считал самой подходящей при лечении несварения желудка.
Он уже начинал замерзать и, не будучи человеком молодым (в то время, в 1690 году, мистеру Прауди было около шестидесяти), немного устал, так что начал подумывать о своем мягком кресле, бокале горячего глинтвейна на камине, газете, с волнующими новостями о войне, Палате общин и заговорах, когда громкий звон колокольчика заставил его выронить ситечко, которое он держал в руке; не то, чтобы колокольчик так уж редко звонил после наступления темноты, но его мысли были полны заговорами последней Революции и их раскрытиями, а в доме было настолько тихо, что он казался необитаемым.
«Славные наступили времена, — с негодованием подумал мистер Прауди, — когда честный торговец испытывает страх в собственном доме».
Снова раздался нетерпеливый звонок; аптекарь вытер руки, взял свечу и вышел в темную лавку. Проходя через гостиную, он взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что уже почти полночь. Поставил свечу в оловянном подсвечнике на прилавок, — ее свет заиграл бликами на флаконах и их содержимом, — и открыл дверь. Порыв ветра швырнул в комнату мокрый снег, разлетевшийся по полу, а аптекарь, вздрогнув, воскликнул:
— Кто здесь?
Не ответив, в лавку вошел высокий джентльмен и закрыл за собой дверь.