Страница 21 из 22
– Они боятся чужих, потому что с наступлением темноты теряют силы, – рассуждал Сёльви. – Я, правда, думал, что это «лживая сага», но похоже, что так оно и есть.
– Говорят же, что они в родстве с солнцем, – напомнил Хедин. – Вот и выходит: солнце спать – и они спать. А днем с ними не справиться!
– А пробовали? – с намеком спросил Халльмунд.
Пока дружина обсуждала увиденное и услышанное, Торвард ушел в дальний угол к лежанке, кое-как побросал на скамью одежду и украшения и улегся, закинув руки за голову и глядя в темную кровлю. Оруженосец Регне расстегивал ремни и стаскивал с него башмаки, а Торвард даже не замечал. Говорить не хотелось, думать ни о чем не хотелось. Перед глазами и в мыслях у него была одна Эрхина. Образ ее двоился, она казалась человеком и божеством разом: он помнил ее живые, блестящие глаза и светлые, красиво изогнутые брови так близко от своего лица, помнил мимолетное, скользящее прикосновение ее рук, когда она передавала ему кубок Харабаны, – но помнил ее и на Троне Четырех Копий, вознесенную над Срединным Покоем, над людьми и над землей, сияющую в своем ало-золотом наряде, как заря на небесах. Ее лицо было сверкающей звездой, и при мысли о ней у Торварда перехватывало дыхание. В его жизни случилось что-то такое, что даже важнее благословения на власть, ярче, радостнее, драгоценнее, и меняло жизнь так же решительно и бесповоротно.
Предстоящая ночь казалась длинной, как целая зима. Эту долгую ночь надо как-то пережить, прежде чем он снова увидит ее. Ожидание новой встречи не давало ему спать. Теперь она будет ждать его не в Доме Четырех Копий, а в храме Аблах-Брега, и там не будет толпы. Будут только они вдвоем, он и Эрхина, Конунг и Власть. Он сможет подойти к ней поближе и узнать наконец, кто же она, женщина или богиня. Торвард горел, ворочался всю ночь, не давая спать Халльмунду и Сёльви, но они не жаловались, догадываясь о его состоянии.
Наутро за ними снова пришли. По-вчерашнему одетые в самые лучшие одежды, фьялли отправились на Холм Яблонь, но теперь их повели в другую сторону: не к Дому Четырех Копий, а к большому яблоневому саду на самой вершине холма. У ворот его все сопровождающие остались, внутрь Торвард вошел один.
Окованные узорными бронзовыми листами ворота закрылись за ним, впереди раскинулось широкое пространство, покрытое зеленой травой и поросшее старыми яблоневыми деревьями. Перед глазами зеленела обильная листва, как летом, тропинки под ногами не имелось, и Торвард помедлил, не зная, куда идти. В отличие от вчерашнего, испытания сегодняшнего дня были для него полной загадкой: обо всем, что происходит за воротами сада, непосвященным знать не полагалось, и предыдущие гости Сада Богини молчали о пережитом. Этот путь каждый проходит сам. И возможно, каждый видит здесь что-то особенное, только свое. Ведь здесь – Иной Мир, а он к каждому поворачивается новой, неповторимой стороной, потому-то рассказы побывавших в нем так несхожи.
И потому говорят еще, что на самом деле Иной Мир не на островах западного моря и не под большими холмами, а внутри человеческой души.
Вокруг начало темнеть. Торвард в изумлении поднял голову: только что было утро, ясное утро ранней зимы, но небо затянула пелена темного тумана, в яблоневый сад спускались сумерки. У Торварда похолодела спина. Что это значит? То ли у него темнеет в глазах, то ли он стоит тут уже целый день, а не несколько мгновений, как казалось… В Ином Мире и время идет иначе. Здесь все иначе…
Внезапно Торвард почувствовал себя слабым и растерянным, беспомощным перед чарами, которые плелись вокруг. Вдруг вспомнились первые отроческие посвящения, когда он, двенадцатилетний подросток, был оставлен в глухом лесу бергбурских предгорий… и вместе с тем пришло успокоение. Ведь он справился тогда, справлялся много раз и после, а значит, справится теперь. Он не мальчик, он взрослый мужчина, один из лучших бойцов Фьялленланда. Вспомнилась мать, ее ехидная усмешка, правая бровь поднимающаяся выше левой. Кюна Хёрдис подмигнула ему издалека, и Торвард почти повеселел. Его мать видала виды и похуже. Не ему, сыну ведьмы, прошедшей через пещеру великана, бояться сумерек яблоневого сада.
Стало совсем темно, и он уже не видел ни ворот позади, ни деревьев, ни земли, ни неба. Потянуло тревожным холодком – то ли сквозняком, то ли запахом влаги, то ли какой-то внутренний ток пронзил его, но Торварду вспомнились ночи после битвы, темные долины и пустоши под догорающим желто-розовым закатом, заваленные грудами мертвых тел, где он бродил со своими хирдманами, выискивая раненых и поднимая трупы, которые надо хоронить… В ушах зазвучали резкие выкрики воронов, где-то очень далеко завыли волки, предъявляя права на свою долю жертв… Волосы шевелились, по спине продирало холодом и жутковатым ощущением близости божества. Даже старые шрамы снова заболели: заныли сломанные ударом копья два ребра с левой стороны и вмятина на левом бедре, откуда наконечник стрелы когда-то вышел вместе с куском мяса, напомнило о себе пустое место двух коренных зубов, куда телохранитель Хардульва конунга так ловко заехал рукоятью меча, – замахнуться и ударить клинком в давке на корабельном носу не получалось… Голова кружилась, и даже саднил шрам на затылке, как будто тот памятный удар веслом десятилетней давности он получил только сейчас… Вокруг разливалось холодное дыхание Одина, Властелина Битв, которому Торвард так часто приносил жертвы собственной кровью… и едва ли Бог Копья обвинит его в скупости.
Торвард сделал шаг вперед – стоять на месте и ждать неизвестно чего было невыносимо. От этого движения ему стало легче, и он шагнул еще два раза.
На третьем шаге он вдруг услышал впереди глухой громовой удар и остановился. Темнота озарилась беловатой вспышкой, и на фоне этой вспышки Торвард увидел исполинскую фигуру всадника, черного на черном коне. Конь и всадник сливались в единую глыбу, неразличимую и пугающую. Они были ростом с гору, и Торвард, вздрогнув от ужаса, невольно схватился за то место на поясе, где привык находить рукоять меча. Но нашел пустоту: все оружие пришлось оставить за воротами.