Страница 2 из 13
Сердце обжарилось сверху, внутри полнилось запёкшейся кровью. Пачкая губы, Ростислав съел подношение, хлебнул мёда. Гридень подал убрус, князь утёр пальцы, губы.
Вышата подождал, пока парень отойдёт в сторону, спросил:
– Ну что, шлём вестников Порею?
– Отправляй, только отай.
– То само собой.
Ростислав решился. В тот миг, когда лезвие рогатины проткнуло медвежье сердце, окончательно уверился – сможет. Ссориться со стрыями, выступить против них в открытую – се не перебранка на пиру, важный поступок, который изменит всю его жизнь. Он не скоротечный набег задумал. Сесть на богатых обширных землях, сделать их своей вотчиной, чтобы и сыновья ими владели, – вот его замысел. В том, что и великий князь Изяслав, и Всеволод будут держать сторону Святослава, в том можно не сомневаться. Была ещё одна препона к решению. Не хочет он проливать русскую кровь, не хочет.
После ранней кончины отца, ни единого дня не сидевшего на киевском столе, он не мог рассчитывать на великое княжение. Таков порядок, установленный дедом. Отцовские братья могли оставить за ним Новгород, для которого отец так много сделал. Дядья же поступили с ним, словно с изгоем. Да он и был для них изгоем. Вначале отправили в никудышний Ростов, три года назад – сюда, во Владимир. Ростовская земля по велению великого князя Ярослава, Ростиславова деда, была владением Всеволода. Переяславльский князь не восхотел, дабы в его родовом городе княжил сыновец. С Ростовом Ростислав расстался без сожаления. Был он в нём чужаком. Ростовское боярство серыми волками смотрело на пришлого князя. Владимир Ростиславу сразу не глянулся. Река за пятнадцать вёрст, с трёх сторон болота, летом от мшицы не продохнуть. Весной, осенью грязь непролазная. Наезжали и во Владимир гости и с Германии, и с Востока, да всё не то, что в Новгороде. Гомон новгородских улиц ни с чем не сравнить, на вымолах каких только языков не услышишь. А София, выстроенная отцовскими стараниями! Но в Новгороде его не оставили. Гоняют с одного города в другой. Ложишься спать и не знаешь, кем проснёшься, князем или изгоем, которому не то что дружину содержать, семью нечем прокормить. Владимир – се Киевская земля. Не восхочет ли Изяслав посадить в нём своего сына? Всякий день ждёшь вестника – освободи, княже, стол. Стрыи даже в поход на торков не позвали. Новгорода ему не видать, у дядьёв свои сыновья есть. Ростислав даже не помнил, в какую ночь на ум пришла Тмутаракань. Город богатый, на берегу Сурожского моря. Главное, вдали от пригляда. Вольный ветер манил молодого князя. Раз, другой заговорил о нём с Вышатой. Воевода бывал в тех краях, когда с князем Владимиром по указу великого князя Ярослава ходил на ромеев. Русское море, Царьград, Дунай далеко от Тмутаракани, да край-то один. Стороной пришло известие, стрый Святослав посадил в Тмутаракани на княжение своего сына Глеба. Княжичу Глебу по его ухваткам не на княжий стол садиться – в чернецы идти. Задумал Ростислав согнать Глеба из Тмутаракани, самому его место занять. Вышага молодого князя в том поддержал.
Воевода хорошо изучил своего бывшего питомца, а теперь князя. Поход на Тмутаракань ещё осенью обсудили до мелочей, и с братом Пореем было сговорено. Брат с радостью согласился участвовать в опасном предприятии. Князь всё никак не говорил последнего слова.
С князем Владимиром, отцом Ростислава, воевода Вышага испил и горькую чашу поражений, испытал и радость побед. После смерти князя остался при княжиче, разделил судьбу молодого князя. Князь не клял злосчастную судьбу, сам мог ухватить её за хвост и повернуть в свою сторону. Мог и развязать узелки, что вяжет Кривда на нитях, сплетённых Макошью.
Догадался старый воевода, зачем понадобился молодому князю поединок со свирепым медведем. Что ж, по-своему прав. Уверился в себе, можно и за дело приниматься.
Затеял Ростислав междоусобицу, но кровь соплеменников не проливал. Ушёл Глеб из Тмутаракани, Ростислав занял его место. Отец Глеба, черниговский князь Святослав, вступился за сына, привёл дружину в Тмутаракань. Ростислав не поднял оружия против дяди, ушёл из города. Глеб вновь занял княжеский столец. Но едва Святослав вернулся в Чернигов, Ростислав вновь изгнал Глеба. Сев в Тмутаракани, Ростислав наложил дань на касогов и другие племена. Но не сбылась мечта молодого князя. Ромеям не нравился деятельный, предприимчивый сосед. В 1066 году Ростислава коварно отравил прибывший к нему в гости херсонесский котопан.
Глава 2
Заутреня закончилась, но игумен не отпускал мнихов, жаждущих досмотреть последний утренний сон.
– Внемлите, братие, что изреку вам, да крепко поразмыслите над словами моими! – возвысил голос Феодосий. – Много времени наблюдаю за вами, братие, и выводы мои неутешительны. Иные из вас пришли в монастырь, дабы избегнуть мирских невзгод. Иные пришли влекомые отвращением к труду хлебопашца, ремесленника или иному. Сии поверили в лжу, что мнихи живут в праздности, плотском изобилии, вкушая от княжьих и боярских милостей. Реку вам, в монастырь не бегут от невзгод или за лёгкой сытой жизнью. В монастырь приходят для служения Богу, отрекшись от мирских соблазнов. Когда мних не молится, он трудится; когда не трудится, то молится. Те, кои искали в монастыре убежище, лицемерно на словах отреклись от плотских пороков, но по-прежнему снедаемы сластолюбием, чревоугодием, пьянством, блудодейством. Образумьтесь! Молитесь, братие, молитесь неустанно! Молитва откроет вам путь к Богу, избавит от плотских пороков. Благодаря бдениям, неустанным молитвам ваши души очистятся, и вы вкусите неземную радость, в сравнении с которой плотские утехи – ничто. Берите пример с постников, питающих себя сухой коркой и водой. Знайте же, Печерский монастырь живёт не княжьими и боярскими милостями, но трудами братии. Потому безбоязненно говорим правду не токмо слабым и сирым, но и сильным, наделённым богатством и властью, ибо их милости для нас ничто. Жертвы богатых и сильных не милости нам, ибо живём мы трудами своими, а жертвы – Богу. О душах своих пекутся, жертвуя Богу. Молитесь, братие, окончив труды свои – помолитесь, восславьте Бога. Кончилась служба в церкви, разбредясь по колеям своим, помолитесь перед сном, ибо собрались мы здесь для службы Богу. Когда ударят в било, нехорошо нам лежать, но подобает, как учит богоносный Феодор, встать для молитвы и повторять, приводя на ум Давыдовы слова: «Готово сердце моё, Боже, готово». А когда закончится второе клепание, тогда и ноги свои приготовим для шествия в церковь, с мыслями в голове не унылыми, а весёлыми, вознося хвалу жизнедавцу Богу, препроводившему нас в ночное время, на устах неся псалом пророка и царя Давыда, в котором сказано: «Возвеселился я о сказавших мне: войдём в дом Господень» и далее. И так, входя в церковь с пением «Святый Боже», потом трижды благообразно поклонившись Христу до земли, с великой боязнью и страхом, не переставая благодарить Владыку за то, что сподобил нас, грешных, войти в церковь, безмолвно становимся у стены, не опираясь ни на стену, ни на столпы, что созданы нам для чести.
Прошёл Великий пост, Пасха, монастырь вернулся к обычной жизни. С началом поста оставлял настоятель братию, уединяясь в пещере. Пребывая в пещере в Великий пост, игумен не только служил Богу, денно и нощно до полного изнеможения вознося молитвы, но и размышлял о детище своём – монастыре. Ибо воистину монастырь являлся его детищем. Слёзы текли из очей игумена, вспоминавшего первые годы печер. Благословенны были те годы. Великий Антоний, Никон и он, Феодосий, ради подвига служению Богу, жили втроём в тесной затхлой пещере и молились, молились, не разбирая, день ли ночь во дворе. Питались сухой коркой, отварным, а то и вовсе сырым зелием. Всякое брашно, кое приносили богомольцы, прослышавшие о праведной жизни Антония, раздавали убогим и нищим. Сладостно было то житьё, душа ликовала. Приходили к ним мужи ради подвига, умоляя о пострижении. Были среди них простые людины и сироты в портищах из востолы, и в рубищах, босые и обутые в лыченицы. Приходили и боярские чада, одетые в богатые изукрашенные свиты, с кунами в кошелях. Принимли тех людей не по одёже, не по кунам, как водится в иных монастырях, а признав в них решимость к подвигу. Перед Богом все равны – и бедняк во вретище, и богач в скарлатных одеждах. Да служить Богу не всяк может, ибо много званых, да мало избранных. Одежды же и куны, что приносили боярские чада, раздавали нищим да убогим, себе не оставляли ничего. Служить Богу могут лишь те, кои ради подвига отринули от себя всё земное, весь живот их в сем служении, иной жизни для себя и не чают.