Страница 3 из 11
Если печальное настоящее, переживаемое исламским обществом, принять за «здесь и сейчас», которое должен объяснить нам ход мировой истории, то нашу историю придется разбить примерно на такие стадии:
1. Древние времена: Междуречье и Персия.
2. Рождение ислама.
3. Халифат: поиск универсального единства.
4. Раскол: век султанатов.
5. Катастрофа: крестоносцы и монголы.
6. Возрождение: эпоха трех империй.
7. Проникновение Запада на Восток.
8. Реформистские движения.
9. Триумф светских модернистов.
10. Исламистская реакция.
Эдвард Саид писал о том, что на протяжении столетий Запад конструировал «ориенталистскую» фантазию об исламском мире, в которой ощущение чуждой и враждебной «инаковости» смешивалось с мечтами о богатстве и порочных наслаждениях. Верно, в той степени, в которой сознание западного человека вообще уделяет какое-то место исламу – пожалуй, его описывают так.
Но куда более интригует меня почти полное отсутствие любых, даже таких описаний. Например, в дни Шекспира величайшими мировыми державами были три исламские империи. И где в шекспировских пьесах все эти мусульмане? Их нет. Если не знать, что мавры были мусульманами, мы не разглядим их даже в «Отелло».
Два огромных мира сосуществуют бок о бок; не странно ли, как мало они замечают друг друга? Будь западный мир и исламский мир людьми, мы увидели бы в этом симптомы подавления. Мы спросили бы: «Что между ними произошло? Быть может, они когда-то были любовниками? И у них какая-то тяжелая общая история, о которой оба стараются забыть?»
Однако, думаю, есть другое, не столь сенсационное объяснение. На протяжении большей части истории Запад и ядро нынешнего исламского мира существовали, как две отдельные вселенные: каждая была занята своими внутренними делами, каждая считала себя центром человеческой истории, каждая жила в своем нарративе – вплоть до конца XVII века, когда эти нарративы начали пересекаться. Поскольку эти нарративы противоречили друг другу, кто-то должен был уступить. Западный нарратив оказался более мощным, его течение возобладало и начало подрывать исламский нарратив изнутри.
Однако побежденная история не закончилась. Она продолжала течь под поверхностью, словно подземная река – и течет там по сей день. Нанося на карту современные горячие точки – Кашмир, Иран, Чечню, Балканы, Израиль и Палестину, Ирак – мы обозначаем границы некоего единства, которое давно исчезло с карты мира, но все еще бьется и рвется в попытках выжить.
Эту историю я и хочу рассказать на страницах своей книги. Подчеркну слово «историю». «Разрушенная судьба» – не учебник и не научная работа. Скорее, это то, что я мог бы вам ответить, если бы мы встретились где-нибудь в кофейне, и вы бы спросили: «А что значит “параллельные мировые истории”?» Аргументацию, приведенную мною здесь, можно найти во множестве книг, стоящих на полках университетских библиотек. Если академический язык и сноски вас не пугают – читайте их. А если хотите услышать интересную историю – читайте мою книгу. Сам я – не ученый, но использовал труд ученых, которые просеивали необработанный исторический материал, чтобы прийти к определенным заключениям, и философов истории, которые, в свою очередь, просеивали работу исследователей, чтобы прийти к метавыводам.
В сюжете, охватывающем несколько тысяч лет, я, как может показаться, уделяю слишком большое внимание краткому периоду в какие-нибудь полвека: однако на этом периоде я задерживаюсь, поскольку он охватывает жизненный путь Пророка Мухаммеда и первых четырех его преемников – основополагающий нарратив ислама. Эту историю я пересказываю как волнующую человеческую драму, поскольку именно такой знают ее мусульмане. Ученые оценивают эту историю более скептично, предпочитают немусульманские источники якобы не столь объективным мусульманским, поскольку главную свою задачу видят в том, чтобы докопаться до «реальных событий». Моя же главная цель – показать то, во что верят мусульмане, что мотивировало их на протяжении столетий, что и по сей день делает различимой их роль в мировой истории.
Впрочем, сделаю здесь одну оговорку касательно происхождения ислама. В отличие от более древних религий – иудаизма, буддизма, индуизма, даже христианства – мусульмане начали собирать, запоминать, пересказывать и сохранять свою историю сразу, как только она происходила; и не просто сохраняли, но и снабжали каждый рассказ цепочкой источников, перечисляли свидетелей каждого события и составляли список всех, кто передавал рассказ о нем из уст в уста, вплоть до человека, который первым его записал. Эти ссылки на источники призваны были подтвердить достоверность рассказанного так же надежно, как подтверждаются свидетельские показания в суде.
Означает это лишь то, что ключевые для мусульман истории не следует воспринимать как притчи. Слыша притчу, мы не просим доказательств, что изложенные в ней события действительно имели место: ее смысл не в этом. Нам неважно, правдива ли история – важно, чтобы верен был заключенный в ней урок. Мусульманские истории не заключают в себе такого рода уроков: это не рассказы об идеальных людях в идеальном мире.
При этом я не отрицаю, что мусульманские истории бывают аллегорическими, что некоторые из них вымышлены, или того, что многие или даже все из них со временем подвергались изменениям, дабы лучше отвечать целям рассказчика или момента. Я говорю лишь, что мусульмане передают свой основополагающий нарратив так же, как передаются исторические события, и мы знаем об этих людях и событиях примерно столько же и примерно таким же образом, как знаем о том, что произошло между Суллой и Марием в Древнем Риме. Эти рассказы лежат где-то между историей и мифом; пытаться пересказывать их, лишив человечности и драматичности, значит фальсифицировать то значение, что имеют они для мусульман, и затемнять смысл того, что совершали в течение столетий сами мусульмане.
Вот так я хочу рассказать свою историю. А теперь, если вы со мной – пристегнитесь, и поехали!
Имена и даты
Некоторые авторы скрупулезно относятся к системе транслитерации связанных с исламом слов, имен и названий на английский язык, настаивая на правильности той или иной системы. Должен признаться, я к ним не отношусь. Сам я видел написание собственной фамилии по-английски столькими разными способами, что не мне быть придирчивым. (Меня часто спрашивают, как правильно пишется моя фамилия – какая буква в конце, i или y? Ни то, ни другое: в конце стоит буква yaw.) Учитывая произвольный характер транслитерации, в этой книге я стремился выбирать самые простые написания и самые понятные сокращения.
Кроме того, многие арабские имена включают в себя целые серии патронимов, вводимых частицей «ибн», то есть «сын такого-то». Как правило, я использую самую короткую форму имени, под которой человек наиболее известен. Изобилие незнакомых имен и названий (а также просто слов) в этой книге станет вызовом для многих англоязычных читателей: я хочу минимизировать подобные трудности, так что, если в английском существует известная форма какого-либо слова или имени, использую ее. Кроме того, следуя примеру Альберта Хурани в его «Истории арабских народов», я использую артикль «аль» в арабских именах, когда употребляю имя в первый раз, но далее его опускаю: в первый раз «аль-Газали», но в дальнейшем «Газали».
Что касается дат, к описанным событиям применяются два календаря: исламский – и так называемая система датировок «нашей эры», восходящая к христианскому календарю. Говоря о первых десятилетиях после рождения мусульманской общины, я, как правило, использую исламские даты (они помечены «п. Х.», то есть «после Хиджры»). Я поступаю так, потому что считаю нужным показать, сколько лет прошло в этот ранний период со времени ключевых событий ислама. Позднее я перехожу к «нашей эре», поскольку это летоисчисление знакомо и понятно большинству читателей – а какой смысл давать даты, если они не показывают события в контексте и не ставят их во взаимосвязь с другими событиями?