Страница 4 из 34
Я говорил, что робел перед Урсиллой и рад был бы не встречаться с ней. Однако Мудрая занималась мной не менее, чем принуждавшая к учению мать. Правда, та область Силы, которая подвластна колдуньям, не схожа с Силой колдунов и чародеев, но Урсилла учила меня тому, что считала нужным, тщательно, как я потом понял, устраняя из своих уроков все, что помогло бы мне избежать судьбы, которую они мне предназначили.
Это Урсилла научила меня читать руны по тщательно отобранным древним пергаментам, посвященным большей частью истории четырех кланов Арвона и Кар До Прона. Не будь во мне любопытства к таким делам, эта учеба показалась бы мне скучной и трудно было бы принудить меня ко вниманию. Но во мне проснулась страсть к хроникам, которые Мудрая считала полезными для моего образования, и учился я с жадностью.
Я узнал, что Арвон не всегда пребывал в сонном покое золотых дней, представлявшихся ныне бесконечными. В его прошлом (счет лет затруднялся тем, что составители хроник не удосужились отмечать годы) шла борьба, едва не разрушившая весь жизненный порядок.
До Великой Смуты наши нынешние владения не ограничивались с юга и востока горами, а простирались дальше – на востоке до легендарного моря, а на юге – до земель, ныне давно забытых. Однако люди Арвона всегда обладали большей или меньшей мерой Дара, а наши господа и правители часто были и повелителями Силы. Они взялись за опыты с самой Силой жизни, создавая для себя слуг, а порой – безрассудно добиваясь погибели своих врагов и Иных – ужасных существ. Честолюбие их зачастую не уступало честолюбию моей матери, и каждый стремился утвердить на всей земле одну свою волю.
Они пробудили многое, чего никак нельзя было вызывать к жизни, – открыли Ворота в странные и пугающие Иные миры. А потом развязали войну, опустошившую немалую часть страны. Силы, которые они выпустили на волю, были подобны чуме и порой уничтожали даже Владык. Когда их осталось мало, воители потянулись домой – в сердце собственной страны. Одни, в отчаянном страхе перед вышедшими из-под их власти созданиями, спешили вернуться. Другие медлили, пока было можно, – так глубоко вросли они корнями в новые владения, что уход представлялся им мучительным изгнанием. Из этих последних не все вернулись в Арвон.
Быть может, на юге Долин, заселенных теперь людьми Иной расы, до сих пор еще прозябали они или их потомки. Но так ли это, никто у нас не знал. Потому что после последнего отступления пути из Арвона запечатали чарами, накрепко заперев его границы.
И все же не все отступившие были довольны спасением от последствий своей глупости. Они вновь и вновь бросали вызов своим собратьям до того дня, когда Семеро Владык разъярились и грянула последняя ужасная битва между избравшими путь войны и другими, желавшими только покоя или, может быть, забвения.
Тогда многие из Великих, использовавших Силы по своей прихоти, были изгнаны за Ворота в Иные миры и времена или угасли, до конца истощив свой Дар. После того и их сторонники отправились в изгнание на предназначенный срок.
Когда я наткнулся на эту историю в хрониках, я спросил Урсиллу, возвращался ли кто-либо из тех скитальцев. Не знаю, почему это было так важно для меня, разве что мое воображение поразила мысль, что и меня могли так же отослать из Арвона и обречь на безнадежные скитания в чужом мире.
– Кое-кто вернулся, – кратко ответила она. – Но только из меньших. Великие не возвратятся. Это теперь не важно, Кетан. И тебя не касается, мальчик. Радуйся тому, что родился здесь и сейчас.
Она всегда говорила со мной резко, словно ежеминутно ждала от меня той или иной провинности. Часто, оторвавшись от чтения, я ловил на себе ее взгляд, такой острый, что в голове сразу всплывали все грешки, в каких я был повинен, и я принимался ерзать на табурете, ожидая, что она, сломив мою волю своей, добьется признания. Но такого никогда не случалось.
Жизнь моя переменилась с достижением возраста, когда мальчик, по обычаю, должен был переселиться в башню Отроков и начать обучение воинским искусствам (хотя войн уже много лет не бывало, помимо редких набегов диких горцев). В ночь накануне того дня Урсилла и Ироиза увели меня во внутренние покои, где Урсилла устроила свое святилище, если слово «святилище» тут подходит.
Стены здесь не были занавешены коврами. На гладком голом камне потускневшими от времени красками были начертаны знаки и руны, прочесть которые я не умел. Середину занимала каменная плита, на какой мог бы улечься взрослый мужчина. В изголовье и в ногах этого ложа стояли свечи – четыре свечи толщиной с мою детскую руку – в высоких серебряных подсвечниках, помятых и стертых, словно они существовали с незапамятных времен.
Над этим ложем висел шар, излучавший серебристый лунный свет. Я не увидел поддерживавшей его в воздухе цепи. Казалось, он висел на невидимой нити, а вокруг камня на полу была начерчена пятиконечная звезда. Ее линии блестели, словно их только что подновили кистью.
В каждом луче звезды стоял высокий подсвечник, поддерживавший восковые цилиндры на уровне плеч Урсиллы, высоко над моей головой. Свечи в ногах и изголовье каменной постели были красными, а эти, в углах, желтыми.
По углам комнаты стояли курильницы из такого же серебра, что и подсвечники, и каждая источала пахучий дым, который струйками уходил к потолку, где собирался в плотное облако.
Урсилла сбросила свое обычное тускло-серое одеяние и головной убор из заглаженного складками полотна, всегда скрывавший ее волосы и обрамлявший худое острое лицо. Теперь руки ее были обнажены до плеч, в темных волосах, ниспадающих на синее платье, блестели серебряные нити, а ткань платья словно притягивала свет серебряной луны над нами и смущала глаз переливами.
На груди ее лежало тяжелое ожерелье, тоже серебряное, с лунными камнями, в млечной глубине которых виднелись голубые отблески зимнего льда. А подвеска изображала полную луну.
Моя мать тоже отказалась от обычной одежды. Только она, в отличие от Урсиллы, сменила богатый наряд на более скромный. Отделка ее платья отливала рыжими отблесками огня, а распущенные волосы ниспадали темным плащом. Ее грудь украшала не луна, а простой овал из меди без узора и драгоценных вставок.
Мать ввела меня в комнату. Теперь она встала у самой звезды, меня поставила перед собой и крепко держала за плечи, словно боялась, что я сбегу. Но я был так ошеломлен увиденным, что даже не думал о том, какая роль мне здесь уготована.
Урсилла шагнула к каменной плите и указала пальцем на каждую свечу по очереди, вызвав огоньки на занявшихся фитилях. Наконец осталась незажженной только та свеча, что стояла прямо передо мной и матерью.
Тогда мать подтолкнула меня вперед, внутрь начертанной на полу звезды. Она быстрым движением подхватила меня и уложила навзничь на каменный стол. Меня тотчас охватила сонливость, я не мог шевельнуться. И страха во мне не было.
Последнюю из звездных свечей увенчали пламенем. Затем Урсилла такими же движениями зажгла свечи у меня в изголовье и в ногах. Собравшееся под потолком мягкое серое облако затлело огнем. Меня потянуло закрыть глаза. Слабо, издалека, доносилось пение. Но слова для меня, соскальзывавшего в сон, не имели смысла.
Проснулся я ранним утром в собственной постели. В памяти не сохранилось ни следа видений из того странного сна. А вот память о том, что произошло вначале, держалась цепко. И снова как ни мал я был, но чувствовал, что о смысле случившегося допытываться бесполезно. Это была тайна из тех, о каких лучше молчать.
Начальник гарнизона Кадок и мой дядя Эрах выехали из крепости и увели бо́льшую часть воинов. Они отправились с дарами Жатвы – вином и зерном – во владения главы клана Красных мантий. И старшим остался тот, кто пришел за мной в это утро, – некий Пергвин, которого я не раз видел прежде, поскольку он всегда сопровождал госпожу Элдрис при ее выездах за стены замка.
С виду он был средних лет и никогда не отличался разговорчивостью. Товарищи уважали его за искусство мечника и наездника. Но он, как видно, не стремился занять более высокое положение среди приближенных Эраха и был доволен своим местом в жизни. Я встретил его настороженно, потому что за волнением и торжеством от долгожданного перевода в башню Отроков таилась мрачная угроза – там я буду в руках кузена Магуса. А Пергвин, принадлежавший к свите госпожи Элдрис, конечно, встанет на сторону моего мучителя.