Опасный менуэт

– Не говорите мне о Вольтере! Он считает англичан более нравственной нацией, чем мы, французы! Это возмутительно! – спорил с ним Андре.

– Да? А не кажется ли вам, что он в чем-то прав? В Англии исстари царит свободное предпринимательство, а у нас царит абсолютная монархия. А кто в силе? Вы прекрасно знаете, в силе те, кто осведомлен, когда сегодня завтракал король, когда легла спать королева… Для государства, это очевидно, полезнее те люди, которые способны обогащать страну.

– Торговцы? Но они себя обогащают, а не страну!

– Месье! Это уже похоже на философию, – перебил их третий собеседник, – а тот же Вольтер остроумно заметил: если вы не умеете работать, то станьте философом! К чему нам философия, людям искусства, да еще дискуссия в присутствии милейшей Элизабет? Хорошо, что она нас не слышит.

Звучала увертюра к опере Глюка «Ифигения». Поблескивала позолоченная мебель, мягко светился бело-голубой бархат занавесей, на стенах висели картины итальянских живописцев, которым поклонялась Виже-Лебрен. Салон отвечал всем требованиям стиля, который потомки назовут рококо. А возле бархатной шторы, почти невидимый, стоял молодой человек, то и дело бросавший взгляды на хозяйку дома. До него доносились настораживающие его разговоры, отдельные фразы. Одна из них запомнилась навсегда:

«Если эти темные толпы потребуют, чтобы король переехал из Версаля в Париж, ни Людовик XVI, ни Мария-Антуанетта не смирятся с этим… А уж тот швед, влюбленный в королеву, непременно что-нибудь придумает, быть может, устроит их побег?..»

Виже-Лебрен не слышала тех слов. Звучал менуэт Боккерини, и под его звуки она перенеслась мыслями к прежним временам, когда правил «король-солнце», когда было спокойно в Версале и все казалось незыблемым и прекрасным, а музыка несла печать незамутненного сознания. Тогда народные танцы (сарабанда, менуэт) с городских площадей переместились во дворцы и обрели изящество. Она, Элизабет, росла вместе с молодой Марией-Антуанеттой и покорным ей супругом, будущим Людовиком XVI. Они ей позировали, а она писала их портреты. И со временем, можно сказать, стала их любимицей…

Неожиданно Элизабет вскочила, воскликнув:

– Почему мы не танцуем? Надо танцевать, веселиться!

К ней подскочили кавалеры, но она обратила взгляд к окну и поманила пальцем незаметно стоявшего там за шторой молодого человека. Ему было лет 27, широк в плечах, ярко-синие глаза, коротко подстриженные волосы…

– Мишель, идемте танцевать!

– Но… я не умею, – смутился он.

– Господа! – Элизабет оборвала готовых пошутить над ним молодых людей. – Это мой гость из России! Прошу любить и жаловать!

– Из России? Из этой варварской страны? – Кто-то, не удержавшись, иронично улыбнулся. Но Элизабет неожиданно разразилась гневным монологом:

– Вы считаете Россию варварской страной! А вы там были? Нет. В нашей стране когда-нибудь правили дамы?.. А в России, после Петра I, только дамы! Елизавета Петровна – красавица, настоящая француженка! А Екатерина II, поистине великая! Она переписывается с Вольтером, Дидро! Вот увидите, я когда-нибудь напишу портрет Екатерины!.. А теперь – всем танцевать!

С этими словами она вывела Мишеля (так звали русского гостя) на средину салона. Он двигался медленно, а она, пренебрегая темпом менуэта, танцевала быстрее, с упоением.

Элизабет так разошлась, что на одном из поворотов каблучок ее оказался в расщелине пола. Она попыталась его выдернуть, но это не удалось. Досада исказила ее лицо, она непременно упала бы, не подхвати ее Мишель.

– Какой опасный этот модный менуэт, – с подтекстом проговорил маркиз де Бюсси.

Слово «опасный» прозвучало значительно. Это слово не сходило с уст всего Парижа; вся обстановка, весь Париж в эти дни стали опасными. Шел первый год страшных потрясений во Франции. Никто не знал, что его ждет дальше. Ходили к ясновидящим, к гадалкам, возвращались от них обескураженными.

Между тем находчивый, хотя и неловкий Мишель усадил мадам в кресло, расшнуровал башмачок, снял его и отошел с ним к окну. Вынув что-то из кармана, принялся чинить. «Он кто, сапожник, Элизабет?» – ехидно прозвучал голос. В ответ раздалось чуть ли не рычание, львица умела любого поставить на место.

Все знали характер Виже-Лебрен, знаменитой художницы, признанной всей Европой. Но кто же этот «сапожник», как он попал в ее салон?

Чтобы ответить на этот вопрос, о, как далеко должны мы отправиться! Сначала в Тверскую губернию, потом в Москву, к знатному вельможе Демидову, не миновать, конечно, Петербурга, а потом перебраться вместе с ним на юг, к берегам Черного моря, и далее, далее…

Часть 1. Португальский грех и русская расплата

Елизавете Петровне, русской императрице, царствовавшей весело и безмятежно 19 лет, в конце жизни пришлось-таки ввязаться в войну. Да и могут ли правители долгие годы спокойно почивать, тем более что мир еще не весь поделен? Ее любимая Россия вступила в союз с любимой Францией, к ним присоединились Австрия, Испания. И пошли они воевать супротив упорной Пруссии, мужественной Англии и примостившейся на краю полуострова Португалии.

Целых семь лет бросало русских солдат по прусским и шведским лесам, по горным кряжам Швейцарии и Португалии, по морским северным водам. Царица сильно заболела, помрачнела и скончалась, так и не дождавшись конца войны.

А бравый поручик Спешнев, как и прочие солдаты, все еще шагал иноземными путями-дорогами. Участник Кунерсдорфского сражения, принесшего русским крупную победу, счастливчик! – без единой раны, в том же бравом виде явился уже на другом фронте, португальском. Французов здесь теснили английские суда.

Поручик Спешнев воевал лихо, однако как только обнаруживалась в боях пауза, надраивал ботфорты, менял рубашку и отправлялся в местный трактир, то бишь таверну. В таверне «Желтый лев» повстречалась ему миловидная девица, весьма живая и сообразительная. Черные глаза ее то сверкали отвагой, то наполнялись мрачной тоской, и было в ней что-то колдовское. Так что поручик, находясь под огнем, чувствовал, как витает она рядом. Смуглая донельзя, она имела талию, подобную горлышку бутылки. И в один из заходов в таверну поручик своей медвежистой ухваткой покорил-таки быструю смуглянку. В итоге во чреве ее образовалась некая таинственная смесь португальского огня с русской беззаветностью.

Поручик так был очарован смуглянкой, что из головы его совершенным мотыльком вылетела дородная жена, ожидавшая его в сельской тиши близ Торжка, и тем более покинул голову зятя богатый и властный тесть. Десять лет Спешнев жил с женой, только детей Бог так и не дал. А тут смуглянка лепечет что-то по-своему и показывает то на арбуз, то на себя, мол, скоро такой же круглый будет ее живот.

В тот год война как раз кончилась, настала пора поручику возвращаться домой. Что делать, как быть? Не думая долго, позвал он с собой смуглянку, мол, люблю и поедем вместе в Россию. Забросила она за спину мешок – и в кибитку. А древняя, как горный кряж, старуха, ее бабка, выбежала из домишка и долго что-то кричала, потрясая в воздухе кулаками, проклиная и девицу, и ее соблазнителя.

Но разве не прав был поручик Спешнев? У самого детей нет – жена не сподобилась, – неужто она не примет младенца, а заодно не простит и его? Всю дорогу смуглянка на заднем сиденье промолчала. Ноги покрыты шкурой, на голове повязан красный платок, сверкает глазами – драгоценными каменьями. А закроет их – видны только мрачные впадины да нахмуренные тонкие брови. И ни слова.

Чем ближе к Торжку, тем тише погонял лошадей поручик Николай Спешнев, а лицо его скучнело. Вспомнил сердитого тестя, жену, и страх мокрым гадом подобрался к сердцу.

Кони встали в конце аллеи, возле усадебного дома. Он вышел из кибитки. Авдотья Павловна сбежала с террасы и всей своей мощью навалилась на его худощавое тело, так что оно скрылось среди пышных юбок и рукавов. Но тут подошла минута расплаты. Жена увидела, как из кибитки вылезает брюхатая черномазая на тонких ножках…