Страница 21 из 40
– Как вас зовут-то хоть, дядя? – все более проникаясь симпатией к ветерану, искренне желая хоть как-то удобрить сердце старика, вставил Алексей.
– Ты вот что, сынок, уясни. Я ни у тебя, ни у Христа ничегошеньки не прошу… Мне и осталось-то, может, всего ничего… Но однось ты мне заобещай, красавый, что когдась доберешься до стола со своими дружками… выпейте водки за дядю Ваню и за победу наших ребятушек, что там, на Капказе, и нынче свою кровушку льють…
Алешка не задержался с ответом, тут же заверил старика уверенным и ответственным «да», однако не удержался и задал последний наболевший, что ноющий зуб, вопрос:
– Дядя Ваня, а так… трудно жить на свете только… в юности?
– Всегда, – вдруг отчего-то помрачнев скулами, почти зло сплюнул солдат и, не говоря больше ни слова, тяжко наваливаясь всем корпусом на костыль, заковылял прочь.
Глава 6
Кречетов еще некоторое время смотрел на развевающиеся полы шинели, на деревянный костыль, что натужно тыкал белый искристый снег, когда бой городских часов, заглушая веселья гам, заставил екнуть сердце Алексея. «Черт! Половина десятого!.. Пора восвояси!» На все удовольствия у него оставалась в запасе лишь жалкая четверть часа, еще столько же – поймав извозчика, добраться до училища и через окно, отворенное Гусарем, по-тихому забраться в палату. За вечернюю поверку голова не болела. Уж там, как пить дать, кто-то из своих гаркнул за него «я» – потешные не подведут.
Не теряя времени даром, он рванулся на пруд, к городскому катку, там была настоящая толчея и веселье. Времени брать напрокат коньки не было, да и медяков в кармане бренчало – кот наплакал, поэтому Алешка решил не отказывать себе хоть пару раз «пролететь с огоньком» в шумной толпе сверстников с ледяной горы. Снежный городок в Саратове всегда ставился с русской душой и размахом, благо снегу и воды в России вдоволь: тут тебе и сказочные из цветного льда фигуры в пять сажен высотой, и гроты, украшенные светящимися фонариками, и катушки с названием «царь горы», и лабиринты не хуже критского, чего только нет – одно загляденье!
Ноздри снова защекотал сладкий, волнующий запах духов. Глаза разбежались от румяных девичьих лиц и светлых улыбок, от ярких посадских платков и лихо сбитых на затылок шапок, от пестрых варежек и меховых рукавиц… За краткий миг ураган тревожно-радостных, бессознательно будоражащих мыслей и чувств пролетел в его голове, заставив пыльче стучать юное сердце.
Оскальзываясь на ступеньках, с тычками и смехом, с перекриками и охами, извозюканная снегом толпа подхватила Алексея, сжала в тиски разгоряченных объятий и, увлекая в водоворот круговерти, взнесла на ледяной гребень.
– Поберегись, православныя! Разлетись, народ!! Ко́тим!
Веселый поезд из шуб и шапок с восторженным «Ура-а!» ахнул вниз по сверкающему языку горы – только дух захватило! Перед слезящимися от ветра глазами заискрились огни, мелькнули золотыми рублевиками фонари и лица стоящих внизу.
В неразберихе веселья Алешка ухватился рукой за рукав какого-то молодца, напиравшие сзади спрессовали массой, нос уткнулся в чей-то ворот беличьей шубки, лаская прохладным ворсом щеки и лоб. Взгляд выхватил лишь узкую полоску белой шеи и золотистый локон, выпавший из-под кожаной с ушками шапочки на воротник. Чудное мгновенье длилось недолго, в следующий момент волшебство скольжения рассыпалось, как карточный домик, обратившись в хаос смеха и кучу-малу.
Он и сам не понял, как вдруг оказался лицом к лицу с беличьей шубкой. Потеряв равновесие, он вместе с другими дружно повалился на снег, и опять его лицо уткнулось в пушистый дымчатый мех, но на этот раз он губами и подбородком ощутил краткое прикосновение к нежной, чуть влажной щеке, пахнущей талым снегом и тонкой ванилью. Вопрошающие и вместе с тем смеющиеся бирюзовые глаза, окруженные темной тенью ресниц, с укоризной смотрели на него.
– Простите… Я… я не хотел… Вы не ушиблись? Давайте я помогу!
Алексей быстро вскочил с колена, открыто протянул руку и заботливо помог подняться совсем еще юной, растерявшейся положением барышне.
– Благодарю, – совсем кратко, точно смущаясь и сей малости, сказала она. Затем торопливо высвободила свою облепленную снежным репьем варежку из ладони Алешки и, ловко стянув ее, поправила разметавшиеся по плечам волнистые волосы. И это почти бессознательное движение маленьких, изящных, розовых на морозце пальчиков, полное наивной естественной грации, это ласковое выражение рта и улыбки – в одночасье пленили Кречетова.
Съедаемый страхом неминуемого расставанья, не обращая внимания на сыпавшийся снег и шумное мельтешение вокруг, он первым пошел в атаку:
– Еще раз прошу извинить, будьте со мною без церемоний… Меня зовут Алексей, а вас?
– Отчего же? – проворно одергивая шерстяную юбку и застегивая скрытые английские крючки распахнувшейся шубки, с легкой краской на щечках парировала незнакомка. – Довольно того, что я знаю ваше имя…
– И все же? – Алешка с молитвенной надеждой ловил в ее многоцветных зрачках какие-то задорные искры и терпеливо ждал. Она же ответила, капризно дернув губкой, с едва сдерживаемым смехом:
– Представьте, не помню. Как видно, забыла. И вообще, что может быть хуже уличного, безответственного знакомства? Фи…
– Нет, погодите! Ради бога… – сбитый волнением, путаясь в длинных полах своей щегольской шинели, едва не поскользнулся на припорошенном льду Кречетов.
– Не смейте идти за мной. Это дурно. Я вам сего не позволяю! – резко заявила она, но вместе с тем ее чарующие темно-бирюзовые глаза непринужденно смеялись.
Затем она топнула изящной ножкой, стряхивая с высокого взъема белого сапожка на шнуровке снег и, более не говоря ни слова, поспешила на требовательный окрик стоящей неподалеку на посту гувернантки.
«Ах, пудра! Ах, кокетка! – против воли сорвалось в обиженной душе Алексея, но тут же в груди зазвучали другие струны: – Господи, но как она хороша! Какая прелесть… Какая душенька… Эх, жаль. Видел бы Гусарь… Доведется ли встретиться еще?..»
Расстроенный Кречетов, дергая перчатки, проследил цепким взором за уходящей беличьей шубкой. Мелькая коротенькими белыми сапожками, грациозно лавируя между отдыхающими, она торопливо перешла на другую сторону липовой аллеи и остановилась у беседки, под снежным куполом. Там ее дожидалась наставница с недовольным постным лицом иностранки, кутая свой шведский или британский нос в лисий воротник. Алексей видел, как гувернантка что-то выговаривала своей воспитаннице, и та, еще строже выпрямив спину и виновато склонив голову, покорно выслушивала нарекания.
– Вот старая вобла! Чтоб тебе повылазило да разбило!
Мрачный Кречетов, нервно пощипывая пробивающийся пушок на верхней губе, поймал брошенный в его сторону холодный и строгий взгляд гувернантки, до напряженного слуха долетело что-то рваное, с акцентом: «…возмутительно… должно быть стыдно! Еще военный… бонвиван… варварская страна… варварские обычаи!»
Сердце мучительно сжалось, когда он увидел, как прелестная барышня, так и не открывшая своего имени, под патронажем неумолимой бонны направилась к центральным воротам. Проходя стороной мимо продолжавшего стоять молодого человека, юница чуть-чуть, осторожно косясь, еще раз взглянула на Алексея. И он, конечно, поймал этот краткий взгляд прекрасных глаз. А потом они смешались с другими людьми и навсегда исчезли из жизни Алешки, как и тот одинокий солдат, что угостил его волжским табачком.
Удобный момент был упущен, и ему не суждено вернуться. Кречетов пал духом. Все ему стало не милым: ни резвые, скачущие в галоп звуки лихой польки, ни бравые оркестранты, ни яркие фонари, ни радостные лица на качелях, ни дразнящий желудок запах жареных пирожков… Мир рушился, и ему, Алексею Кречетову, в нем не было места.
«Как же так?.. Как же так?.. – терзался он, не находя себе места. – Только-только объявился, стал распускаться и расцветать подснежник настоящего счастья… и на тебе… Все… Все кончено, все в прах… Какой дурак! Какой стоеросовый, неловкий! Следовало настоять, найти правильные слова, добиться, а я в кусты… А еще романы о рыцарях, мушкетерах треплешь… Забил себе голову! Где ж твоя шпага? Мальчишка! Птенец! Теперь уж поздно после драки кулаками махать. Ах, если бы не путы проклятой “потешки”!.. Я бы выследил, где она живет, на какой улице, в каком доме… И придушил бы эту чертову шведку с рыжей “кларой” на плечах. Ведь насмерть встала между нами терновником… Бездушный синий чулок! Не тетка, а гильотина! Еще и с кадетом меня перепутала, дура…»