Страница 21 из 22
История третья
Дело было том же Джамбуле. Звонит мне наш управляющий треста, Юрко Николай Павлович, говорит, Правительство и ЦК Казахстана доверяет нашему заводу Особое Срочное и Ответственное Задание. А дело было так: кто-то из самых высоких партийных верхов, чуть ли не сам Кунаев, первый секретарь республиканского ЦК, не так давно был в одном из аулов Семипалатинской области, недалеко от станции Аягуз. Встречался там с народом. Они там время от времени встречались с народом. Конечно, встречи эти обставлялись как надо. И белую юрту перед приездом высокого гостя ставили, и молодого жеребенка закалывали, и всех местных аксакалов в новые халаты обряжали, и самых красивых девушек привозили. И вот кто-то из ихних маскарадных аксакалов неосторожно пожаловался Самому, что телевидения у них нет, не могут они на голубом экране лицезреть Его Самого. Сам, конечно, несказанно удивился и пообещал, что через год будет им телевидение! Когда в столице узнали, схватились за голову. В этой глуши не то, что телевидения, электричества сроду не было. В начале тридцатых проложили комсомольцы и зэки железнодорожный путь Турксиб – от Чимкента до Барнаула, и на половине этого пути лежит забытая Богом и людьми станция Аягуз. Голая, выжженная и высушенная ветрами степь, глазу остановиться не на чем. На западе – Семипалатинский полигон, сами знаете, что там испытывали. Ну, что делать, указание Партии нужно выполнять. Проектировщики определили, что для этого в Аягузе нужно поставить телебашню 180 метров высотой. Проект срочно выпустили, а изготовление (в драконовски срочные сроки) поручили нашему заводу, то есть под мою личную партийную ответственность. Следует вам сказать, что изготовление такой башни – сложная инженерная задача, там все делается из труб, собирается на фланцах и болтах, необходима высокая точность, а для этого нужна масса всяких кондукторов и прочих приспособлений. В России только три завода такую работу могли делать – Исетский, Челябинский и Белгородский. В общем, еще то доверие! Сказал я моему директору, что кабинет я свой закрываю и переселяюсь в заводские цеха. Под срочный заказ выбил я в тресте премию «за исполнение» и первый месяц домой ездил только ночевать, включая субботы и воскресенья. Потом дело пошло, с заказом мы справились, и я даже избежал выговора за то, что немного не уложились в сроки, Нури заступился. Так вот, прошло около месяца, звонит мне Нури: монтажники начали монтировать башню и говорят, что сделали вы сплошной брак, и в Министерстве все на ушах стоят. Я говорю, что быть того не может, Нури в ответ: «Садись срочно на машину, заезжай за мной и – в Аягуз, потому что в Алма-Ате мне жить не дают».
Взял я с собой слесаря-сборщика Павла, фамилию забыл, он у меня контрольную сборку делал, с набором инструмента, забрали мы в Алма-Ате Нури и на следующий день к вечеру были в Аягузе. Первым делом заехал я на склад и увидел там знакомую картину: наши конструкции, с которыми мы как с малыми детьми обращались, на прокладочках укладывали, валяются как попало, в пыли. Подъехали на монтажную площадку, познакомились с бригадиром монтажников. Сумрачный такой мужик. «Покажи, – говорю ему, – каким инструментом работаешь и где у тебя чертежи». Из инструмента у него оказались ломики, монтировки и кувалда с приваренной железной ручкой, а чертежей он сроду не видел, у него для этого мастер вон там, в каптерке, есть. Вечером мы с Нури составили два акта: о том, что конструкции хранятся не по правилам, а инструмент и техническая подготовка персонала не соответствуют нормам. Утром были на площадке. Монтажники смонтировали первый ярус, дальше дело пошло туго, а сроки срываются, нужно найти виновных. Показывает мне бригадир: «Вон там, наверху, не сходится ни хрена». Расчет простой: эти заводчане в чистых костюмчиках на такую верхотуру не полезут, побоятся, и под это дело можно слупить с них денег – на исправление ихнего брака, да и сроки добавят. А мы с Павлом надеваем спецовки, берем с собой инструмент и, зажмурившись, лезем наверх. У нас с собой специальные каленые оправки, мигом подогнали отверстия, фланец немного от сварки перекошен, я показал, где подогреть газовым пламенем, и через полчаса все стало на свое место. Гляжу сверху: черная «Волга» подъехала и вылезает из нее главный инженер треста Сталькон-струкция Лисицын, собственной персоной, выгнали его из Алма-Аты. Спускаюсь, здороваюсь. Спрашивает меня Лисицын: «Ну, что делать-то будем?» «А что? – отвечаю. – Ты, Николай Харитонович, подписываешь мне три акта. Первый – что на складе у тебя бардак и что так хранить конструкции нельзя, второй – что бригада у тебя технически не подготовлена и инструментом необходимым не обеспечена, третий – что никакого брака нет, и – мы с Нури Эмировичем поехали домой». «Ну, ты даешь! – восхитился Лисицын. – Пошли, поговорим в каптерке».
«Ты понимаешь, что я не могу тебе подписать эти акты? Мой мудак мастер этот раззвонил на все министерство, что сплошной брак, сроки срываются, меня вот сюда выгнали. Ты хочешь, чтобы меня с говном съели? Давай договариваться». Мировыми судьями выступили Нури и бутылка коньяка, привезенная Лисицыным. Под коньяк написали совместный акт, что обнаруженный недостаток устранен на месте. «Слушай сюда, Николай Харитонович, – говорю я, – мой тебе совет: во-первых, убери отсюда этого твоего мудака бригадира и поставь толкового. Во-вторых, дай людям нормальный инструмент, я вот тебе подарю три каленые оправки, без них ничего не получится. А в-третьих, я тебя уверяю, что все сойдется. Если что – звони мне лично. Я тебе обещаю, что срочно приму меры, и все будет в порядке».
На следующее утро мы выехали домой. Но все это – присказка, сказка, вернее, история – впереди. Дорога от Аягуза идет на юг, в Талды Курганской области сворачивает на запад и идет вдоль берега озера Алакуль. Это огромное степное озеро, заросшее камышом, тучи птиц, кишит рыбой, но – заповедник, охотиться и рыбачить нельзя. Уже смеркалось, как вижу я на обочине мужичка с большой рыбиной в вытянутой руке, мол, остановитесь. Остановились, выходим. Вижу, человек вконец пропах рыбой, опух от комаров, измучен рыбной диетой и совсем одичал. «Давно ли обретаетесь здесь?» – спрашиваю. «Да уж вторая неделя пошла, днем в камышах прячемся, а ночью рыбачим. Уж два дня, как за нами машина должна была прийти, да что-то нет. Совсем поиздержались мы тут». А рыбина оказалась судаком килограмма на три. Рыбак запросил пятерку, но охотно согласился на трояк. Повертел он этот мой трояк задумчиво, а тут из камышей второй вылезает с мешком. «Мужики, а может, у вас выпить что есть?» А у нас была бутылка водки. Кто же в дальнюю дорогу без бутылки выезжает? Расцвели сразу рыбаки, как заново родились, и давай из мешка рыбу доставать. «Да за такую благость никакой рыбы не жалко… Мужики, а может быть, у вас закусить что есть, на рыбу эту уже смотреть невозможно». Было у нас: два яйца помятые, еще из дома, два кусочка колбасы завалявшиеся да полбулки хлеба. Вы бы посмотрели, с каким вожделением смотрели на все это одичавшие от рыбы люди. А мы ехали дальше с полмешком рыбы. Вот так вот бутылка водки спасает людей.
– Да меня самого однажды водка вытащила из такой пропасти! Не дай вам Бог, кому бы то ни было, попасть в такое! – Герман попал в раж, и остановить его уже было невозможно.
История четвертая
Было это в Первоуральске, в середине девяностых. Вы помните, на нашем заводе я вконец разругался с директором нашим, и он начал строчить на меня доносы в горком партии и в Москву, в Объединение наше. Работать стало невозможно, и вызывает меня в Москву начальник Объединения Смирнов Александр Николаевич, царство ему небесное. Говорит, кому-то из вас двоих нужно уходить. Но завод на подъеме, поэтому уходить тебе. Предложил он мне ехать директором на Первоуральский завод. До меня два года директорствовал там небезызвестный вам Чурсин. Да, Николай Устимыч. Был завод одно время на хорошем счету, но потом как-то дела пошли похуже, и доблестный Николай Устимыч слинял в горком партии, вторым секретарем. Историю Чурсина вы знаете. До Первоуральска работал он на Магнитогорском заводе начальником производственного отдела, торговал металлом, как мне рассказывали, небескорыстно, но расчетливо, подсовывая документы на подпись простаку директору. Взял их за задницу ОБХСС, и оказались они с директором на скамье подсудимых. Устимыч был поумнее, отпечатков пальцев нигде не оставлял, и получил условно, а директор загремел на пять лет. Судимость свою Чурсин искусно скрыл, не знаю уж, что он наговорил в Объединении, но послали его на лежащий на боку Первоуральский завод директором. Нужно отдать ему должное, завод он поднял с полумертвого состояния, выжал из него все соки и вовремя смылся. Через два года вышел на волю Магнитогорский директор, узнал, что эта сука, которая его подставила, процветает в горкоме партии, и поклялся отомстить. Пошло письмо в Свердловский обком, в то время Первым там был Ельцын Борис Николаевич. Был грандиозный скандал, за обман Партии Чурсину грозило исключение из рядов, но… Я всегда восхищался непотопляемостью этого проходимца! В дело вмешался сам Смирнов. Он добился аудиенции у Ельцына и каким-то чудом уговорил его. Устимыч остался в Партии и потом сделал карьеру. Сначала начальником ПДО на заводе Министерства строительства, затем главным инженером нашего с вами завода. Насколько я понимаю, главным он не работал, а копал яму под директора, Гончукова Владимира Петровича. Я убежден, что безвременная странная смерть Володи – целиком на совести Чурсина. Потом Устимыч в Минском горкоме работал. Вот истинный герой нашего советского времени! Вот такими были наши доблестные советские директора. Вы спросите, чего же я полез на это позорище, в смысле директорское. По глупости. В среде главных инженеров ходила такая поговорка: директор – это поглупевший главный инженер. Мой первоуральский опыт полностью оправдывает эту поговорку. Попал я как кур в ощип. Смирнов-то посылал меня с благородной и возвышенной задачей – осуществить техническое перевооружение завода и переход на новый тип продукции. Вот как! Дело в том, что при проектировании завода наши доблестные проектировщики из ЦНИИСКа, был такой институт в Москве, совершили глупейшую ошибку. По их проектам делались конструкции из круглых труб, а трубы надлежащего качества советская промышленность не выпускала. Поэтому ставили – какие были. А были они кривыми и некруглыми. Сборщики матерились последними словами, когда собирали эти фермы: где – подрезать вручную приходилось, а где – зазоры, палец пролезает, всяким хламом закладывали. А самое страшное – на морозе они трескались! И вот я, самонадеянный идиот, приезжаю на завод, где меня никто не ждет. Дело в том, что Устимыч пообещал место директора своему главному инженеру Сенину, тот уже примерял директорское кресло под себя, и тут, как снег на голову, – пришлый, чужой, неуральский. Это уже потом я объяснил им, что я уральский, и еще какой! А пока… Когда я вник в суть дела, душа и сердце у