Алмазные псы

У Клавэйна волосы на затылке встали дыбом.

– Насколько быстро?

– Полное торможение за одну пятую секунды. – Галиана дала ему время осмыслить услышанное. – Пятикратная перегрузка.

– Мне этого не выдержать.

– Да, сам бы не выдержал. Но у тебя в голове имплантаты. Они еще успеют построить в мозгу структурирующую сетку. Я заполню кабину пеной. Мы все умрем, но ничего непоправимого не произойдет – на Фобосе все исправят.

– Это не просто структурирующая сетка, да? Я стану похожим на тебя, исчезнут все различия.

– Да, ты станешь сочленителем. – Галиана едва заметно улыбнулась. – Процедура обратима. Просто никто еще не захотел вернуться назад.

– И ты еще говоришь, что все это не было задумано?!

– Это не так, но я и не жду, что ты мне поверишь. Хотя… Не знаю, имеет ли это значение… Ты хороший человек, Клавэйн. Ты можешь принести пользу Транспросвещению. Возможно, подсознательно я… то есть мы…

– Ты всегда надеялась, что дело этим кончится?

Галиана улыбнулась.

Клавэйн посмотрел на Фобос. Даже без увеличения тот стал явно больше. Очень скоро они прилетят. Хотелось бы поразмыслить об этом подольше, но время было не на его стороне. Клавэйн взглянул на Фелку и подумал: кому из них это путешествие кажется более странным? Фелке с ее поиском смысла жизни без ее возлюбленной Стены или его путешествие в Транспросвещение? Так получилось, что ни то ни другое не будут легкими. Но вместе, возможно, они найдут способы помочь друг другу. Сейчас ему оставалось надеяться только на это.

Клавэйн согласно кивнул, готовый к тому, что рой машин опутает его мозг.

Он был готов дезертировать.

Ледник[5]

Невил Клавэйн осторожно выбирал дорогу в ледяном крошеве. Белое поле простиралось во все стороны, изрезанное трещинами с глянцевыми отвесными стенами. Самые крупные разломы были нанесены на карту еще до посадки, однако он по-прежнему опасался сюрпризов, и каждый раз, когда нога с треском проваливалась сквозь наст, у него перехватывало дыхание. Он прекрасно сознавал, как опасно отклоняться от красной полосы, проведенной его имплантатами поверх ледяной равнины.

Стоило только напомнить себе, что произошло с Мартином Сеттерхольмом.

Его тело нашли месяц назад, вскоре после прибытия на планету. Это случилось неподалеку от базы американо, в считаных шагах от высоких куполов огромного заброшенного комплекса и ледяных пещер. Друзья Клавэйна отыскали десятки мертвецов на самой базе, и большинство из них удалось без труда опознать по списку участников экспедиции. Но Клавэйна беспокоили разломы – не найдутся ли и другие покойники в окружающих базу ледяных полях? Он обследовал лабиринты базы, пока не обнаружил незапертый шлюз, и хотя снегопады давным-давно уничтожили все следы, не приходилось сомневаться, в какую сторону мог направиться отсюда путник.

Задолго до того, как база скрылась за горизонтом, Клавэйн набрел на глубокую расщелину. И на ее дне – едва различимый, даже если свеситься через край, – широко раскинув руки, лежал человек. Клавэйн вернулся за остальными и привел их к расщелине, захватив лебедку, которая опустила его на тридцать-сорок метров в глубину величественного храма из пятнистого рельефного льда. Вскоре он увидел и тело в атмосферном скафандре старой конструкции. Ноги мертвеца жутко изогнуло, словно это были необычно сочлененные конечности существа иной расы. Клавэйн сразу понял, что это мужчина, поскольку шлем при падении сорвался с соединительного кольца и отлетел на несколько метров. Хорошо сохранившееся лицо наполовину утонуло в ледяной подушке.

На Диадеме никто не умирает мгновенно. Здешним воздухом можно дышать, хотя и недолго, так что у мужчины явно было время, чтобы осознать свое незавидное положение. Даже с помутившимся сознанием он должен был понимать, что скоро умрет.

Клавэйн подобрал шлем и прочитал вслух именную табличку на гребне: «Мартин Сеттерхольм».

Он сожалел о случившемся, но невольно почувствовал некоторое удовлетворение от того, что может отчитаться о еще одном найденном. Сеттерхольм числился среди пропавших без вести, и теперь, пусть даже и пролежав здесь без малого сто лет, будет наконец погребен подобающим образом.

Клавэйн едва не пропустил еще кое-что. Сеттерхольму хватило времени процарапать на льду сообщение. Скрытые на самом дне ледника отметины были все еще различимы. Клавэйну показалось, что это три буквы: «И», «В» и «Г».

ИВГ.

Это ничего не говорило Клавэйну, и даже глубокий поиск в коллективной памяти сочленителей выдал лишь горстку худо-бедно подходящих кандидатов. Наименее нелепым из них выглядел «искусственно возбужденный гаметогенез», но даже это никак не могло быть связано с Сеттерхольмом. С другой стороны, судя по архивам базы, он был биологом. Что, если сообщение открывает леденящую душу правду о том, чем занималась колония на Диадеме: биологическими экспериментами, вышедшими из-под контроля самым ужасающим образом? Может быть, что-то связанное с червями?

Однако со временем точные детали смерти Сеттерхольма начали ускользать из сознания, потрясенного огромным количеством погибших. Так или иначе, это был вовсе не уникальный случай, а лишь еще один пример того, как умерло большинство из них: не насильственная смерть и не самоубийство, а результат собственной беспечности, безрассудства и элементарной глупости. Они забыли или просто перестали выполнять основные правила безопасности, – например не заходить в зону трещин без необходимого снаряжения. Оборудование использовалось безграмотно, медикаменты применялись как попало. Иногда растяпы никого не утаскивали с собой в могилу, но нередко жертв было больше. И все это произошло очень быстро.

Галиана говорила о своего рода психозе, другие сочленители рассуждали об интегральном невральном состоянии генофонда всей колонии, долгое время никак себя не проявлявшем, пока его не активировал внешний сигнал.

Не отвергая версии своих друзей, Клавэйн не мог отделаться от мыслей о червях. В конце концов, они были повсюду, и американо несомненно интересовались ими, в особенности Сеттерхольм. Прижавшись визором ко льду, Клавэйн и сам заметил, что черви добрались даже до тех глубин, где нашел свою смерть этот человек. Их тонкие ходы пронизывали вертикальные ледяные стены, словно рукава речной дельты, с темными узлами размножения в тех местах, где пересекались самые крупные тоннели. Крохотные черные черви наводнили ледник, и это лишь одна колония из миллионов, разбросанных по всей замерзшей части Диадемы. Биомасса червей в одной колонии должна составлять по меньшей мере десятки тонн. Может быть, исследуя этих тварей, американо выпустили на свободу нечто такое, что разрушило их разум и превратило их в нетвердо стоящих на ногах идиотов?

Он ощутил безмолвное присутствие Галианы в дальнем уголке своего разума – там, где еще минуту назад ее не было.

– Мы готовы отправиться дальше, Невил, – сказала она.

– Ты уже закончила с развалинами?

– Они не представляют большого интереса. Всего лишь склады с оборудованием. К северу есть еще какие-то заброшенные постройки. Нам необходимо их осмотреть, и лучше бы добраться туда до наступления темноты.

– Но я отлучился всего на полчаса…

– На два часа, Невил.

Клавэйн недоверчиво посмотрел на наручный дисплей, и оказалось, что Галиана права: он действительно провел в одиночестве на леднике все это время. Вдали от остальных оно всегда протекало незаметно, как сон утомленного человека. Пожалуй, это точная аналогия: во сне мозг млекопитающего отдыхает от обработки поступающей извне информации, пропуская полученный за день опыт через фильтр долговременной памяти, накапливая полезные воспоминания и отбрасывая то, что нет нужды сохранять. И мозг Клавэйна – которому до сих пор необходим был обычный сон – в такие моменты одиночества отдыхал от интенсивного неврального общения с другими сочленителями. Он буквально ощущал, как его нейроны сообща облегченно вздыхали, когда от них требовалось обрабатывать мысли только одного разума.

5

Перевод С. Удалина.