Четыре ветра

Раф стоял на коленях перед надгробием сына.

Лоренцо Уолтер Мартинелли (1931–1931).

Элса опустилась на колени рядом с ним, положила руку мужу на плечо.

Раф повернулся к ней. Она никогда не видела в его глазах такой боли, даже когда они хоронили своего новорожденного сына. Рафу было всего двадцать восемь лет, он плакал, держа на руках крохотного бездыханного ребенка. Насколько Элса знала, он никогда не приходил сюда, никогда не преклонял колени на могиле сына.

– Я тоже тоскую по нему, – сказала Элса.

– На этой неделе старик Орлофф зарезал своего последнего бычка. Бедняга, в брюхе у него было полно песка.

– Да.

Элса нахмурилась: он как-то странно сменил тему.

– Энт спросил меня, почему у него все время болит живот. Я же не могу ему сказать, что это земля убивает его? – Раф встал и потянул Элсу за руку. – Давай уедем.

– Уедем?

– На Запад. В Калифорнию. Люди каждый день уезжают. Говорят, на железной дороге работа есть. А может, я попаду в эту программу Рузвельта. Гражданский корпус[19].

– У нас нет денег на бензин.

– Пойдем пешком. Поедем зайцами. Кто-нибудь нас подвезет. Мы доберемся. Дети крепкие.

Элса вырвалась и шагнула назад.

– Крепкие? У них даже обуви по размеру нет. У нас нет денег. Нет еды. Ты же видел фотографии гувервиллей, знаешь, как там. Энтони всего семь. По-твоему, как далеко он уйдет? Хочешь, чтобы он запрыгивал в поезд на ходу?

– В Калифорнии все по-другому, – упрямо стоял на своем Раф. – Там есть работа.

– Твои родители не уедут. Ты это знаешь.

– Мы можем уехать без них?

Эта фраза прозвучала как вопрос, а не утверждение, и Элса видела, что Рафу стыдно.

Он медленно провел рукой по волосам, посмотрел на мертвые пшеничные поля вокруг, на могилы, уже выкопанные на этой земле.

– Этот проклятый ветер и засуха убьют их. И нас. Я больше не могу этого выносить. Я не могу.

– Раф… что ты такое говоришь.

Эта земля – его наследие, их будущее, будущее их детей. Дети вырастут на этой земле, зная свою историю, зная, кто они и откуда родом. Они научатся гордиться, отдыхая вечерами после трудового дня. У них будет свое место в этом мире. Раф не знает, каково это – не иметь своего места в мире, но Элса знает, и она не желает своим детям испытать такую боль. Это дом. Раф должен понимать, что тяжелые времена рано или поздно заканчиваются. А земля остается. Семья остается. Как он может думать, что они могут бросить Тони и Роуз? Невообразимо, немыслимо.

– Когда пойдет дождь…

– Господи, я ненавижу эту фразу, – с невыносимой горечью произнес Раф.

Элса видела в его глазах муку, разочарование, гнев.

Как же ей хотелось прикоснуться к нему, но она не осмеливалась. Слова «Я люблю тебя» горели у нее в пересохшем горле.

– Просто я думаю…

– Я знаю, что ты думаешь.

Он пошел прочь, не оглянувшись.

Уйти. Просто бросить эту землю и уйти.

На самом деле уйти. Элса все еще думала об этом много часов спустя, когда уже давно сгустились сумерки.

Она не могла представить себе, что присоединится к толпе безработных, бездомных бродяг и мигрантов, направляющихся на Запад. Она слышала, как опасно запрыгивать на эти поезда: гигантские металлические колеса отрезали ноги, перерубали тело пополам. А кроме того, преступники, дурные люди, оставившие не только свои семьи, но и забывшие про совесть. Элса не была смелой женщиной.

И все же.

Она любила своего мужа. Она поклялась любить, почитать и слушаться его. И конечно же, следовать за ним.

Наверное, нужно было сказать ему, что они поедут в Калифорнию? По крайней мере, поговорить об этом? Может быть, весной, если пойдет дождь и они соберут урожай, у них появятся деньги на бензин.

И видит Бог, Раф здесь несчастлив. Как и Лореда.

Может, они могут уехать – все вместе – и вернуться, когда засуха закончится.

Почему бы и нет?

Земля их дождется.

Ей надо было хотя бы толком обсудить это с ним, чтобы он видел, что они одна команда, она его жена, и если он так этого хочет, то она согласна. Она покинет эту землю, которую полюбила, единственный свой дом.

Ради него.

Элса накинула шаль на поношенную батистовую сорочку, надела резиновые сапоги, стоявшие у двери, и вышла на крыльцо.

Где же он? Один на мельнице пережевывает свое расстройство? Или запряг лошадь в фургон и поехал в Сило, где можно посидеть в баре, выпить виски?

Почти девять вечера, на ферме все стихло.

Свет горел только в окошке Лореды наверху. Дочь любила читать в постели, как и она сама в ее возрасте. Элса спустилась во двор. Курицы очнулись от летаргии, когда она проходила мимо них, и снова затихли. Она слышала музыку из спальни родителей мужа, свекр играл на скрипке. Элса знала, что с помощью музыки Тони разговаривал с Роуз в эти тяжелые времена, так он напоминал о прошлом и говорил о будущем, так он говорил: «Я люблю тебя».

Рафа она увидела у загона – черный штрих на фоне черных реек, подсвеченный серебром растущей луны. Яркий оранжевый кончик сигареты.

Он, видимо, услышал ее шаги.

Раф отошел от загона, затушил сигарету и положил окурок в карман рубахи. В тишине плыла любовная песня Тони.

Элса остановилась перед Рафом. Одно короткое движение – и ее рука ляжет на его плечо. Она знала, что после долгого жаркого дня выцветшая голубая полотняная рубаха будет теплой. Она подшивала, и стирала, и обметывала, и складывала всю его одежду и знала, какая она на ощупь.

Элса стояла так близко к мужу, что чувствовала исходящее от него тепло, запах виски и сигарет, и все же ей казалось, будто между ними плещется целый океан. Как такое возможно?

К удивлению Элсы, он взял ее за руку и притянул к себе.

– Помнишь нашу первую ночь на грузовике перед амбаром Стюардов?

Элса неуверенно кивнула. Они не разговаривали на такие темы.

– Ты сказала, что хочешь быть смелой. А я только хотел… оказаться где-то в другом месте.

Элса видела его боль, и ей тоже стало больно.

– О, Раф…

Он поцеловал ее в губы, долго, и медленно, и глубоко, прикоснувшись языком к ее языку.

– С тобой я впервые поцеловался, – прошептал он, чуть отстранившись, чтобы посмотреть на ее лицо. – Помнишь, каким я был тогда?

Ничего более романтического он Элсе никогда не говорил, и ее сердце наполнилось надеждой.

– Все эти годы, – прошептала она.

Тони перестал играть, и музыку сменила тяжелая тишина. Насекомые пели свои звеняще-пронзительные песни. Мерины вяло топтались в загоне, тыкались носами в ограждение, напоминая, что животы у них пусты.

Элсу и Рафа окружала черная ночь, в огромном небе светились звезды. Может быть, это другие миры.

Так красиво и романтично, как будто они вдвоем остались на планете, где слышны только звуки ночи.

– Ты думаешь о Калифорнии, – начала она, пытаясь найти правильные слова для правильного разговора.

– Да. Энт, бредущий тысячу миль в дырявых башмаках. Мы стоим неведомо где в очереди за хлебом. Ты права. Нельзя нам уезжать.

– Может, весной…

Раф поцелуем заставил ее замолчать.

– Иди в постель, – пробормотал он. – Я скоро приду.

Элса почувствовала, как он отстраняется, отпускает ее.

– Раф, я думаю, нам нужно поговорить о…

– Не переживай, Элс, – сказал он. – Я скоро приду. Тогда поговорим. Вот только скотину напою.

Элса хотела задержать его, заставить выслушать, но не была способна на такую дерзость. В глубине души она всегда боялась, что его привязанность к ней слишком непрочная. Она не могла испытывать ее.

Но сегодня она потянется к нему, прикоснется с той интимностью, о которой мечтала. Она преодолеет то, что с ней не так, и наконец доставит ему удовольствие.

Да. И когда они закончат заниматься любовью, она поговорит с ним об отъезде, серьезно поговорит. И, что важнее, она выслушает его.

19

Гражданский корпус охраны окружающей среды – программа трудоустройства безработных в США в рамках «Нового курса» Ф. Д. Рузвельта. Действовала с 1933 по 1945 год и была направлена в основном на сохранение природных ресурсов. По этой программе трудоустраивали молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет, после 1937 года – до 28 лет. Рафу в 1934 году тридцать один год.