Страница 2 из 9
– Не, – мотнул головой Прохор, – ты глянь, Иваныч, какая она проститутка? Одно пальтишко на ней чего стоит! И не ловят они здесь. Спорим, не проститутка?!
– На Тошкину пятёрку? – осклабился мэтр. – Проститутка она, Прошенька, проститутка. У меня чутьё на них, фибры, так сказать!
– Вот мы их сейчас проверим, эти твои фибры! – вытирая тряпкой запачканные руки, мрачно проговорил Антон.
– Ты что удумал?! – взволнованно воскликнул дядя Казимир. – Куда?.. Тебя же вот, только заштопали!
– Тох, действительно, оно тебе надо? – загудел Прохор.
– Это ж бесенята! – крикнул вслед ему мэтр, – ещё жизни не видели, цены ей не знают!
Антон, не оборачиваясь, махнул рукой.
«А Проша, кажется, прав», – думал Антон, любуясь прекрасным лицом незнакомки: из-под чёрной беретки её, на высокий чистый лоб спадали густые пряди тёмно-каштановых, почти вороных волос, пальто из прекрасного кашемира цветом под стать головному убору сидело изящно, чуть прикрывая красивые округлые колени. Весь облик молодой
девушки был вылеплен основательно, со знанием дела. Чувствовалась порода.
«Кто ты?» – думал Антон, с интересом вглядываясь в тёмные, как ночь, глаза незнакомки. Девушка смотрела на Антона одновременно сосредоточенно и пусто, как будто пыталась что-то вспомнить или понять, но не могла.
– Ты смотри Антоша, девочка-то! А? – вдруг, послышался у самого уха Антона вкрадчивый голос Христофора. – Дай-ка я! Ты не против?
«Зацокал, зацокал!..» – усмехнулся Тошка, и не сдержавшись, с язвительной улыбкой произнёс: – Уж, будьте любезны, милейший, покажите им кузькину мать. Уважьте обчество!
В ответ Христофор широко оскалился ровным строем идеально белых зубов и, напустивши на себя серьёзного виду, с места в карьер накинулся на мальчишек: – Вы что тут устроили, забыли, где находитесь? – грозно возгласил он.
«Ну, ну!.. Покажет тебе сейчас Наташка девчонку в алмазах!» – злорадно подумал Антон, поймав в боковой прицел стоящую в толпе подругу Христофора.
К греку немедленно подскочил чумазый, с наглыми слюдяными глазками заморыш:
– А тебе, дяденька, может, яички подрезать? – присев на одну ногу, по-стариковски прошепелявил он. – Тоньче голосок будет! А? Ты не боись, я хурург, у меня и ножичек есть. Я операцию не больно сделаю: чик, и ты чик-чирик, чик-чирик! – беспризорник по- воробьиному, на одной ножке запрыгал вокруг Христафора. Вся орава покатилась со смеху.
– Погоди! – осадил вмиг вспыхнувшего грека Антон. – Свисток! – окликнул он, стоявшего в сторонке, одетого в несуразно длинную куртку, мальчугана: – Пади-ка сюда.
– Ну, чего тебе? – не сдвинувшись с места, вильнул бедром беспризорник.
– Выгуливаешь? – показал глазами на расшумевшихся сорванцов Антон.
– А то!..
– Не устали?
– А тебе что за интерес? – задравши нос, Свисток неприязненно смотрел на художника сквозь, осенённые редкими ресницами, полуопущенные веки,
– не то в начальниках тут?
– Куда уж мне, – недобро усмехнувшись, проговорил Антон, – такого ферзя как ты, во всей округе не сыщешь!
– И чего тогда?
– Так, ничего, – улыбнулся Антон. – Валить бы тебе отсель, твоё величие, пока есть на чём!
– Грозишь? – хищно оскалился беспризорник. Но, неожиданно глазки его затравленно забегали: к месту противостояния потянулись угрюмые бородатые художники. И вдруг зло, с остервенением, мальчишка выкрикнул: – Кровью умоешься, вы все здесь умоетесь!
– Дуй отсюда! – сквозь зубы процедил Антон, – и бригаду свою не забудь – расчирикались!..
– Мы-то, может, и пойдём, а вот Невский-то, он тесный! – прищурившись, ухмыльнулся Свисток. – Айда пацаны! – махнул рукой, – здесь тухлятиной
завоняло! А кому-то жить надоело! – закричал он хохоча.
– А кому-то жить надоело! – подхватила толпа сорванцов. – А кому-то жить надоело!
«Кто вы? – печально думал, глядя вслед удаляющимся мальчишкам, Антон. – Откуда? Куда идёте? Кому вы нужны? Кто ответит? Господи, может, ты? А!» – он крепко сжал зубы и резко повернувшись, увидел перед собой лоснящееся от удовольствия лицо грека. «Утешитель хренов!» – в сердцах подумал Антон и резко дёрнул товарища за рукав.
– Тебе чего? – нехорошо сверкнул глазами Христофор.
– Так, ничего, – с безразличным лицом произнёс Антон, – тут Наташка тобой любуется.
– Где? – не смея глянуть по сторонам, прошипел мгновенно изменившийся в лице грек.
– У колонны, не видишь? Поздоровайся хоть, изменщик.
– Тоха, спасай!
– Дуй отсюда, – процедил сквозь зубы Антон, – прометёшь – для меня старался.
– Не поверит!..
– Вали уже – не поверит!.. А ты?.. – повернулся он к оставшейся в одиночестве девушке, – чего ждёшь? Ещё хочется?
– Нет! – кротко ответила она и, печально вздохнув, нерешительно направилась к выходу на проспект, однако, не сделав и трёх шагов, вдруг остановилась и, повернувшись лицом к Антону и глянув на него
своими большими лучистыми глазами, тихо произнесла:
– Понимаете, мне совсем некуда идти.
Если бы человека скрестили с котом, это улучшило бы человека,
но ухудшило кота.
Марк Твен.
Всё, что так щедро даёт братьям нашим меньшим мать природа, как известно, идёт им только в дело. Так что ничего дурного, не считая легкомысленного любопытства и излишнего азарта, в нём не было. Он был здоров, насколько может быть здоровым молодой уличный кот, и удачлив, немало благодаря своей, частью врождённой, но большей частью приобретённой, логике. Хотя, нельзя сбрасывать со счетов и благосклонного отношения к нему его величества Господина Случая (кошачьего, конечно). Век уличного кота, как известно, короток.
В его крови гуляли все, кому не лень: и сибиряки, и британцы, и палевые, и серо-буро-малиновые, и Бог весть кто ещё, но рождён он был простой русской кошкой, простым русским котом. Отсюда даже возможно допустить, что прадедушку его, такого же дымчато-серого кота, мордастого и вальяжного, гладил по головке сам дедушка Крылов, сидевший, бывало, в жаркий полдень у распахнутого окна второго этажа будущей Щедринки, вежливо раскланивающийся с проходившей мимо публикой и коловший маленьким, красного дерева молоточком,
искусно поджаренные на чугунной сковороде, кедровые орешки. Всё может быть!
Мягкой серебристой шкуркой растянувшись на тёплой магистральной трубе и свесив с неё натруженные за ночь лапки, он сладко спал.
В подвале было темно и тихо.
…Кто-то, неизвестный в нём, крутил для него сны. Кадры кувыркались, меняли друг дружку. Сейчас ему снились тяжёлые, шаркающие ступни прохожих.
Но вот у самого носа Дивуара (официально это имя он получит у нас в конце романа, но применим мы его сейчас, из соображения удобства повествования), так вот, у самого носа Дивуара вспорхнул воробей, его лапы рефлекторно дёрнулись, и он проснулся.