Фабрикант

– Что сейчас в Тезине творится? Когда вы там были в последний раз? – спросил губернатор у урядника.

– Нынче утром заезжал, Ваше превосходительство, – ответил Степан Иванович. – Стало спокойнее. Пьянствуют в казарме, многие по домам сидят – протрезвели и испугались чего наделали. Да и жёны пить не дают. Только отъявленная голытьба да бессемейные продолжают. Фабричная полиция мануфактуру и дом господина Кормилицына охраняют. Постреливать пришлось для острастки, чтобы от разграбления уберечь.

– И что же? На вас и вправду напали? Не побоялись? – Калачов выпустил в потолок струйку ароматного дыма.

– Так точно-с. Вон шрам на брови. Я их компанию за грабежом продуктовой лавки застал, так злоумышленники накинулись с камнями и дубинами, как первобытные. Человек десять их было. А рядом на площади толпа шумела – ещё более двухсот работников. Полнейший хаос. Мне в одиночку никак не справиться было. Фабричные охранники только успевали хозяйское имущество беречь.

– У лавки кто-то людьми руководил? – поинтересовался Черкасов.

– Пожалуй, что и нет, – чуть подумав ответил урядник. – Они нетрезвы были, только Коля Бойцов в силу малолетства не употреблял, но и он к нападению присоединился. Прочие же все выпимши. Я полагаю, испугались они, что застал их при грабеже, вот кто-то в меня чем-то швырнул, остальные подхватили. Был там один бородатый, рожа каторжная, в наших краях недавно, он и пьянее всех был.

– Коля, Коля…, – Кормилицын покачал головой. – Мальчишка ещё. Без отца растёт, ещё и мать кормит – та совсем здоровьем плоха. Хороший, вроде, парень. Тесть мой Никанор Алексеевич всегда его привечал: то угостит чем, то копеечку тайком пожалует. А туда же.

– Какой ущерб нанесён? – прервал причитания купца губернатор.

– Сначала лавку эту злосчастную подожгли. Вероятно, те же лица, что и на меня напали. Потом несколько домов подпалили у тех, кто живёт побогаче: мастеров, квалифицированных рабочих. У Никанора Алексеевича и Михаила Максимовича в особняке камнями стёкла побили-с на первом этаже.

– Скоты, – в сердцах сказал Кормилицын.

– Не распространяли ли листовки или газеты? Может выкрикивали какие непристойности про Государя-императора или самодержавный строй? – Фёдор Иванович внимательно смотрел то на купца, то на урядника.

– Упаси Бог! Не было такого. Там все только одно хотели, – урядник замялся, косясь на Кормилицына.

– Да говори, как есть, – сказал Калачов. – Нам правду знать нужно, не до политесу сейчас.

– Люди на крайнюю нужду жаловались. Михаил Максимович после Пасхи расценок за работу убавили – вот и кричали, чтобы плату им подняли до прежнего размера. Жаловались также, что сырьё плохое – невозможно его работать. Боятся, что и тех денег, что остались, не заработают. Более никаких требований.

Калачов повернулся к Кормилицыну и сверлил его немигающим взглядом, но купец абсолютно спокойно потягивал ликёр, безмятежно развалившись в кресле. Черкасов заметил, что губернатор начинает багроветь и спросил у купца, пока Виктор Васильевич не перешёл на крик:

– Михаил Максимович, нельзя ли в вопросе с оплатой людям навстречу пойти?

– Решительно невозможно, – просто ответил тот. – В особенности, после того, что они устроили. Вдоволь же надо мной, да и над вами посмеются все, когда узнают, что ткачи село спалили, на полицейский чин напали, а я их за то прибавочкой к плате пожаловал. Увольте, я посмешищем становиться не желаю.

На скулах губернатора заходили желваки, шея побагровела, глаза чуть навыкате метали молнии.

– Так ведь из-за этого весь сыр-бор и начался, – гневно прошипел он.

– И что с того? – купец был само спокойствие. – Я людям расценки объявил – не хотят пусть не работают. Сколько на моих фабриках людям платить – моё дело. Никого не неволю. Не нравится – иди на другую работу нанимайся или землю паши. Только подобные беспорядки устраивать никому не дозволено. А ежели устроили – государственная власть разберётся. Вот вы и приехали, теперь будут знать, как безобразничать.

Калачов жевал губами, пыхтел, но не находил, что возразить. Прав купчина, прав. Получается, что он невиновен. Укорить его не в чем. Краснота спала, Виктор Васильевич успокаивался. Что ж, он покажет людям, кто тут власть!

– Где же им землю пахать прикажете? Наделы у людей невелики, да и земля в здешних местах родит неважно. Семью не прокормишь, особенно крестьянскую, где семеро по лавкам, – холодно поинтересовался Черкасов.

– Это уже не моя забота, – безразлично ответил Кормилицын. – Я своим делом занимаюсь. По мануфактурному производству могу рассказать, коли интересуетесь, а эти вопросы не ко мне.

За столом повисло тяжёлое молчание. Хозяин ресторации из своего угла с тревогой разглядывал напряжённые лица гостей, переживая – не случилось ли чего, довольны ли? Собеседники быстро условились о времени отъезда и стали расходиться. Степан Иванович убежал в полицейское присутствие. Гостей Михаил Максимович проводил до приготовленного вагона, чтобы те смогли отдохнуть перед ранней дорогой, а сам уехал на томненскую фабрику, расположенную неподалёку. Черкасов только успел расположиться в своём купе, как в дверь тихонько постучали. Он открыл, на пороге стоял Калачов, успевший переодеться в уютный халат.

– Позволите, Фёдор Иванович? – учтиво спросил он. – Ресторатор мне на прощание бутылочку коньяка преподнёс. Недурственный – я такой люблю. Не желаете ли перед сном? Тем более, он нынче будет недолгим.

– С удовольствием, Виктор Васильевич.

Губернатор вошёл, тотчас появился слуга, расставил на столике бокалы, шоколад и фрукты.

– Давайте за знакомство. Очень рад, поверьте мне, – сказал Калачов. – Пусть мы и смотрим на общественное устройство по-разному, но оба по-настоящему переживаем за Родину. Вы, вижу, человек неравнодушный. Имеете своё мнение по вопросам, которыми занимаетесь. Желаю вам успеха – одному делу служим, одному Государю.

– Благодарю вас, – чуть смутившись ответил жандарм.

Звякнул хрусталь. Заглянул было слуга, но Виктор Васильевич жестом показал ему, что всё хорошо и тот может идти. Он расположился поудобнее, некоторое время смотрел в вагонное окно, пейзаж за которым, вопреки обыкновению, замер на месте. Фёдор тоже молчал, задумчиво передвигая свой бокал по столу.

– Думаете мне хочется заниматься тем, что предстоит? – спросил Калачов, прервав молчание.

– А что предстоит? – поинтересовался Черкасов, который так и не понял пока, что намерен делать губернатор.

– Приедем – увидим… Зависит от того, что тамошние бунтовщики успели наделать. Но, всё одно – не хочется. А придётся. Этих крестьян мне не жаль – заслужили. Наука будет. Но вот Кормилицына я бы тоже поучил, да не могу. Смотри, как он рассуждает! Поезжай и порядок ему обеспечь! Мой род с 17-го века Романовым служит! Ему – крестьянскому внуку – теперь угождай! – Калачов вновь наполнил бокалы, выпил. – И не возразишь. Он теперь купец! И земли его куплены по закону, и на организацию своего товарищества мануфактур он монаршее соизволение получил… Доведут Империю эти крестьянские внуки! Попомните моё слово, скоро им фабрик будет мало, скоро они власти захотят.

– Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Виктор Васильевич. Воля ваша, но это уж небылица какая-то, – возразил Черкасов.

– Может быть, может быть… Жизнь покажет. Что-то я и впрямь разворчался. Пойду отдыхать, пожалуй.

Тронулись затемно. До станции Вичуга расстояние всего-ничего, вёрст двадцать. Доехали быстро. Солдаты слаженно выстроились на перроне в походный порядок. Фёдор сразу исчез в здании вокзала, где о чём-то беседовал со служащими, губернатор в нетерпении ждал, но неудовольствия не показывал – служба у человека, пусть расспрашивает. Наконец жандарм закончил свои расспросы. «Никого подозрительного не заметили», – сказал он, чтобы расслышал только Виктор Васильевич. Калачову и Черкасову дали лошадей, и они ехали впереди пешей колонны. За ними в с коляске тряслись Кормилицын со Степаном Ивановичем.