Отпускаю

«Я тебе сказку расскажу. Была на свете одна тетя. И у неё не было детей и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая»

(с) «Мастер и Маргарита»

Я послушно брела рядом с Томом ко входу в больницу.

«Какой Джефф, причем тут больница, почему он не отдает мне телефон, зачем он сегодня так сногсшибательно красив?..»

Это лишь самая малая часть вопросов, которые лихорадочно скакали у меня в голове.

Хуже всего было другое.

Как бы ни выглядела я сейчас внешне, внутри меня разгоралась самая настоящая война. Такого оглушающего чувства незащищенности и ранимости мне не доводилось испытывать никогда.

Я шла сейчас рядом с Уилсоном и всем своим существом чуяла, какую нелепую, алогичную, чудовищной силы власть имеет он надо мной. И это жутко бесило. Я прекрасно осознавала, что часом, двумя часами позже все это безумие закончится, и я останусь наедине с собою. Я прекрасно осознавала уже сейчас, что за этим последует… Мне придется соскребать свою душу в подобие души человеческой и как-то жить дальше. А как после такого жить дальше?

Как-как?!

Как в песне «Агаты Кристи»:

«Я соберу со дна осколки самого себя

И снова заживу без боли и уныния…»

— Что? — Том притормозил и заглянул прямо в глаза. Улыбнулся.

Я непонимающе уставилась на мужчину.

— Со дна осколки… — с мягким английским акцентом пробормотал Уилсон. — Я не понял…

— А… — смущенно улыбнулась. — Мысли вслух…

— Я знаю эту песню! — с гордостью произнес британец. — Даже перевод… Очень циничная и грустная… Странно, как это может уживаться? — он открыл двери, пропуская меня вперед.

Я застыла и снова уставилась на актера:

— Да откуда ты-то ее знать можешь?! Еще и с переводом?!

— Скажем… — он задумчиво почесал пальцами висок, — одна девушка познакомила с творчеством этих… лицедеев.

Он глянул на меня сверху вниз и чуть улыбнулся.

— Понятно, — сухо ответила я, шагая в помещение, — хороший вкус у твоей зазнобы.

— Что правда, то правда… — охотно согласился Том, заходя в госпиталь вслед за мной.

Навстречу мне, не глядя по сторонам, что-то вереща в сотовый с дурацкой улыбкой, ползла, лихорадочно меняя направление движения, мамаша, тащившая за собою своего мелкого отпрыска. Я застыла на месте и уставилась на нее ледяным взглядом. Курица, резко сменив траекторию, выпустив из руки ладошку мальца, все-таки влетела в меня и вытаращила глаза.

— Ага, да, — автоматически зарычалось на нее, — вы только вообразите, глаза-то нужны, чтоб глядеть, куда идешь! — я галантно отступила в сторону и по-русски пробормотала. — Потом умные люди таких, как вы, матерясь, с асфальта отскребают!

— Простите, простите! — залепетала она, утратив тут же из виду своего сына, который уже засовывал себе в рот с больничного пола какую-то дрянь.

— Господи! — поморщилась, глядя на замызганного уже мальчугана. — Сын-то где?! — приподнимая брови, оборачиваясь к залезшей опять в телефон девушке, задала наводящий вопрос я.

Барышня принялась вяло вертеться в поисках утраченного.

Том смотрел на все это с нескрываемым ужасом. Стремительно подошел к ребенку, присел рядом на корточки и поднял его на руки, с нежной улыбкой вынул изо рта обслюнявленную бумажку и посмотрел на меня.

Меня скривило еще сильнее:

— Мерзость какая, прости Господи… — то ли про пацана, то ли про бумагу сказала я.

Зрелище было не для слабонервных: красивейшее голубоглазое да белокурое дитё, обхватившее тонкими ручонками шею Тома, лобызающее его щеку. И высокий, стройный мужчина, откинувший голову назад, сверкающий серыми глазами, заходится в тихом смехе…

— Ужас… — пробормотала я и отвела взгляд.

Уилсон бережно передал дитё курице, та, квохча и кудахтая, ломанулась к выходу, по обыкновению вертя башней во всех направлениях. С ноги мальца свалилась сандалька, но бдительная мамаша уже у*бывала в утро, принимая очередной звонок. Я закатила глаза к потолку.

— Ты очень сурова с людьми… — пробормотал подошедший Том. — Плохо себя чувствуешь?

— По-моему, мир плохо себя чувствует, — отрезала я, — все перевернулось с ног на голову… Непроглядная, мерзкая, ограниченная коробка со жрущими друг друга людьми… Где, разбивая чужую жизнь, отсылают грустный смайлик, сломав телефон, заливаются слезами от горя… Где в СМС-шаблонах сразу забита фраза «Я люблю тебя»…

— Ты видишь только грязь и ограниченность, — вздохнул мужчина, — есть и другие вещи… Семья, любовь, счастье материнства… Ты врач, ты ведь должна любить людей, заботиться о них…

— О-о-о, — я прижала руку к груди, — я тебя умоляю, не продолжай, не продолжай!!! Мы слишком разные! Давай по-быстрому сделаем то, что ты напланировал, и я свалю из этого лазарета, а?! И по теме… Я никому ничего не должна, как никто ничего не должен мне… Тем более, я никому не должна такого архисложного чувства, как любовь… Пусть хоть все поумирают от наркоты, алкашки и собственной тупости. Главное, чтоб не на моих руках. Попытаюсь спасти, дам рекомендации. Остальное меня мало волнует.

Том тяжело вздохнул и двинулся вперед.

— Томас, куда ж Вы?! А продолжения, типа, «возлюби алкоголика, как саму себя» не будет, что ль?! — рассмеялась я ему вслед. — А давай подберем тапок пацана и догоним эту ослепительную барышню?! Правда, потом еще лет двадцать надо будет крутиться где-то рядом, отбирая у парня травку, проституток и пивас! Да куда ж ты, давай сделаем этот мир краше!!! О-о, То-ом!!!

Заткнув уши, широко улыбаясь, Уилсон обогнал меня и подошел к регистратору.

Подарил ей еще одну ослепительную улыбку:

— Мисс, не поможете? Нас ожидает Джефф Райли… Как к нему пройти?

Девушка расплылась в восхищенном оскале:

— Вы же Том Уилсон?! О, Господи! Джефф ждет вас в четыреста седьмой палате, это четвертый этаж, мистер Уилсон!