Понтифик из Гулага

Выйдя замуж за учёного из секретной лаборатории, она оставила своё занятие, но, когда он оказался не у дел, да ещё в ссылке за вольнодумство, снова стала брать заказы. И это далеко не императорское занятие помогло не то что выжить, а утвердиться в новой ипостаси. Принцип перелицовывания одежды годился на все случаи жизни, преобразовать таким образом можно было что угодно, от нового состояния жилья, достигаемого перестановкой мебели, до переустройства политической системы в государстве.

Потом скоропостижно скончался муж, и к негласному светскому прозвищу добавилось слово «вдовствующая».

С давних, ещё ссыльных пор она завела змейскую привычку будить Патриарха рано утром, чтоб закрыл за ней дверь. Сама вставала чуть свет – ходила на рынок за тёплым, парным молоком к завтраку своего мужа-академика, которому требовалось биологическое тепло животного. Станкевич тогда жил у них на правах квартиранта и позволял помыкать собой, как ей, Екатерине, вздумается. И ещё тогда он тихо невзлюбил будущую чёрную вдову, но терпел, добывая из этого благо: его существование в доме физика обеспечивало не только близкую дружбу с ним, но видимую безопасность и даже неприкосновенность. Надзирательные органы неожиданно благодушно позволили ссыльному Станкевичу жить у таких же ссыльнопоселенцев, дабы легче было отслеживать сразу всех. Они прекрасно знали о неусыпном наблюдении и прослушке, соблюдали жёсткие правила конспирации, иногда допуская умышленные утечки, дабы запустить дезинформацию. Мастером в этом деле считалась жена здравствующего академика; сам он, как и все учёные, был немного не от мира сего, забывчив и по быту рассеян, да и напуган ссылкой, внезапным поворотом судьбы, лишением всех наград, званий, и всё ещё не мог отойти от стресса. Жизнь в их доме, вольные разговоры, обсуждения политических вопросов и встречи проводились исключительно под её покровительством и руководством.

Ссылка и давление надзирательных органов давно закончились, академик не излечился биологическим теплом и умер, но привычки у чёрной вдовы сохранились прежние: каждый день в половине шестого она звонила Патриарху. Только теперь обращалась уже не как с бесправным, пригретым квартирантом, а как с хозяином, авторитарным шефом – желала доброго утра и напоминала о планах на день. И при этом умоляла, чтоб ни в коем случае не отключал телефон, ссылаясь на безопасность существования при любом, даже самом благоприятном, режиме.

Она и позвонила в половине шестого, а в половине седьмого уже открывала своим ключом дверь его квартиры в элитном доме, причём, в присутствии охраны подъезда, начальника милиции и вице-премьера, живущего этой же площадке.

Вторая чёрная вдова, Елена, носила «домашнее», сказочное прозвище Прекрасная и была ровесницей Патриарху. Однако вдовой на самом деле не являлась, поскольку никогда не выходила замуж, мужа не хоронила, и прозывалась так за компанию с первой. Впрочем, о её жизни было известно всё и ничего; знали, что ещё при Сталинском режиме она отбывала срок за хулиганство на Красной площади – разделась догола в праздник 8 марта, будто в знак протеста против ущемления женского достоинства в СССР. По крайней мере, так заявляла советская пропаганда, что было на самом деле, знал только адвокат Генрих. Выйдя на волю, Елена Прекрасная стала бороться со сталинизмом и считалась самым старым, заслуженным и опытным борцом с вождём народов. Потом несколько лет содержалась в психиатричке, откуда вышла по ходатайству врачей-психиатров, организованному ссыльным академиком и тогда ещё неизвестным адвокатом Генрихом. Вышла и стала ведущим специалистом в области борьбы с узурпаторами власти. Последние пару лет она пыталась учредить соответствующую государственную награду, высшая степень которой была бы равнозначной Ордену Мужества.

Несмотря на возраст, Елена выглядела моложе, отличалась бойкостью, старым ещё, комсомольским задором, хотя страдала бессонницей, однако на квартиру к шефу приехала с небольшим опозданием. Зато уже с информацией, совершенно для всех неожиданной: вчера около полуночи ей позвонил невесть откуда взявшийся внук Патриарха, некий Левченко, и попросил помощи – отыскать деда. Мол, в Москве он проездом, встретиться хотели по важным делам, но по телефонам дед не отвечает. И будто ещё раньше предупредил, дескать, в таком случае обращайся к помощницам, они всегда знают, где он, и свяжут.

– Примерно этого я и ждала, – в ответ на сообщение Елены сказала вдовствующая императрица.

– Что ты ждала? Внука? – попыталась уточнить та, но Екатерина ушла от темы: в первые часы после столь значимого происшествия у них всё было рваное, в том числе мысли, чувства и разговоры.

Обе чёрные вдовы знали о Патриархе почти всё, но про внука слыхали впервые. Елена Прекрасная самозванцу не поверила, заподозрила подвох и стала наводить справки, кто такой и кем доводится Станкевичу. Ей бы сразу позвонить старцу, и пропажа обнаружилась бы ещё ночью, но, невзирая на свои убеждения и ненависть к мужчинам, она очень трепетно относилась к Патриарху и беспокоить в поздний час не посмела. Отложила звонок на утро, а сама тем часом привлекла друзей с Лубянки и устроила срочную и глубокую проверку внука. Личность Левченко установили, есть такой человек, уроженец Ярославской области, но живёт в Гомеле, гражданин Белоруссии, и родственных отношений со Станкевичем не имеет, ни по линии отца, ни по линии матери. Друзья с Лубянки вздумали познакомиться с ним воочию, чёрная вдова назначила встречу на сегодняшнее утро, рядом со своим домом на Гоголевском, однако самозванец не явился и на звонки больше не отвечал. Засада до сих пор остаётся на бульваре, возле памятника Гоголю, но уже понятно – внук не придёт.

По пути в прокуратуру Елена Прекрасная вернулась к неоконченному разговору.

– Так что ты ждала? – спросила она с чисто женским любопытством. – Что-то уже слышала о внуке?

– О внуке не слышала, – призналась Екатерина. – Но в последнее время заставала Патриарха сияющим.

– То есть, как сияющим? Он даже улыбаться не умеет.

– Это в нашем присутствии не умеет. А когда входишь без стука, у него рот до ушей.

Елену покоробили вульгарные слова соратницы, однако надо было знать вдовствующую императрицу: в порыве страсти она могла перейти и на жаргон.

– Я никогда не входила к нему без стука…

Екатерина её не слушала, погрузившись в воспоминания.

– А дней десять назад он случайно проговорил странную фразу: «Теперь я живу с чувством исполненного долга». Какой долг он мог исполнить? И чтобы мы не знали? Перед кем?

– У меня мороз по коже, – Елена съёжилась. – Мистика… Ты не знаешь, кто такой Переплётчик?

– Переплётчик? Это что, фамилия или профессия?

– Больше похоже на прозвище… Никогда про него не слышала?

– От Патриарха не слышала, – призналась Екатерина. – А ты?

– И ещё скажи, а у него есть брат? Или был?

– Он единственный ребёнок в семье, – твёрдо заявила вдовствующая. – Я биографию знаю… Ну, говори, говори!

Елена Прекрасная заговорила виновато.

– Однажды я подслушала разговор Патриарха. Случайно!..

– Продолжай! С кем?

– С самим собой… Нет, не хочу ничего сказать о его здоровье! Может, это были мысли вслух… Или он медитировал…

– Он никогда не медитировал!

– В общем, вёл диалог с неким Переплётчиком, – сдавленно сообщила Елена. – И называл его братом.

Екатерине хотелось услышать суть.

– О чём говорили? Конкретно?

– О какой-то посуде… Я не совсем поняла. Патриарх спрашивал, почему брат не сказал ему о чаше.

– Ну, у него есть неоконченная симфония! – вспомнила вдовствующая императрица. – Называется «Звон храмовых чаш». Слышала? В его исполнении?

– Это я слышала. Только речь шла не о музыке. Патриарх вроде бы предъявлял претензии. Почему он ничего не знает о некой чаше. За которой придут.

– Кто придёт?

– Не знаю.

Екатерину осенило.

– Слушай!.. А что если он дописал симфонию? Тайно от нас? И потому ходил сияющий? Хотел сделать сюрприз!