Орден-I

Рост Толбери

Орден-I

Медитация I. Смерть

Спутанность. Время больше не делится на отрезки, протекает сквозь тебя спокойной, безмятежной рекой. Звуки становятся глухими и сливаются в один общий шум. Глаза теряют фокус и начинают видеть полотно целиком, но как будто из-под толщи мутной и тёмной воды. Так проходят минуты, часы и дни.

Размытое пятно на стене. Мохнатый мотылёк расправляет крылья, но остаётся на месте. Словно вспоминает – выхода нет. Из своего угла он шепчет что-то и смотрит своими умными и странными глазами куда-то в самую глубину.

В этом месте ничего не меняется. Маленькая комнатушка, дай Бог в шесть квадратов, низкие потолки, холодный пол, окон нет, каждая пора или точка на серой бетонной стене изучена и намертво впечатана в память. Спина привыкла к тонюсенькому матрасу и твёрдой постели. Тусклый свет горит постоянно. Раковина, туалет и стол надёжно привинчены к полу. Один раз в день окошко на двери открывается, и он получает пищу, безвкусную, но питательную.

Давненько его не выводили на прогулку. Тело окаменело, перестало было гибким и хотеть двигаться. Он уже начал забывать, как звучит человеческий голос и каково это… говорить самому.

Ничего.

Тюрьма не может испугать человека, который видел вещи и похуже. Здесь он в безопасности, с ним ничего не случится. До поры до времени. Пока эта массивная дверь не откроется, и за ним не придут. Остаётся только ждать. Понемногу он достигнет в этом совершенства.

Гнев. Сначала ты чувствуешь гнев. Его природа проста – ты не можешь делать то, что тебе хочется. Не можешь уйти из этого места, не можешь есть то, что тебе нравится, не можешь спать в темноте. Вынужден принимать то, что с тобой происходит. Ты не в силах ничего изменить.

Никаких новых ощущений – вот, что действительно неприятно. От лёгкого раздражения до скрипа зубов и какого-то истерического исступления, животной ярости, проходит совсем немного времени. Пелена на глазах спадает, разбитые кулаки покрываются коростами, и ты понимаешь, что природа гнева куда сложнее. Ты злишься на свой выбор. На ряд ошибок, который завёл тебя в клетку. Ты злишься на человека, с которым тебя заперли. Ты злишься на самого себя.

Гнев отупляет и опустошает. Выжигает всё внутри огнём, и пока он горит – это ещё хорошо. Ведь когда топливо закончится, внутри не останется ничего. Кроме одиночества.

Скулящее, давящее изнутри чувство. От него хочется лезть на стены, в нём темно и холодно, в нём нет ничего, кроме беззвучного крика, который никто и никогда не услышит. Несправедливое чувство. Наказание за то, чего он не делал. Пытка.

Так и не вышло убежать от всего этого. Ни в шумной толпе, ни в ночной пустыне, ни в объятьях женщины, ни на волнах музыки, ни в наркотическом бреду, ни на грани жизни и смерти. Это внутри. И это никак не достать.

От себя не убежишь.

В прошлый раз было хуже. Когда ты совсем маленький и только что стал сиротой, всё воспринимается острее. Предыдущей крайней точкой в его личной шкале безысходности значился частный пансионат «Мэнсон». Какой-то меценат и друг семьи посчитал, что после смерти родителей там ему будет самое место…

Ублюдок.

Вот бы держать эту дверь в памяти навсегда закрытой, но атмосфера этого места то и дело возвращает к воспоминаниям…

Кроваво-красная кованая оградка, чуть более тёмного оттенка кирпич и белая вязь каллиграфии над крыльцом. Та клётка была куда просторнее и оформлена со вкусом. Только вот его в ней заперли не одного.

Таких как он в «Мэнсон» не приглашали, для таких как он там не было места. Это привилегия детей политиков, богачей и знаменитостей. Маленьких озлобленных мразей, которым никогда не отказывали и которым всё сходило с рук. У них были покровители. Им можно было делать всё, что они желали. Их защищали, а вот его защищать было некому.

Ничего. Он научился сам. Выбрался, стал сильнее, вот только… снова взаперти. Фраза из рекламного буклета – «после «Мэнсона» все дороги мира перед Вами будут открыты…» теперь кажется забавной.

Тогда, перед выпуском, его школьные «приятели» вдруг забыли о его существовании, словно и не было нескольких лет издевательств и травли, словно он не был их «любимчиком». Переключились на свои Гарварды, Принстоны и Йели, стали ещё более напыщенными и пафосными, а ему всё эта суета с выбором профессии и «будущего» показалось такой глупой и несущественной.

Он тоже мог пойти такой дорогой. Выбрать любую профессию, в любом университете из списка. Мечта для обычного школьника, мечта для его родителей и их кошелька. Но он слишком пострадал. Дорога у него осталась только одна. В армию.

Хотелось почувствовать себя в безопасности, научиться защищать себя и других, чего-то стоить и хоть как-то влиять на этот мир. Перестать быть чьей-то куклой для битья.

Сумка со школьной и спортивной формой, пара сотен баксов на расходы от благотворителей, билет в один конец до Чикаго, кофе и бигмак в первой же забегаловке и сразу же на рекрутский пункт. Единственное место, где ему, и правда, были рады.

На службе он нашёл себя. Словно попал в другой мир. Люди не хотели затоптать его, не было в них лютой, звериной ненависти, наоборот, между ними была какая-то непостижимая сила, общность, и под крики инструкторов и муштру он внезапно осознал себя… свободным.

Да… Спустя столько времени и столько боли он оказался дома. Можно и нужно было жить. Развиваться, делать карьеру или же остаться в резерве и получить-таки образование. Но он предпочёл проверить себя, и при первой же возможности вызвался добровольцем…

Дурак.

Война калечит не только тела. Первые годы казалось, что это пройдёт мимо. Это его призвание, и он со всем справится. Всё получалось. Там где остальные ломались, он мог идти вперёд. Военные будни и лишения он переносил спокойно – словно воздух пропускал их через себя, но… у всего есть цена.

В его жизнь пришли кошмары: сначала во сне, а потом и наяву.

Ужасно видеть то, чего нет. То, чего не может быть. Сначала вдалеке, в тёмных углах, в отражениях и где-то на самой границе размытого периферического зрения. Потом ближе… ближе… и ближе.

Он пытался игнорировать ЭТО, бежать от этого, но виденья становились всё более навязчивыми и реальными.

И дальше так не могло продолжаться. Чудом удалось убедить мозгоправа сохранить секрет – официально его военная карьера была закончена в связи с травмой колена и хроническими болями.

И вот он снова на родной земле. Где ничего родного и знакомого нет. Первые шаги завели его в частную психушку. Там его должны были подлатать, ведь впервые с «Мэнсона» появилось ощущение, что он не справляется. Но вместо этого – месяц в бреду под убойными препаратами, обрывки бесед с врачами и в группе, отвратительная жратва и ещё более отвратительная компания… И диагноз: посттравматическое стрессовое расстройство и депрессия.

Тс-с-с. Рекомендовано больше спать, принимать антидепрессанты и нейролептики, посещать группу поддержки для ветеранов и церковь. Не нервничать, не принимать алкоголь и убрать из дома всё холодное и огнестрельное оружие. Следить за собой и не влипать в неприятности. Отличное начало новой жизни.

Решил остаться в Нью-Йорке. Здесь для каждого найдётся место. Снял квартиру и начал искать работу. Со старыми товарищами встречаться желания не возникало, хотя их связи и могли помочь. Устроился барменом в заведение под названием «Назарет». Что-то внутри щёлкнуло, когда он проходил мимо. Когда-то давно он слышал это слово, вот только не помнил контекст, то ли отец делился откровениями из своей религии, то ли поминал старых как мир рокеров из Шотландии.

Ритм новой жизни только сильнее раскрыл эту пасть… Галлюцинации не отпускали, становились всё реальнее и назойливее. Всё чаще и чаще, вдалеке и в тёмных углах он видел то, чего не могло существовать. А если и не видел, то чувствовал, всем своим естеством. Чаще и чаще. Иногда становилось так страшно, что он не мог сдвинуться с места и нормально дышать. Боролся как мог. Таблетки делали его овощем, но не спасали. Только алкоголь помогал. Словно ставил барьер между этим миром и им.