Переворот

Культ убиенного императора в считаные дни охватил столицу и представлялся Екатерине очень опасным.

— Чтобы вернуть мою популярность, меня следует задушить, — мрачно шутила она.

В полках то и дело закручивались водовороты споров, быстро доходивших до стычек. Ситуация балансировала на грани взрыва.

Протрезвевший, а вернее, насильно приведённый в чувства Гришан подал хорошую идею.

— Их надо спровоцировать, — сказал он как-то вечером, сидя в гостиной у императрицы в компании нескольких друзей, Брюсши и ещё пары абсолютно безобидных по причине крайней глупости дам. — Следует вскрыть нарыв раньше, чем гной растечётся. Мы вызовем одно-два мелких выступления в полках, подавим и для примера крепко накажем зачинщиков. Думаю, это многих окоротит.

Екатерина кивнула.

— Совет недурен. Только кто возьмётся?

— Я, да Леха, да Гриц, — пожал плечами Орлов. — Как обычно. У тебя есть кто-то ещё?

Его простота иногда граничила с наглостью.

— Друг мой, у меня теперь есть вся Россия, — мягко напомнила ему государыня.

Гришан только хохотнул.

— Ну иди, поищи по всей Руси-матушке ещё дураков таскать для тебя каштаны из огня.

Като хотела обидеться, но Гришан уже отвлёкся и начал излагать приятелям детали плана.

Легче всех к мятежу оказалось подбить императорскую роту егерского полка, которой прежде командовал Пётр Фёдорович. Но ею дело не ограничилось. Утром двенадцатого июля полк почти в полном составе вышел из казарм и под барабанный бой с развёрнутыми знамёнами двинулся ко дворцу. На мосту через Мойку ему преградил дорогу жидкий пикет семёновцев, без дальних разговоров сброшенный в воду.

— Да здравствует Его Императорское Величество Павел Петрович! — кричали солдаты. — Смерть изменникам Орловым!

К огромному удивлению сторонников Екатерины, заколебался Измайловский, совсем недавно являвший чудеса преданности. Четыре его роты отказались слушать командиров и примкнули к мятежникам. Ими руководили премьер-майор Рославлев и капитан Ласунский.

Пока остальные полки подтягивались ко дворцу, императрица была вынуждена выйти на балкон, по обычаю предъявить восставшим сына и выслушать их требования. Она была встречена ропотом неприязни, и несколько комьев грязи ударились о стену над её головой.

Разговаривать с толпой Като не стала. Прижала к себе плачущего Павла и увела его с балкона внутрь.

— Где же наши доблестные защитники? — ядовито осведомилась она, проходя мимо Брюсши. — Что-то они не торопятся.

Графиня только развела руками. Она бы и сама хотела знать, когда кончатся крики, беготня и бряцанье оружием.

Между тем положение сторонников государыни оказалось труднее, чем они предполагали. Червь недоверия глубоко вгрызся в сердца служивых. На требования командиров немедленно выступать ко дворцу для подавления мятежа многие вальяжно отвечали:

— Мы намедни там были. Ничего доброго не видали. Пусть теперь царица сама повертится, без нашей помощи. Мы ей не защита.

— Но вы присягали, — возражал у себя в полку Потёмкин.

— Так ведь и Петрушке присягали! — посмеивались конногвардейцы. — А где он теперь?

Всё же Грицу удалось сколотить какую-никакую силу — треть полка. Больше всего его задело, что старый товарищ Хитрово, которому многие солдаты верили, не пошёл с ним, тем самым оставив в казармах значительную часть колеблющихся.

— Я ошибался в ней, — сказал он Потёмкину об императрице. — Она жестока и лишена страха Божьего. — Хитрово махнул рукой в сторону дворца и процедил сквозь зубы: — Без меня.

Не лучше дело обстояло и у Алехана в Семёновском. Ему вообще не следовало соваться к прежним товарищам. В первый момент Орлова чуть не разорвали. И только когда он целовал крест на том, что не убийца, что молчит и не оправдывается, чтоб этого самого убийцу вывести на чистую воду, его выпустили. Но не значит — поверили, тем более поддержали.

Алехан стоял посреди двора в разорванном мундире, без кивера, с разбитой скулой и, как нищий просит подаяние, взывал к чувству долга, совести, вере и присяге. Ему отвечали смешками. Остальных офицеров, склонных как раз-таки поддержать императрицу, тоже не слушали. Наконец Орлов нашёл слова, способные сдвинуть вояк с места.

— Если вы пойдёте со мной и поможете подавить егерей, жалованье за шесть лет получите прямо сегодня.

Идея получить свои кровные воодушевила гвардейцев, и они, развязно базаря, построились и двинулись к Зимнему дворцу.

Без приключений пришли только преображенцы. Они были злы на Измайловский со дня переворота и жаждали доказать государыне, кто ей на самом деле предан, кому и особая милость. Случай подвернулся — гвардейцы не дрогнули.

Прибывшие полки клиньями ударили на площадь с трёх сторон и в считаные минуты расчистили пространство.

— Смотри, сынок, — шептала Екатерина, показывая Павлу в окно, как верные войска обращают мятежников в бегство. — Эти люди защищают тебя.

— Не хочу, — вырывался мальчик. — Они все изменники! Ненавижу их!

В тот день нарождающаяся фронда была уничтожена на корню. Императрица и её сторонники доказали, что имеют достаточно силы, чтоб удержать власть. Хочется кому-то или нет видеть Екатерину на престоле, разочарован он или полон сомнений насчёт её прав — терпеть новую государыню придётся, ибо она может понудить к повиновению вооружённой рукой.

Мало-помалу улеглось брожение в городе. Могилу Петра окончательно закрыли для посещений, предав сие печальное место забвению более чем на тридцать лет. Ещё несколько раз вызревали и лопались гнойники мелких гвардейских бунтов. Но их быстро подавляли. Мнимым союзникам Екатерины из числа вельмож пришлось смириться с тем, что добровольно императрица не уйдёт в тень и не отдаст власть сыну.

— Надо только проявить характер, — повторяла Като, — и обстоятельства отступят сами собой. Надеюсь, никто больше не хочет бежать в деревню?

Орловы переглядывались. Гриц хмыкал в кулак. Он был несказанно доволен победой, памятуя о том, в каком состоянии государыня начинала борьбу.

Утром двадцатого июля Потёмкин шёл по Зеркальной галерее, что за Белым залом, наблюдая, как его отражение чередуется с шахматными квадратами фанерных досок, на место которых ещё не вставили венецианское стекло.

На полу под ногами шуршали стружки и прочий строительный мусор. Разводы побелки по мрамору образовывали седой налёт, и у каждой двери в смежные помещения валялась мокрая мешковина. Но Гриц всё равно знал: когда он выйдет на деревянный паркет, его сапоги будут оставлять белые следы.

Рабочие ещё не пришли. Снопы света, чередовавшиеся в окнах и в зеркалах, слепили до слёз. Вчера императрица пообещала ему скорый камергерский чин — достойное возмещение за потерю адъютантства у принца Голштинского. Жизнь налаживалась. Горькое знание внутренних пружин патриотического подъёма забывалось, вытесненное новыми ощущениями. Молодость и жажда удовольствий брали своё. Гвардия сделала дело и теперь имеет право развлекаться...

Внезапно дверь в небольшой смежный зал отворилась и в ней мелькнуло лицо Алексея Орлова.

— Здорово, Гриц, — окликнул он. — Подь сюды.

Ещё не подозревая худого, Потёмкин сделал шаг через порог, с удивлением оглядел полную строительного хлама комнату. И тут его кто-то схватил за шиворот. Створки за спиной хлопнули, и чьи-то сильные, безжалостные руки со всего размаху впечатали Потёмкина лицом в новенькие изразцы голландской печки.

Он не успел опомниться, как следующий удар обрушился ему на спину. Грицу вцепились в волосы и протащили носом по стене, сбивая хлипкую лепнину.

— Лех, Лех, в чём дело? — новоявленный камер-юнкер подавился собственными словами, больно стукнувшись подбородком о паркет. Из прокушенного языка рот быстро стал заполняться кровью.

Его колотили четверо здоровенных мужиков. Трое натужно сопели, и только Алехан время от времени ронял с остервенением:

— Царицу ему надо! Вздумал сам, вместо Гришки, к ней под бок! Сволочь! Предатель! Пригрели змею на груди!