Обнажение чувств

– И можно вернуть на этот свет? – трепыхнулась надежда.

– Это уж как сам пожелает! От меня не зависит…

– Вы при жизни профессора знали?

– Как же не знала. – смиренно вымолвила она. – Он же тут у нас жил, как Лев Толстой в Ясной Поляне. Всех нас сирых и убогих знал и с уважением относился. Бывало, идет босой мимо нашей деревни, непременно шапку снимет, с каждым за руку поздоровается. Ласковый был человек.

Аспирантка слушала ее и терялась, ибо ни разу не видела, чтобы профессор босым ходил да еще в шапке, которых он не носил ни летом, ни зимой. И вообще ее слова отдавали литературностью, но это не расходилось с обликом старушки, напоминающей сельского библиотекаря.

– А мне много раз денег давал, – похвасталась она. – Я в бедности жила. Вот в благодарность и хочу над ним почитать.

Отказать ей было невозможно, и все-таки Анна попыталась это сделать, ведомая внутренним позывом.

– Профессор не крещенным был, он же в детдоме рос. Хорошо ли будет, молится за некрещеного?

– Молится за всякого человека всегда хорошо. – заверила бабуля. – Пусти, я не помешаю. Сяду в изголовье, зажгу свечечку и шепотком читать буду.

– Проходите, бабушка. – у Анны всколыхнулась волна благодарности. – Спасибо вам. Профессор сам читал и любил, когда читают…

– Знаю я, слыхала.

Она сняла старомодные калоши с ботинок и направилась к спальне трепыхающейся шаркающей походкой явно из-за болезни Паркинсона. Анна проводила, поставила в изголовье стул и дала плед.

– У нас прохладно…

– Благодарствую. – вымолвила старушка, доставая из кошелки толстую, старую книгу. – Я не помешаю, незаметно так буду сидеть…

Однако из той же сумки достала свечу толстую, в узорах и со старинной позолотой. Угнездила ее на спинке кровати, благо, что там полочка была для светильника, и зажгла ее спичками, неловко ширкая по коробку трясущейся рукой.

– Хочешь, так постой, послушай. – предложила старушка. – Это ведь у меня святое писание.

– Пожалуй, я пойду. – уклонилась Анна. – Машина из морга придет, а там собака и у нас звонок не работает…

– Скоро не придет. – успокоила начетчица. – Не торопись. У нас такие дороги…

Аспирантка вышла в переднюю, заперла входную дверь и поднялась в кабинет профессора, где стоял старый купеческий сейф. Несмотря на полтора года совместной жизни и полное доверие профессора, она никогда не видела содержимого. Но знала, денег там нет, зато много важных бумаг, рукописей, статей и даже ее собственная монография, которую нельзя печатать. Анна обыскала письменный стол, ближние и дальние шкафы, ящики старых конторок, заветные места, но ключей не нашла. Тогда она пошла в гардеробную и проверила карманы всей одежды Сударева, однако и тут ничего не было. Целый час она шарила по укромным углам, вешалкам, сумкам и портфелям, и рыскала бы еще, но позвонили из ритуальной фирмы и назвали сумму за вывоз тела. Аспирантка пришла в ужас, ибо денег в доме оставалось, чтобы продержаться три дня на голодном пайке. Найти же их поздним вечером, живя на отшибе у цивилизации было не реально.

Сударев опять попытался встать и объяснить, что ее разводят, что существует медицинская мафия «скорой помощи» с фирмами ритуальных услуг и вдову сейчас подсадят на крупную сумму, вгонят в долги. Предостеречь хотел неопытную в таких делах, аспирантку, однако тело по прежнему оставалось неподвижным – даже пальцем не шевельнуть. А был готов сам встать и пешим уйти в морг. Дабы не подставлять аспирантку. Он пожалел, что не предупредил о своей скорой смерти бывшую жену Власту или дочь Катю, живущих в Москве – эти бы быстро все организовали и не позволили наживаться на чужом горе.

А не предупредил, потому как не хотел оскорблять чувств Анны, которая не выносила их присутствия, робела, теряла всяческую инициативу, как перед довлеющими самками и убежала бы из дома в свое общежитие. Не зная их отношений, эти женщины считали, что молодая аспирантка умышленно обворожила, присушила и низвела их мужа и отца до полного ничтожества, чтобы завладеть научным багажом профессора и Фондом, который он возглавлял. Они пребывали в неком заблуждении, толком даже не знали, чем занимается профессор, и пользовались слухами о невероятной его таинственности и успешности. Бывшая супруга вообще где-то разузнала, что Сударев – генерал, имеет связи с высшими властями, работает под их прикрытием и ворочает несметными капиталами, приходящими из секретных источников. Однако сам прикидывается всего лишь литературным критиком, читая лекции в институте, и вечно стонет, будто этот жанр находится в полном упадке.

Сударев на самом деле сотрудничал с властями и спецслужбами, назначение которых он не знал, но читал им лекции по искусству воображения и давал практические семинары – учил группу офицеров мечтать. То есть, воспроизводить в сознании возможное развитие тех или иных событий до реалистических подробностей и деталей; короче говоря, до мнимой материализации. Профессор считал, что любая фантастическая картина, всплывшая в сознании человека, имеет место быть в реальности, только нужно установить ее время и пространственное расположение. Кроме того, овладев высшей степенью совершенства воображения, можно научиться коммутировать, то есть как по телефонной связи подключаться к сознанию любого другого человека, поскольку каждый разумный мечтает и воображает. Это и есть фантастическая телепатическая связь, где нет никакой фантастики.

Дочь Катерина мать не поддерживала, хотя после развода жила с ней, и доказала, что ее папа по воинскому учету – сержант запаса и пулеметчик, а за свои лекции военным получает совсем не много. Власта несколько успокоилась, однако прыти, выяснить, кто же на самом деле ее бывший муж, не усмирила. Ей и в голову не приходило, что ни багажа, ни денег нет, есть только этот недостроенный коттедж, бывший в собственности Фонда, и долги по кредитам, а что было когда-то, все бездарно и безвозвратно ушло в нереализованные проекты, касаемые литературного творчества.

Сударев и в самом деле умел привлекать финансы, убеждая состоятельных предпринимателей и банкиров раскошелиться на благо отечественной культуры, и по свидетельству своих сподвижников, обладал редкостным талантом притягивать деньги, используя опять же искусство воображения. Но совсем не такие деньги, чтобы озолотиться самому и обеспечить свое ближайшее окружение, особенно страждущих и ищущих женщин, которым вечно не хватало средств к существованию. А они, бывшие близкими профессору и удалившиеся по своей охоте, глубоко чувственные, мягкие по характеру и огрубевшие от беспросветности существования, романтичные и прагматичные – все требовали у него материальных благ.

Сударев был мечтателем, еще с детдомовских времен, когда оставался один на один с подаренной мягкой подушкой после всеобщего отбоя. Он лежал, закрыв глаза, будто спал, а сам предавался безудержным фантазиям, соответственным времени жизни. И если на казенных простынях приюта ему приходили видения, что его опять усыновила многодетная пара из леспромхоза Лая, то в последние годы жизни все чаще приходили картины, как он лежит на смертном одре, а к нему сходятся, сбегаются и съезжаются все женщины, с которыми он был в отношениях близких и сокровенных. С этого должен был начаться так и не написанный роман. Сударев мысленно разговаривал с каждой, опуская всяческие меркантильные интересы, вспоминал самое важное, интимное и опять всех любил до неистовой, щемящей страсти. Свежесть и новизна отношений была настолько острой, что он часами не в состоянии был погасить яркости чувств, уже в который раз переживая их возвышенное торжество. Неведомым чутьем, будучи на расстоянии, Сударев в такие мгновения будто вызывал дух своей прошлой избранницы и вступал с ним в диалог, слушая некие запоздалые покаяния.

Иногда эта мечтательность растягивалась не на одну ночь, не давая разомкнуть глаз, но все окружающие – дети, жены, подруги и друзья, ничего не подозревали, полагая, что он крепко спит. Однажды Анна перепугалась, решив, что он без сознания, когда Сударев вспоминал и беседовал в своем воображении с учительницей русского языка, которую звали Марина Леонидовна. Оказалось, что он лежит неподвижным и бездыханным девять часов! И только поднесенное к губам, зеркало показывало, что жизнь еще теплится в его организме. Поэтому Анна не поверила фельдшерице со «скорой», а тогда, очнувшись от путешествия в мир грез, он честно ей признался, что всю жизнь любит свою учительницу и сейчас мечтал о ее возвращении из мира духов в реальный образ. Аспирантка была склонна к эзотеризму, профессору поверила, однако спросила с материалистической ревностью: