Страница 2 из 12
Опорный слогокорень – нововводимый термин, заменяющий сразу два элемента в «единице языка»: ничего не означающие, бессмысленные, однако же пожирающие смысл слова префикс и суффикс вкупе с окончанием.
В слове нет ничего лишнего и существующего, как некая конструктивная деталь, всякий звук имеет информативное значение. Чаще всего опорными слогокорнями в существительных Дара Речи становятся ПРА, ПРЕ, ПРИ, СТ(Ь) (стоять, опираться), в глаголах – ЯТ(Ь) (брать, взять, имать) и все его многочисленные формы с тем же значением (ЯЛ, АТЬ, ИТЬ, ЕТЬ, ЕМ, ИМ, ЙМУ), в прилагательных присваивающее местоимение МОЙ и все его формы (НА(Й), НО(Й), НЕ(Й), НЫ(Й). Например, БЛАГОСТЬ, ПОВЕСТЬ, или БЛАГОДЕЯТЬ, ПОВЕСТВОВАТЬ, или БЛАГОДЕЯТЕЛЬНЫЙ, ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНЫЙ. Удлиняясь таким образом, слово, как губка, впитывает в себя смысл слогокорней и на них опирается, сохраняя устойчивость.
Слипание СЛОГОКОРНЕЙ и образовывает СЛОВО: добавляются новые качества, значения, смыслы. Появляется его певучесть, звуковая гармония, и, казалось бы, слово совершенствуется. Но! Одновременно это затушёвывает первоначально заложенное значение или вовсе его меняет! Для того чтобы объяснить простые вещи, нам приходится выстраивать целое предложение. К примеру, такое сказочное слово ВОРОЖИТЬ – гадать о будущем – практически напрочь утратило древнюю, первоначальную суть. И непонятно, то ли по-воровски жить, то ли в блажном ОРЕ (крике, вопле) пребывать. Тогда причём тут предсказание будущего или ОБВОРОЖИТЕЛЬНЫЙ взгляд женщины? На самом деле оно звучало как ВРАЖИТЬ (глагол), но глубинный смысл слово раскрывает в существительном ВРАЖБА – название ритуала, где БА – слово, речь, возглас, «говорение» («Ба! Кого я вижу?», баять, балагурить, басня). И, получается, буквально «обращаться к свету (солнцу) с огненным, пылким словом». Или такое знакомое, обыденное ЗЕРКАЛО (ЗЕРЦАЛО), (кстати, один из атрибутов ворожеек), «говорящее» слово: ЗЕ – естественный, земной, отражённый свет, огонь, РКА-РЦА – говорить, речить, то есть разговаривать светом (огнём). И это уже не просто зеркальце в женской сумочке, чтоб смотреться и подправлять макияж, а древнейший прибор, световой телеграф, с помощью которого передавали информацию на большие расстояния (с крепостных башен либо вежевых площадок; ночью живым огнём, днём – отражённым, солнечным). Мифология это подтверждает: «свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи…». Сказка – ложь, да в ней намёк… А коль был такой телеграф, значит, существовал и своеобразный световой язык, условная знаковая система, шифр которой мог изменяться, дабы не просчитали дошлые супостаты…
Таким образом, будто бы совершенствуясь, слово лишается глубинной, первозданной информативности, язык в целом утрачивает ассоциативную образность, а мы – ОБРАЗОВАНИЕ через слово.
Наш язык был сотворён бесписьменной культурой, а потому и совершенен по звуковому ряду. Как УСТНЫЙ, он просуществовал десятки тысячелетий и не претерпел значительных изменений, пока группы его носителей не оказались изолированными на долгий срок, оторвавшись от общего языкового тела. Звук, как известно, прежде всего – вибрации определённой частоты, размера, длины волны, то есть вроде бы чисто физические величины, однако содержит более полную и объёмную информацию, чем знак, буква. Чаще всего, передать через запись всё множество интонационных оттенков попросту невозможно, в том числе и с помощью нотной грамоты.
И вот тут начинается МАГИЯ слова, ибо человеческое ухо более чувствительно к вибрациям, а они воздействуют уже не на разум – на подсознание. На этом стоит актёрское мастерство, поэзия, песенная культура, да и проза тоже. Поэтому в школе нас заставляли читать стихи с выражением, с обозначением этой самой магии, не называя её таковой. И мы заслушивались звучанием знакомых строк, если кто-то попадал или, точнее, открывал нам их магическую суть. До сей поры нам не по себе от звериного рычания или воя, и непроизвольный озноб пробегает по спине (оказывается, мы ещё понимаем язык зверей!) Потому что животное не только издаёт рык, вой, шипение, а посылает слышимый нами сигнал в виде определённых вибраций, воздействующих на мозг, подсознание, генетическую память. Об этих свойствах слуха известно так давно, что не стоит и вспоминать, к тому же человек всё время стремился использовать специфику своего восприятия звука и магию как оружие, чтоб супротивник если не сходил с ума и не бежал с поля брани, то чувствовал себя неуютно, например, от горлового пения, то есть низкочастотного генератора.
Изобретатели азбук всё же попытались передать через буквы их звучание, поэтому в алфавитах за многими знаками в скобках даётся вариант произношения – аз, буки, веди, глагол. В греческом, например, альфа, бета, гамма и прочие пояснения, в школьные годы вызывавшие у нас недоумение. Но все подобные попытки похожи на то, как если бы мы вздумали вести репортаж из концертного зала и пересказывать словами какую-нибудь увертюру или симфонию Моцарта.
Появление письменности – это вовсе не достижение цивилизации и высокой культуры, как нам представляется; это признак деградации, попытка законсервировать и передать потомкам малую толику прежних ЗНАНИЙ, изначально заложенных в «звукопись» языка. Письменность высушила речь, лишила её великого множества не передаваемых знаками красок, оттенков и вибраций. Однако существует расхожее мнение, научно обоснованное, что письменные памятники старины – это хорошо, цивилизованно, продвинуто, а вот устное народное творчество, предания, мифология – это вроде как материал второго сорта, которому не всегда стоит доверять. Дар Речи и вовсе бы увял и иссох в такой кислотной среде, коль не поэты, точнее, БАЯНЫ, владеющие даром магии слова, умеющие складывать их в магический ряд. А мы потом над вымыслом слезами обливаемся. Первоначально это были жрецы высшей касты, элитарное сословие общества, ЗНАЮЩИЕ люди, коими и остаются до сих пор. Давно ли произнесены строчки: «Дар поэта ласкать и карябать, ВЕКОВАЯ НА НИХ ПЕЧАТЬ»? Кстати, печать и печаль – однокоренные слова…
Русский язык (Великая, Белая, Малая Русь) очень долго держался особняком в индоевропейской семье, считался чуть ли не языком черни, диких варварских племён, и эта «отсталость» чудесным образом спасла его от грубой трансформации в угоду политике, религии и моде. Даже христианизация Руси не осилила великого и могучего, а подпала под его влияние до такой степени, что, обращаясь к Саваофу (Яхве) или Христу, мы говорим – Господи! А сподающими божественное солнечное семя (свет, тепло, электричество) ГО, или одним словом БЛАГО, в разное время были боги Раз и Даждьбог, но уж никак не библейские герои, находящиеся в антагонистических противоречиях. В результате получается: на Руси вроде бы и молились богам заморским, но, благодаря ДАРУ РЕЧИ, всё равно взывали к своим кумирам.
Болгары Кирилл и Мефодий со товарищи узрели корень зла, попытались изменить алфавит, полагаясь на соображение, что письменность хоть как-то затушует явное «язычество поганое», изменит характер восточных славян. Однако подретушировали только имеющуюся азбуку, подогнали её под греческие (европейские) нормы, смущённые и обескураженные повальной грамотностью населения. (Подростки в Новгороде друг другу любовные записки писали на бересте). Язычество – именно под таким термином вошло в духовную и светскую литературу «древлее благочестие», основанное на языке, на молении голосом – оставалось живым и несгибаемым, пока был жив и несгибаем ДАР РЕЧИ. А в Византии всё это тогда прекрасно понимали и долго искали способ, как избавить северных христиан от непроизвольного идолопоклонства, где латынь и греческий никак не приживались, повсюду царствовал великий и могучий.
И тогда грянул сначала Никонианский раскол, дабы разорвать церковь напополам, «объязыченную» изгнать в лесные дебри, ярых поборников «древлего благочестия» спалить в кострах и уморить голодом, а покорную половину переучить по правленым книгам. После этой реформы пришёл образованный в Европе царь Пётр и довершил дело. Его реформа алфавита и, собственно, русского языка, начатая в 18 веке, сыграла двойственную роль, как всякое революционное действо. Гражданская азбука избавилась от нагромождения звуковых и знаковых излишеств, заложенных солунскими братьями Кириллом и Мефодием. И хотя в некоторой степени утратила прежнее начертание букв (уставное и полууставное письмо было ближе к древнему, руническому, производимому «чертами и резами»), однако обрело вразумительный характер, более соответствующий звучанию языка по схеме «звук – знак», за что ратовали учёный Ломоносов и поэт Тредиаковский.