Изгой Великий

А Филипп в тот час ничего этого не ведал, поскольку высоко в горах, где даже летом стужа, искал жилище льва. Следов его пребывания было довольно и на едва приметных каменистых тропах, и в лесных распадках, где зверь охотился и поедал архаров. Но более встречались обглоданные кости прошлых времён, в том числе и человеческие, и сколько бы ни рыскали сведомые ловцы, свежих не позрели. Верно, от древности своей лев умер, так думал царь и потому испытывал разочарование, мысля, куда бы ещё пойти, в какие земли, чтобы сыскать иного зверя. И тут охотники, что по ночам сидели в скрадах возле пастбищ архаров, донесли весть радостную: лев появился! Во тьме был слышен его рык, а утром был обнаружен свежий след его лапы, такой огромной, что едва можно покрыть скуфейчатой шапкой.

Царь с ловцами сам сел в засаду и бдел несколько ночей подряд, испытывая трепет всякий раз, как только раздавался шорох или иной звук, выказывающий зверя. И вот однажды в предрассветный час, когда уже меркли звёзды, меж дерев убогих появились белёсые очертания льва, более похожие на бесплотный призрак. Но, каковым бы ни был он, Филипп исполнился решимостью добыть его и изготовился встать супротив царя зверей.

И в сей же миг позрел, как этот могучий лев вдруг вздыбился на задних лапах, вскинул голову и гриву необъемную, распрямился да так и пошёл! С трудом сдержавши изумлённый вопль, олимпионик уже вскинул копьё, чтобы поразить его, однако рык звериный поверг в оцепенение. Послышалось, лев проворчал:

– Да где же этот царь? Которую ночь брожу…

Несмотря на молодость, Филипп много чего позрел и слышал – и птиц говорящих, и обезьян, и пляшущих медведей, и даже гадов приручённых, которые не жалили, служа прикрасами; но чтобы лев ходил на задних лапах, да ещё ругался!.. Было чему подивиться! Стряхнув одеревенение со своих членов, царь знак подал охотникам, чтобы зверя взять живьём. Отважные, лихие ловцы, что голыми руками брали леопардов, тут озадачились слегка, ибо и им было чудно зреть на сего льва, но быстро собою овладели и сперва метнули сеть. Лев запоздало прыгнул, но всё же запутался, а ловкачи уже навалились скопом и изрядно потрудились, прежде чем одолели чудище, связав его верёвками. Но, когда попытались вставить в пасть струну, случайно сорвали гриву, под которой обнаружилась голова человечья.

И это голова сказала:

– Ну, будет вам, довольно!

Пока ловили зверя, уже рассвело, и царь рассмотрел добычу, ряженную в шкуру: ростом велик, в плечах широк, брит наголо, и только на лице усы обвислые.

– Кто ты есть? – спросил Филипп. – И зачем в личине сей здесь бродишь, где я за львом охочусь?

– Потому и брожу, чтобы ты меня словил! – насмешливо промолвил ряженый. – А льва этого я давно добыл и в его шкуре теперь живу!

У царя в тот час мысль явилась: вытряхнуть его, а шкуру взять и, возвратившись в Пеллу, метнуть к ногам Олимпии. Пожалуй, сделал бы так, но вовремя спохватился, что прозорливая жена узрит такую хитрость и ещё посмеётся.

– Да кто же ты? – стал он пытать. – И как изведал, что я сюда явлюсь?

Тот прочные путы разорвал вкупе с сетью и выбрался из шкуры, оказавшись голым.

– Прочёл по звёздам…

– Ты звездочёт?

– Я волхв и чародей, – признался оборотень. – И именем Старгаст. Мне все открыты книги. К примеру, я ещё прочёл, твоя жена Миртала тебя послала льва добыть. Вот ты и пришёл… А намедни ты вернулся с Олимпийских игр, где победил и был увенчан. Однако цели не достиг, не подивил жену. Но, коли принесёшь меня в свой дворец и к ногам положишь, строптивая Миртала будет в восторге. И сына родит тебе, то бишь наследника престола. Ты ведь её новым именем нарёк, Олимпией прозвал. Под ним она и прославится, став матерью великого воеводы.

Провести и обмануть Филиппа было трудно: никто не ведал истины, куда едет царь, зачем. А приняв сонм греческих богов, проникшись верой к оракулу дельфийскому и прочим таинствам Эллады, он отверг варварских волхвов, чародеев, звездочётов и прочих колдунов, предсказания которых казались глупыми и вызывали смех. Тут же этот неведомый и странный человек с усами золотистыми излагал то, чего никак не должен был знать! Да ещё, словно оракул, вещал о будущем!

В тот миг всходило солнце, и он услышал зов…

Отослав подалее своих подручных, царь спросил:

– Признайся мне: ты кто?

И пленник более не запирался.

– Я бог, отвергнутый тобой. Мне имя – Раз. Или зовут ещё Перун и Один. Един в трёх лицах.

– А что же делаешь в горах? И в львиной шкуре?

– От вас спасаюсь, кто меня отринул. Жду, когда вы, внуки мои, натешитесь довольно, почитая чужих богов, и вспомните меня. Ну а теперь, коль я к тебе явился, бери да неси к жене, что посылала охотиться на льва. Да гляди, не выдавай меня, иначе дива не случится. Скажи ей: волхв Старгаст, обряженный в львиную шкуру. Пусть Миртала сама признает, кто я есть.

И вновь натянул на себя звериный образ.

Добычу сострунили, повесили на жердь, которую потом и приторочили к сёдлам двух лошадей, – так перевозили битую дичь, оленей, медведей и кабанов.

На сей раз Пелла не ведала, куда ходил царь, и потому не встречала ловчую ватагу, не посыпала лепестками путь; довольно было торжества и восхищения, что у городских ворот стояла в одиночестве Олимпия! И вместо змей привычных была украшена цветами и махала ему веткой пальмы! Когда же царь спешился перед ней, водрузила ему на голову венок и молвила:

– Ты подивил меня, князь.

Тем часом ватажники подвезли добычу, сняли с жерди и бросили к ногам царицы. Лев зарычал гортанно, попытался встать на лапы, но, связанный, не сумел и лёг, склонив голову, обрамлённую гигантской гривой. Она в тот час же почуяла не зверя, а ряженого, и засмеялась.

Филипп впервые услышал её смех.

– Кого ты в шкуру спрятал? Как забавно!

– Там волхв Старгаст, суть чародей.

– Старгаст? – и вовсе взвеселилась Олимпия. – Хочу позреть!

Подручные сняли путы и вынули струну из пасти. Лев вскочил и сдёрнул гриву с головы, представ перед царицей без личины.

– Верно, государыня! Я звёздный гость. И по ночным светилам могу предсказывать судьбу.

Она взирала с любопытством:

– Добро! Мне любо испытать тебя. Коль ведаешь судьбу, тебе известно, отчего умрёшь.

Старгаст позрел на угловую башню крепостной стены и молвил:

– Да как же, государыня, себе я смерть нагадал в первый черёд. Только придёт сей срок не скоро.

Олимпия вдруг стала хладнокровной и строгой, какой была, когда змей в руках держала.

– Вот и позрим, не самозванец ли ты, не ложный ли оракул.

И велела взойти на башню.

Не снимая шкуры, Старгаст поперёд всех забежал по лестницам и с боевой площадки вниз заглянул. Да пошатнулся, уцепившись за зубья.

– Я, государыня, высоты боюсь…

И в тот же миг совет прозвучал:

– Оборотись спиной.

Волхв оборотился:

– И верно, так не страшно!.. Ну, прощай, Миртала, если что!..

Она же взяла из рук ловца копьё и тупым концом толкнула чародея в грудь. Тот взмахнул руками и рухнул вниз. Крик до ушей донёсся, затем глухой стук о землю, и стихло всё.

Теперь царь на жену воззрился, а у неё, юной, хоть бы бледности добавилось, хоть бы лёгкий вздох из уст вырвался; стоит себе и смотрит, дерзостная эпириотка, словно на забаву! Филипп помедлил чуть и велел приспешникам достать тело волхва да закопать за рвом, где бродяг и казнённых хоронили. А шкуру снять с него и вместо попоны леопардовой на его коня надеть – всё же добыча…

Но глядь… а сей оракул выходит из сухого рва! Встал супротив башни, отряхнул шкуру, выбивая пыль, и закричал Олимпии:

– Добро, что испытала! И ныне возьмусь-ка я возмущать земные и небесные стихии естества! Да лоно твоё пробуждать! А ты, царь, ступай проклятие с себя снимать, как по пути учил! Как снимешь, так являйся!

Филипп в тот миг уверовал, что перед ним и в самом деле отринутый бог Раз. Иначе бы не спасся! Гневить даже отвергнутых богов он не посмел, напротив, крадучись от дворни, воздал волхву жертвы вином, скотом, одеждами и наказал впредь воздавать так же щедро, то есть вволю кормить, поить: никто не ведал, кто чародей на самом деле. Старгаст все жертвы принял и только от одежды отказался: мол, мне сподручней в львиной шкуре. Раздав наказы, царь в тот же день собрал полки и отправился в поход, на сей раз усмирять восставших агриан.