Посвисти для нас

— Нагаяма-сан… она сильно мучалась?

— Нет. Она довольно долго была в коме. Думаю, она не чувствовала боли.

Следуя объяснениям сестры, Одзу спустился на первый этаж пустого больничного корпуса и вышел во внутренний двор.

Темно, хоть глаз коли. Здание больницы возвышалось перед ним как стена. В большинстве окон свет был погашен. Работа не замирала только на сестринских постах, расположенных на каждом этаже. Больница — это место, где жизнь рождается и умирает. Человек нередко задает себе вопрос, когда он умрет, при этом его совершенно не интересует, где это произойдет. Взять, к примеру, Айко. Приходило ли ей в голову, где ее настигнет смерть, когда она еще была здорова? Представляла ли она себе эту жалкую больничную палату?

Миновав внутренний двор, Одзу подошел к прятавшемуся за деревьями квадратному зданию из бетонных блоков. В нем и располагался морг.

В маленькой клетушке у входа сидел охранник и читал книгу.

— Я знакомый… Нагаямы-сан, — сказал Одзу охраннику.

Тот оглядел посетителя и через крошечное окошко просунул деревянный номерок.

— По лестнице вверх и налево. Номерок потом не забудьте вернуть.

Одзу поднялся по пахнувшим цементом ступенькам. Свет струился из освещенной лампами комнаты, где на стульчиках сидели две женщины. У гроба из некрашеного дерева стояли зажженные свечи. Курились ароматические поминальные палочки, их дым в тишине поднимался к потолку.

Одзу поклонился женщинам, сложил перед гробом руки ладонями вместе и зажег поминальную палочку.

«Айко! Это я. Одзу, — прошептал он про себя. — Вот мы опять встретились. Последний раз виделись больше двадцати лет назад, я тогда и подумать не мог, что следующая встреча будет в таком месте…»

Перед его глазами встала одетая в шаровары Айко, медленно поднимавшаяся по каменным ступеням храма Дзёсёко в Сюдзане. Ему тогда было двадцать четыре года, Айко — двадцать три.

В морге не было никакой внутренней отделки. Только голые бетонные стены, на которые пламя свечей отбрасывало похожие на пятна тени. Одзу присел рядом с двумя женщинами, видимо, подругами Айко.

Он закрыл глаза, и перед ним одна за другой стали разворачиваться картины давно минувших дней. Айко в форменной матроске едет в электричке. Она замечает, как Одзу и Хирамэ крадутся за ней по дорожке вдоль Асиягавы, и уходит от них, задрав нос. Айко в купальнике плескается в воде с подружками на пляже в Асия. Всего час назад ее жизнь, сплетенная из таких сцен, подошла к концу.

— Простите… — услышал Одзу и открыл глаза.

— Вы еще здесь побудете?

Это была одна из подруг Айко. Судя по виду, лет ей было прилично, но Одзу показалось, что когда-то он уже видел это лицо.

— Да, конечно.

— Мы хотим обзвонить людей, сообщить, что Айко умерла. Вернемся через полчасика… Это будет очень любезно с вашей стороны.

Когда Одзу встал со стула, женщина удивленно посмотрела на него:

— Извините… вы, случайно, не учились в школе Нада?

— Учился.

— Вы меня не помните? Мы с Айко всегда ездили на электричке в гимназию из Асия. Меня зовут Накамура.

Одзу мигнул и затряс головой. Перед глазами встало рыбье лицо Хирамэ.

Женщины вышли. Одзу положил руки на колени и стал смотреть на дымок, поднимавшийся от ароматических палочек, затем перевел взгляд на колеблющееся пламя свечей. Палочки и свечи — единственное, что символизировало здесь траур по Айко.

Скоро явится человек из похоронного бюро и увезет тело. Может статься, покойная и не вспомнила бы сидящего сейчас у ее останков человека, думал Одзу.

Да… Ведь он не входил в круг ее друзей. И все же в эту ночь он несет вахту у ее остывшего тела. Это не простая превратность судьбы. Одзу чувствовал, что за всем этим кроется смысл жизни.

«Что означала для меня и Хирамэ эта женщина?» — размышлял Одзу, рассматривая сцепленные пальцы рук.

Бывают люди, не оставляющие в душе никакого следа, сколько с ними ни встречайся. А попадаются и такие, кто лишь раз коснется вашей жизни, но останется в памяти до конца дней. Для Хирамэ таким человеком оказалась эта женщина, а для Одзу таким другом был Хирамэ.

«Но тебе и Хирамэ, и я вряд ли были интересны, — говорил Одзу, обращаясь к Айко. — Наверное, мы тебе все время мешали. Ты уж прости нас за это».

У Одзу не хватало слов, чтобы выразить переполнявшие грудь чувства.

«Если бы не было войны, Хирамэ мог бы жениться, стать отцом нескольких ребятишек».

Незаметно для самого себя он стал произносить про себя теснившиеся в душе слова на кансайском[42] диалекте, на котором он говорил, когда учился в школе Нада:

«Если бы не война… может быть, тебе не пришлось бы умирать вот так, в одиночестве…»

Вот почему я не могу думать о вас с Хирамэ по отдельности, говорил Одзу Айко. Вы разделили одну судьбу. Я еще живу, а Хирамэ умер, а теперь ушла и ты.

«Я тоже когда-нибудь присоединюсь к вам в вашем мире».

В пустых бетонных стенах не нашлось ни одного цветка, чтобы украсить останки Айко. В тишине Одзу закрыл глаза, и по щекам его медленно потекли слезы. Слезы, которые поколение Эйити никогда не сможет понять. Они понятны лишь поколению, потерявшему в войне родных и любимых.

«Какое жалкое помещение, — проговорил Одзу, обращаясь к Хирамэ. — Ни цветов, ни семьи».

«Раз так… — прошептал Хирамэ. Его лицо плавало в слезах Одзу, — может, посвистишь для нас? В школе у тебя классно получалось. Для нее и для меня».

Одзу вытянул губы трубочкой и попробовал свистнуть. Но с губ сорвался лишь слабый оборванный звук.

Победа

Заведующий отделением Утида сидел в том же конференц-зале, где они недавно встречались с сотрудником фармацевтической компании. Барабаня пальцами по столу, он пытался собраться с мыслями, но переполнявшая грудь тревога не проходила.

В дверь постучали.

— Войдите.

Появились Курихара и Эйити, оба в белых халатах. Они поклонились и, не говоря ни слова, сели за стол друг против друга.

— Никто вас не заметил? — спросил завотделением, не переставая выбивать дробь по столу.

— Нет, мы незаметно.

— М-м… — Утида помолчал. — Опаздывает Старик…

— Думаю, будет с минуты на минуту…

Повернулась дверная ручка, и вошел профессор Ии. В руке он держал трубку. Все трое встали, приветствуя его.

Завотделением склонил перед профессором голову:

— Просим извинить нас за непростительный промах.

— Не надо. — Старик пожевал потухшую трубку. — Лучше обрисуйте ситуацию.

— Несколько раз звонил этот журналист, Югэ. Я не могу бесконечно от него бегать, хочу сегодня вечером с ним встретиться.

— И?..

— Хотелось бы знать ваше мнение, что я должен ему сказать…

— Да-а… — Профессор Ии вздохнул и закрыл глаза. — Сначала я хотел бы послушать, какие у тебя мысли.

— Во-первых, можно настаивать, что смерть пациентки не вызвана новым препаратом. Но проблема в том, что это не обязательно разрешит ситуацию.

— То есть?

— Газетчиков куда больше причины смерти пациентки волнует то, что мы использовали новый препарат без ее согласия.

— А ты можешь им сказать, что у нас было ее устное согласие?

— Я думал над этим, — кивнул Утида, — но не вызовет ли это еще больше проблем, если они начнут копаться в том, почему мы исключили другие противораковые препараты и оставили только новый.

— Думаешь, они полезут в эту тему?

— Этот Югэ очень дотошный малый… Он уже обошел многих медицинских авторитетов, понабрался знаний по предмету.

Курихара и Эйити слушали их разговор молча. Им было совершенно очевидно, что профессор Ии находится в замешательстве. Заметив, что трубка погасла, он достал из кармана зажигалку, повертел в руках.

— И мы никак не можем помешать, чтобы он это напечатал?

— Мы и так и эдак пробовали… — Утида слегка покачал головой. — Ничего не выходит.

— Ах ты!..

— В терапевтическом уже, похоже, что-то разнюхали. Радуются, наверное. Видно, надеются перехватить у нас контроль над онкологическим центром.