Страница 33 из 54
— Для вас наступило время взросления. Скоро наступит день, когда вы покинете эти стены и отправитесь на поля сражений. Прошу вас не переставать гордиться тем, что вы были учащимися колледжа Р., — громогласно вещал декан перед собравшимися на стадионе студентами подготовительного отделения. До его речей никому не было дела. Ведь это не его и не преподавателей призывали в армию, а студентов.
Для прохождения медкомиссии Одзу отправился в префектуру Тоттори в городок Кураёси, где была зарегистрирована его семья.
Туда же приехали два старика из управы сельского округа, в который входила деревня, где родился отец Одзу. Стоя в одних трусах в актовом зале начальной школы вместе с такими же, как он, парнями, проходя одного врача за другим, Одзу вспоминал тот день, когда сопровождал Хирамэ на медосмотр при поступлении в морскую кадетскую школу.
Когда проверяли на венерические болезни и геморрой, Одзу пришлось снять трусы и встать на все четыре конечности, как собака.
Одзу полагал, что ему определят вторую группу годности. Окружавшие его парни, призванные из деревни, все были крепыши, как на подбор.
Он стоял навытяжку, когда начали оглашать результаты, и услышал, как член медкомиссии громко объявил: «Первая группа!»
— Поздравляем! — радостно приветствовали Одзу пришедшие с ним старики из сельской управы.
Одзу очень хорошо помнил день, когда он явился на приписной пункт.
На черной крыше казармы ворковала стая голубей. На плацу установили таблички, на которых были написаны названия префектур, откуда родом призывники. Одзу и другие новобранцы выстроились перед ними в четыре колонны.
— Сейчас мы будем называть подразделения, к которым вы приписаны. Когда объявят ваше подразделение, надо выйти из строя и построиться перед командиром.
Всех распределили по подразделениям, после чего командиры отвели Одзу и других новобранцев в казарму, где они оказались впервые в жизни. Войдя в казарму, они вновь услышали воркование голубей, сгрудившихся на крыше.
«Интересно, — подумал Одзу, — довелось ли Хирамэ, как мне сейчас, слышать, как воркуют голуби».
Посреди казармы, пропитавшейся запахом масла и человеческих тел, стоял длинный стол, по обе стороны которого тянулись нары с набитыми соломой матрасами.
— Меня зовут Утида, я командир отделения, — сцепив руки за спиной, начал загорелый сержант. — Командир отделения — это ваша мать, поэтому вы можете обращаться ко мне по любому вопросу.
Стоявший рядом с Утидой высоченный капрал неожиданно рявкнул во весь голос:
— Эй! Я смотрю, кое-кто невнимательно слушает командира! Мы тут в колледжах не учились, как некоторые, но еще до того, как нас призвали, понимали, как надо относиться к начальству. В армии положено стоять по стойке смирно, когда слушаешь приказы или распоряжения старшего по званию!
Когда сержант Утида закончил — он произнес свою речь как бы по шаблону, было видно, что возня с новичками ему страшно надоела, настал через капрала:
— Сейчас вам будет выдано обмундирование. Все штатское сложить в рундуки. Переодеться — и на плац для получения оружия.
Вечером для новобранцев устроили праздничный ужин. Кроме риса с красными бобами и свиной тушенки, которую в последнее время редко доводилось есть на гражданке, дали по палочке сладкой фасолевой пастилы. Однако…
«Здесь только в первый день дают такую жратву. Дальше будет совсем по-другому», — услышали от «стариков» вновь прибывшие. От этих слов кусок не лез в горло.
— После ужина каждый должен повернуться в ту сторону, где его родной дом, и поклониться, — смягчившись, проинструктировал молодых солдат командир. — Считайте, что после этого все связи с гражданкой у вас порваны.
А поздно вечером, когда новобранцы впервые закрыли глаза на набитых соломой матрасах, до их слуха издалека донеслись протяжные печальные звуки трубы, игравшей отбой:
Новобранцы — симпатичные ребята,
Спать ложитесь, и не надо слез.
Вдыхая запахи масла, пота и самой казармы, прислушиваясь к звукам трубы, Одзу думал о выражении лица одетого в военную форму Хирамэ на фотографии, которую тот ему прислал.
«Он уже давно каждый вечер слышит такую же трубу…»
Затем перед его глазами встала белая дорога вдоль берега Асиягавы. Айко Адзума в матроске шагала по ней со своей подружкой. Они то и дело останавливались и над чем-то смеялись.
«Надо спать».
Одзу всеми силами старался отогнать эти воспоминания, воспоминания, до которых он уже не мог дотянуться рукой.
Худшие опасения сбылись — атмосфера, зачем-то искусственно созданная в первый день пребывания новобранцев в части, испарилась без следа уже на следующий день. У Одзу и его товарищей не было ни минуты свободного времени, их заставляли бегать, выполнять тяжелую работу, сопровождая это криком и побоями. Возможность отдохнуть появлялась только в туалете и после отбоя под печальный стон трубы.
Без побоев не проходило ни одного дня. Новобранцев били во время занятий боевой и физической подготовкой, били, когда они возвращались в казарму. В первый день сержант говорил, что командир отделения заменит им мать, но эта мать вместо того, чтобы самой заниматься подопечными, сидела на соломенном тюфяке и наблюдала за тем, как старослужащие применяли свои методы наказания новичков.
— Мы в колледжи не ходили, мозги учебой себе не забивали. Обошлись без колледжей, зато мы не такие сачки и придурки, как вы, салаги!
Такими словами «старики» неизменно сопровождали издевательства, которым подвергали Одзу и других рекрутов. И когда растерянные новички, у которых украли палочки для еды и выстиранное белье, явились к командиру подразделения спросить, что им делать, то сержант просто от них отвернулся:
— Хм-м!.. Откуда мне знать, что вам делать. Я ведь в колледже не учился.
Заступаться друг за друга новобранцы не могли. Даже просто помочь кому-то нельзя было себе позволить. Так со временем в людях умирали чувство дружбы, о которой они часто говорили, когда учились в коллежде, и готовность к самопожертвованию. Если молодой солдат совершал какой-то проступок, наказание получал не только он один. Всех новобранцев выстраивали в две шеренги, и после длинного нравоучения их заставляли поворачиваться и колотить друг друга.
Тут наконец Одзу сообразил, что значило одутловатое лицо Хирамэ на фото, которое тот прислал из Кореи. На самом деле оно опухло от ударов.
«Вот оно что! Значит, Хирамэ тоже достается каждый день».
Одзу это понял, глядя на парня по фамилии Ямамото, который жил с ним в одной казарме, а до этого учился в колледже в Токио.
Во время утренних пробежек Ямамото быстро уставал, наверное, был не так крепок, как остальные. Задыхаясь, он бежал позади всех, оставая все больше и больше.
— В чем дело, свинья?! — Командир отделения ударил Ямамото по лицу, когда тот наконец добрался до финиша. — Как ты воевать собрался?! Ну как давай еще круг! Один! — орал он.
В итоге Ямамото пришлось пробежать больше всех.
Как-то посреди ночи у входа в казарму послышался дикий крик:
— Кто тебе разрешил ходить в сортир без доклада?!
Ямамото стал просить прощение за допущенную ошибку. Послышался удар и звук падающего тела. Ямамото сбили с ног.
— Что там такое? В чем дело? — Командир отделения сунул ноги в галоши и направился к двери.
— Понял. Я ему объясню, что к чему. Сделаю как надо, не сомневайтесь.
Голоса стихли, видимо, переговоры закончились.
«Этот парень легко не отделается», — думали новобранцы, с подбородком накрываясь одеялами.
Вышло так, как они ожидали. Наказание не заставило себя ждать — на следующий день «старики» выбили Ямамото пару зубов. Лицо его распухло, как гранат.
Прошло четыре месяца после призыва, и в казарме пошли слухи, что скоро всех отправят на фронт.
Однажды ночью слухи превратились в реальность: в полной амуниции солдат погрузили сначала в железнодорожный эшелон, а потом на транспортное судно. Чтобы избежать встречи с подлодками противника, информацию о дне отправления и пункте назначения засекретили. Все были застигнуты врасплох и не получили возможности повидаться с родственниками перед отъездом.