Разрушающее напряжение

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ЛИСА И ЕЖИК.

1

— Слово «Спарта» тебе говорит что-нибудь ?

Молодая женщина сидела на стуле с гнутой спинкой из лакированной сосны. Ее лицо было повернуто к большому окну; бесстрастное лицо казалось бледным в рассеянном свете, который заливал белую комнату, отражаясь от зимнего пейзажа снаружи.

Ее визави машинально теребил свою аккуратную, с проседью бородку и пристально смотрел на нее поверх очков, — ждал ответа.

Дубовый, обшарпанный старинный стол. Доброжелательный взгляд, было видно, что спешить ему абсолютно некуда.

— Конечно. — На овальном лице ее брови казались широкими чернильными штрихами над светло-карими глазами; под вздернутым носом — полный рот, губы невинны в своей нежной, естественной розовости. Немытые каштановые волосы, лежавшие тонкими прядями на ее щеках, бесформенный халат — все это не могло скрыть ее красоты.

— И что это значит для тебя?

— О чем ты?

— Слово «Спарта», что оно значит для тебя?

— Меня зовут Спарта. — Она все еще не смотрела на него.

— А как насчет имени Линда? Оно что-нибудь значит  для тебя?

 Она покачала головой.

— А как насчет Эллен?

Молчание.

— Ты знаешь, кто я такой?

— По-моему, мы еще не встречались, доктор. — Она продолжала пристально смотреть в окно, рассматривая что-то вдали.

— Но ты же знаешь, что я врач.

Она поерзала на стуле, оглядела комнату, рассматривая дипломы, книги и посмотрела на него с тонкой улыбкой.

Доктор улыбнулся в ответ. Они встречались каждую неделю в течение последнего года. И вот все вернулось «на круги своя», опять.  Да, любой здравомыслящий человек понял бы, что находится в кабинете врача.

Ее улыбка погасла и она отвернулась к окну.

— Ты знаешь, где находишься?

— Нет. Меня привезли сюда ночью. Обычно я бываю в… программе.

— И где же это?

— В… Мэриленде.

— А как называется эта программа?

— Я… — Она нахмурилась, на ее лбу появилась морщинка. — … Я не могу тебе этого сказать.

— А! — Ты не можешь это вспомнить.

Ее глаза вспыхнули сердито. — Это закрытая информация.

— Ты имеешь в виду, что это засекречено?

— Да. Я не должна говорить название программы тем у кого нет допуска Q.

— У меня есть допуск, Линда.

— Это не мое имя. Откуда я знаю, что у вас есть допуск? Вот если мой отец скажет мне, что я могу поговорить с вами о программе, я это сделаю.

Он часто говорил ей, что ее родители умерли. Неизменно она встречала новость с недоверием, и забывала об этом через  пять-десять минут. Однако, если он настаивал, пытаясь убедить ее, то она впадала в бешенство от замешательства и горя. А через несколько минут после того, как он переставал настаивать, вновь наступало печальное спокойствие. Поэтому он давно перестал ее этим терзать.

Из всех пациентов она больше всех его расстраивала. Ему очень хотелось восстановить ее утраченную личность, и он верил, что сможет это сделать, если только кураторы ему позволят.

Разочарованный и уставший, он отказался от сценария интервью.

— Что ты там видишь? — спросил он.

— Деревья. Горы. — В ее голосе был долгий шепот. — Снег на земле.

Такой разговор происходил уже не раз, но она этого не помнила. Сейчас он попросит ее рассказать, что случилось с ней вчера, и она подробно расскажет о событиях, которые произошли более трех лет назад.

Он резко поднялся — удивляя себя, потому что редко менял план свой работы:

— Хочешь выйти на улицу?

Она казалась такой же удивленной, как и он.

Медсестры ворчали и суетились над ней, упаковывая ее в шерстяные брюки, фланелевую рубашку, шарф, кожаные сапоги на меховой подкладке, толстое пальто из блестящего серого стеганого материала — сказочно дорогой гардероб, который она воспринимала как должное. Она была способна одеваться сама, но обычно ходила в халате и шлепанцах. — Сестре-хозяйке было так проще — меньше мороки.

Доктор ждал ее снаружи на ледяных ступенях каменной веранды, рассматривая двери с их облезлыми рамами — желтый пигмент краски превращался в порошок в сухом, морозном, разреженном воздухе. Он был высоким и очень полным человеком. Его черное пальто «Честерфилд» с элегантным бархатным воротником, стоившее как средней цены квартира, еще больше добавляла ему полноты. Но что поделаешь, — положение обязывало.

Появилась та, которую он ждал — медсестры проводили ее до дверей. Она слегка задохнулась глотнув резкого холодного воздуха. На щеках под прозрачной поверхностью бело-голубой кожи расцвели два розовых пятна. Она не была ни высокой, ни необычайно стройной, но в ее движениях сквозила быстрая профессиональная уверенность, которая напомнила ему, что она танцовщица. Среди всего прочего.

Он и девушка шли по территории за главным зданием. К востоку, была пустыня — белая с коричневыми проплешинами песка. Но не все белое было снегом, кое-где это была соль. С высоты, на которой они находились, безжизненное пространство пустыни было видно по-крайней мере на сто миль вокруг. Далеко на юге сверкнул отблеск полуденного солнца от окон проходящего магнитоплана. Под ногами хрустели прихваченные морозом стебли коричневой травы, солнечный свет слепил глаза, отражаясь от снежного покрова.

Край лужайки был обозначен голыми тополями, посаженными близко друг к другу, параллельно древней стене из коричневого камня. Трехметровый электрифицированный забор за стеной почти слился с горным склоном, на который упала тень;  под покровом можжевельников еще сохранялись  голубые сугробы.

Сели на освещенную солнцем скамейку. Он вынул шахматную доску из кармана своего пальто и положил между ними.

— Хочешь сыграть?

— А ты хорошо играешь? — спросила она просто.

— Средне. Не так хорошо, как ты.

— А откуда ты это знаешь?

Он колебался — они часто играли — но эту правду он устал ей говорить. 

— Это есть в твоем файле.

— Хотела бы я увидеть свой файл когда-нибудь.

— Боюсь, у меня больше нет к нему доступа, — соврал он. Файл, который она имела в виду, был не тем, о котором говорил он. Они говорили о разных вещах.

Ей выпало играть белыми, и она быстро разыграла итальянскую партию, лишая доктора из равновесия ходом пешки с3 на четвертом ходу.

Чтобы дать себе время подумать, он спросил:

— Есть ли еще какие-нибудь просьбы?

— Просьбы?

— Есть что-нибудь, что мы можем сделать для тебя?

— Я хотела бы увидеть своих маму и папу.

Он не ответил, обдумывая ход. Как и большинство любителей, он изо всех сил пытался думать на два-три шага вперед, но у него это плохо получалось. Как и большинство мастеров, она думала позиционно, и хотя в текущий момент она уже не помнила свои первые ходы, это не имело значения. До того как несколько лет назад ее краткосрочная память была стерта, в долговременной сохранились несчетные варианты и позиции.

Она отвечала мгновенно, вот уже один из его слонов скоро будет проигран. Он улыбнулся с сожалением. Происходил еще один разгром. Тем не менее он сделал все возможное, чтобы оказать достойное сопротивление, и подарить ей интересную игру.

Пока кураторы не развязали ему руки, он мало чем мог ей помочь.

Прошел час — время для нее ничего не значило, — вот она опять говорит «подумай». Ферзя давно нет, ситуация безнадежна. — «Сдаюсь». Она улыбнулась, поблагодарила его. Он сунул шахматную доску в карман.

Когда доска исчезла из виду, к ней вернулся тоскующий взгляд.

Они еще раз прошлись вдоль стены. Тени были длинными, дыхание застывало перед лицами, над головой туманное голубое небо было покрыто тысячей инверсионных следов. Медсестра встретила их у двери, доктор остался снаружи. Когда он попрощался, девушка с любопытством посмотрела на него, уже забыв, кто он такой.