Наследник Клеопатры

– Полагаю, царица желала, чтобы он исцелился, – спокойно произнес император. – И я не слышал, чтобы он когда-нибудь противился ее желаниям и приказам. – Октавиан вернулся к своей скамье и сел. – Или ты по собственной воле прошел через это?

Цезарион не ответил. От воспоминания о прижигании железом у него перехватило дыхание, и он знал, что у него вы рвется крик, если он ответит. Почему они не вернут ему лекарство? О Дионис, какое унижение, если с ним именно сейчас случится приступ!

– Мой дядя никогда не подпустил бы к себе врача, – сообщил ему Октавиан и наклонился вперед, пронзительно глядя на юношу. – Ты бы согласился на такое лечение снова? Наверняка ты знаешь – гораздо лучше других, – что такое боль. Как ты думаешь, сколько тебе удастся выдержать?

– Арей, ты понимаешь, о чем они говорят? – громко вскричал Цезарион на греческом. – Они собираются пытать меня, чтобы узнать имена друзей, помогавших мне. И ты это одобряешь?

От страха философ, казалось, готов был вжаться в стену. Цезарион снова взглянул на Октавиана.

– Да и одобрят ли это сами мучители? – спросил юноша, продолжая говорить на греческом, чтобы его поняли все, кто слушал сейчас. – Я – Лагид, бог и сын бога. И к тому же я твой родственник, сын твоего приемного отца, которого ты вроде как чтишь. Даже твои друзья не осмелились бы так поступать, а кроме того, что это тебе даст? Имена одного или двух человек, которые – ты можешь быть уверен – все равно никогда не признаются в том, что видели меня живым. Заговора не было. Ты победил, Цезарь. Египет твой, моя мать мертва, а вскоре и я буду мертв.

– Я не стал бы руководствоваться твоими заверениями о невозможности заговора, – сказал стоявший за его спиной Агриппа.

– А я не хотел бы, чтобы на меня давили, заставляя предать своих друзей, – ответил Цезарион. – Вы хотите, чтобы они замолчали навсегда. Возможно, я не смогу вынести очень много боли, хотя и приложу все силы, чтобы вытерпеть мучения. Вам не узнать их имен с той легкостью, на которую вы рассчитываете.

Император вздохнул и подал знак Агриппе. Этот крупный человек отпустил Цезариона, подошел к скамье и сел рядом с Октавианом. Сидя бок о бок, эти двое бесцеремонно смотрели на юношу, словно изучая его.

– Я не буду предавать смерти твоих друзей, – сказал Октавиаи, Цезарион насмешливо фыркнул. – Конечно нет.

– Кто это был? Тимаген? Антенион? Гермоген? Архибий? Цезарион не произнес ни слова. Его грела мысль о том, что они даже не вспомнили о Родоне.

– Я не причиню им вреда! – нетерпеливо повторил Октавиан. – Разве ты сам не видишь, что для казней уже слишком поздно? Я убил всех, кого хотел убить, в течение нескольких первых дней. Если мы начнем обезглавливать приверженцев царского дома сейчас, это привлечет именно то внимание, которого мы пытаемся избежать!

– Ты царь, и даже больше, чем просто царь, – ответил Цезарион. – Ничто не сдерживает тебя в твоих действиях, кроме собственной воли. Если ты знаешь, кто мои друзья, то общественное мнение не сможет их защитить.

– Я не чудовище! – воскликнул император. – Я хотел завоевать Египет и добился своего, но теперь, когда эта страна принадлежит мне, я желаю, чтобы она мирно процветала. Я милосерден и снисходителен. Поверь, я готов проявить великодушие и по отношению к твоим друзьям.

– Разве не то же самое ты говорил моей матери?! – с горечью воскликнул Цезарион. – Неужели ты забыл, как обещал царице, что будешь великодушен к ней и ее детям? Но твое намерение заключалось в том, чтобы выставить ее напоказ во время праздничного триумфа! – Голос юноши зазвенел от негодования. – И когда ты испугался, что Клеопатра готова наложить на себя руки, дабы избежать унижения, ты попытался помешать ей и пригрозил убить ее детей. Вот истинная мера твоего великодушия!

– Я не убивал их.

– Когда она была уже мертва, в этом не было нужды, не так ли? Цезарь, ты только что угрожал мне раскаленным железом. Неужели ты действительно думаешь, что я поверю в то, что ты проявишь милость к моим друзьям?

– Это бесполезно, – снова вмешался Агриппа. – Запри его, а там посмотрим. Может, что-нибудь еще удастся выяснить.

У Цезариона сжалось сердце, когда он понял, что они не собирались пытать его. Этого не делали, как он сам сказал, даже друзья императора: этого не делал и сам император. Они просто пытались припугнуть его, чтобы он согласился сотрудничать с ними. И теперь юноша чувствовал неловкость и стыд, оттого что поверил им.

– Запереть где? – спросил Октавиан с кислой миной на лице. – Сплетни уже наверняка гуляют по всей Александрии: «Арей подъехал к дворцу в большой спешке с чьим-то телом в повозке; его принесли в зал для аудиенций, лицо было закрыто полой плаща, а сейчас император и Агриппа закрылись там. Боги и богини, как вы думаете, кто это может быть?..»

Молчавший до этого Арей робко подал голос.

– Я сделал все, что было в моих силах, господин! – запротестовал он. – Мои слуги не узнали царя, и я постарался, чтобы никто больше его не видел.

– Тебя никто не упрекает, – откликнулся Октавиан. – Ты все сделал отлично. Я просто говорю о том, что, по всей видимости, об этом случае уже ходят сплетни. Людям захочется узнать, что происходит, а если они увидят его, то слухи распространятся по всей Александрии в течение часа. «Птолемей Цезарь вернулся из мертвых, и теперь его держат во дворце как пленника!» К вечеру начнется мятеж. Если мы попробуем увезти его, закрыв ему лицо, и возьмем молчаливых и достойных доверия стражей, это лишний раз докажет, что мы что-то хотим скрыть. – Он подпер кулаком подбородок и сердито уставился на Цезариона.

– Первое время мы могли бы спрятать его в коридоре, – предложил Агриппа. – Заковать в кандалы и приставить двух надежных людей. Это своего рода тайник; кроме того, нам не понадобится менять расписание караулов в тюрьме. Конечно же, мы можем придушить его прямо сейчас. И это, несомненно, пресечет любые разговоры о том, что царь жив. Но я бы рекомендовал этого не делать до тех пор, пока мы не узнаем, с кем он встречался.

Октавиан вздохнул и выпрямился.

– В коридор, – решил он. – Строго проследи за этим. И спроси Лонгиния, удалось ли ему найти ту девушку.

Цезарион напрягся и крепко сжал кулаки, стараясь, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул. Найти девушку. Египтянку, которая сказала, что ее отец – купец из Коптоса...

О Зевс, зная это, они, конечно, легко могли выследить Мелантэ. Ани поднял шум, когда ее похитили, и стража повсюду искала ее. Любой купец из Коптоса пришвартовался бы в гавани на озере Мареотис, а сейчас таких купцов не так много.

– Я уже сказал вам, – произнес он, не забывая о том, что его голос должен звучать ровно, не выдавая волнения. – Эта девушка – никто. Я никогда не рассказывал о себе ни ей, ни ее отцу.

Октавиан и Агриппа с интересом посмотрели на него. С горьким сожалением Цезарион вдруг понял, что ему не нужно было ничего говорить. Они уже согласились с тем, что девушка ровным счетом ничего не значила в связи с его появлением в Александрии, а он только что доказал им обратное.

– Эта девчонка оставалась с тобой достаточно долго, чтобы знать, к кому ты ходишь, не так ли? – спросил Агриппа и впервые за все время их разговора улыбнулся.

Мелантэ знала, кто помогал ему. Она встречалась с Родоном. И хотя Цезарион следил затем, чтобы не упоминать при ней об Архибии, она, возможно, слышала это имя, например от рабов, если не от кого-либо другого. Мелантэ, вероятно, не имела даже представления о том, что произойдет с этими людьми, если она назовет их имена. Если же она сообразит, что нужно молчать, ее начнут пытать. Щепетильность, которая послужила защитой ему, вовсе не распространялась на простую египетскую девушку.

Октавиан хотел уничтожить всех, кто помогал юному царю: Родона, а вместе с ним его рыжеволосую любовницу и их маленьких детей; Архибия, этого верного и великодушного старика; Ани, Тиатрес, Серапиона и маленького Изидора; их рабов и наемных работников; прекрасную Мелантэ, которая пообещала, что будет любить его, несмотря ни на что. Всех их ждала смерть, потому что они совершили невероятную ошибку – они помогли ему.