Таир. Спаси меня

Спустя час из открытого окна до меня донёсся гомон. Людей было много: женщины и мужчины. Жаль, окно выходило в сад, и я не могла увидеть тех, кто вошёл во двор. Я слышала радостное восклицание моего отца, он приветствовал гостей и приглашал их к столу, который я помогала матери накрывать перед домом. Сначала они выпьют кофе, обсудят детали, а позже, когда решится вопрос со свадьбой, сядут поужинать. Я ждала этого момента, чтобы аккуратно пробраться в комнату братьев и оттуда выглянуть во двор.

Сердце билось так быстро и сильно, что, казалось, вот-вот лишусь чувств от волнения. Я боялась и одновременно предвкушала нашу встречу с женихом. Но пока такой возможности не представлялось, и я тихонечко прокралась в спальню Фарида и Амина. Воспользовавшись тем, что братья были на улице вместе с родителями, я бросилась к окну и, упав перед ним на колени, осторожно выглянула снизу. Во дворе горели две лампочки, которые отец запрещал включать в будний день. Только по праздникам. Вокруг лампочек суетливо летали бабочки и мошкара.

Я пробежалась взглядом по гостям и почти никого не узнала, кроме Фатихи и её мужа. Она, обычно весёлая хохотушка, сидела, опустив глаза и склонив голову. Наверное, стеснялась чужих людей. Я раньше их не встречала. Мужчин я вообще не знаю, кроме самых близких, а вот женщин в деревне видела всех. Эти были чужие.

Я обрадовалась. Значит, буду жить далеко от родителей.

Но где же жених? Он не пришёл? Его так же оставили в комнате, как меня? Да нет же. Что за глупости? Он же мужчина, кто же его заставит сидеть в комнате?

Да и мать сказала, что у него нет родителей. А представлять его интересы перед моим отцом может кто угодно: от дальних родственников, до знакомых. Вот бы они скорее договорились, и свадьба состоялась. Мне подарят золото и увезут отсюда. Я больше не буду доить коров и счёсывать пальцы до крови, пытаясь отстирать толстый слой грязи со штанов братьев и отца. А последний не будет меня бить из-за всякой мелочи. Мелочи, из-за которой он ничего не говорит Фариду и Амину, потому что они парни.

У меня будет своя семья, где меня будут любить. И если за какие-то грехи у меня родится девочка, я не буду обстригать ей волосы. Я куплю ей красивый платок и много платьев.

Жениха я так и не увидела. За столом не было молодых мужчин, но я успела рассмотреть золотые браслеты на кисти одной из женщин. Они отсвечивали жёлтым блеском и звенели, когда женщина что-то говорила, при этом будто нарочно жестикулировала этой рукой. У нас женщины так много не говорят и громко не смеются. Это грех. Грех привлекать к себе внимание мужчин. Грех тараторить без умолку за столом. Отец за такое побил бы мать. Но сейчас он сидел молча, лишь иногда поглядывал на женщину из-под косматых бровей.

Я не могла расслышать, о чём они говорят, а все мои мысли занимали эти браслеты. Они, должно быть, стоят целое состояние. С тех пор золото и начало ассоциироваться у меня со свободой. Пока это слово маячило перед взором призрачным маревом, но я отчаянно хотела её приобрести. Свободу…

– Ах ты, паршивка! – прошипел вдруг кто-то у самого уха, и я взвизгнула от неожиданности. Рука Амина тут же зажала мне рот. – Молчи, глупая, а то услышат, – руку он убрал, а во взгляде старшего брата я заметила смешливые огоньки. – Что, жениха своего хотела увидеть?

– Только отцу не говори, – взмолилась тихо, краснея из-за своего поступка. Нельзя смотреть на жениха, пока не позволят старшие.

Он задумчиво почесал жидкую, но пушистую бороду.

– Ладно, не скажу. Но ты тогда мне персиков пойди нарви.

Амин в отличие от Фарида почти не бил меня. Он был похож на мать, такой же хитрый, умный, изворотливый. Любил подшучивать надо мной, иногда рассказывал родителям о моих проступках и с ехидной ухмылкой наблюдал, как отец лупит меня палкой. Вот и сейчас я боялась, что расскажет. Но замаячившая впереди свобода придала смелости, и я спросила его:

– А ты видел того мужчину? Ну, за которого меня замуж отдают?

– Нет, он не пришёл. Но я видел его как-то в городе. Рынок, куда мы возим продавать фрукты, ему принадлежит.

Рынок? Целый рынок?! Я даже рот разинула от удивления.

– А какой он? – прошептала завороженно, совсем позабыв о приличии.

– Узнаешь потом, – снисходительно ответил брат. – Всё, иди к себе, дай отдохнуть.

– Нет-нет, скажи. Скажи, какой он? Хотя бы что-нибудь…

Амин как-то странно на меня взглянул, а потом, склонившись, заговорщицки прошептал:

– Старый и мерзкий. У него большой живот и лысина. И зубы вставные!

Я выбежала из комнаты братьев в слезах и бросилась к себе. Упала на скрипучую кровать, закрыв лицо руками.

Неправда. Это неправда. Брат соврал мне. Подшутил надо мной, поиздевался. Меня не могут отдать за старого, отвратительного деда!

ГЛАВА 4

– Как ты посмела мне перечить? Потаскуха! – рявкнул на меня отец, приближаясь с палкой, которой мать только что выгнала овец на малое пастбище. Отец вырвал палку из её рук и бросился ко мне, собираясь поколотить. Я закрылась руками, чтобы не попал по голове, и вдруг услышала тихий голос матери:

– Не стоит, Акрам. Не бей.

– Чтооо? – взревел он, поворачиваясь к жене и замахиваясь уже на неё. – И ты мне перечить вздумала?!

– Нет-нет! – замахала мать руками. – Ты сам знаешь, как лучше. Но если на ней синяки останутся, что скажем Асафу? Он же захочет её увидеть. А потом станет спрашивать, за что били. Мало ли что подумает про эту девчонку. Ещё откажется брать её.

Я выдохнула, когда отец опустил палку, вняв словам матери, что случалось довольно редко. Да и не заступалась мать за меня никогда. Я всегда ждала и верила, что однажды она пожалеет меня, проникнется, но увы… Да и тогда я не обольщалась. Она не за меня заступалась, она переживала, что старик не захочет взять меня в жёны.

Но поразило меня не это. То, что я для своих родителей значила меньше, чем одна овца из стада, не было для меня новостью. Тогда, в четырнадцать, я уже знала, что они меня ненавидят, и чуда не ждала. Поразило другое… Мать сказала, что жених захочет увидеть меня. Но она же мне говорила всегда, что до свадьбы нельзя видеться с мужчиной! Нельзя смотреть на того, кто тебе не муж. И мужчина смотреть не должен. Это грех! Я видела, как выдавали замуж своих дочерей наши односельчане, и всегда жених видел невесту только на свадьбе. По крайней мере, так все говорили.

– Не пойду за старика, – всхлипнула снова я, и отец, зло отшвырнув от себя палку, завопил на мать, тыча в меня пальцем.

– Это твоё воспитание! Ты не смогла одну девчонку нормально вырастить! Посмотри, как себя ведёт эта потаскуха! – отец всегда, когда злился, называл меня потаскухой. А я долго не понимала значения этого слова, думая, что это моё второе имя.

Я не любила, когда отец кричал на мать. Мне было жаль её. Несмотря на всё, что она мне говорила, на то, что ни разу не вступилась, не обняла, не прижала к своей материнской груди, я любила её. Не так, как любят дочки Фатиху, но любила.

А ещё она была женщиной. Женщиной, которую также могли побить палкой, запереть в комнате или отругать. Я не знала родителей матери, отец не пускал нас к ним, хоть они и жили в соседней деревне, объясняя это тем, что теперь мать не имеет к их семье никакого отношения. Да и она не рвалась. Из чего я сделала вывод, что она не скучала по ним, раз ни разу не попыталась сбежать от отца к своим папе с мамой. Может, они были такие же, а может, даже хуже… Они также считали мать проклятьем и постоянно напоминали ей об этом. Думаю, что так и было.

Спустя годы я на многое, если не на всё, начну смотреть другими глазами. Я осознаю, какими больными были, если посмотреть глазами нормального человека, окружающие меня люди. Их души сгнили, превратились в тошнотворную, вонючую массу, они превратились в бешеных животных. Потому что всё это считать нормой невозможно. Всё то, что я и сама считала нормой до тех пор, пока Таир не вырвал меня из этой страшной бездны, где лишь вязкая чернота и смрад грехов.