Страница 20 из 67
— Тебя отвезти на маникюр? — спрашивает, поправляя узел галстука, а я отрицательно мотаю головой. — Сегодня в три?
— Да, — глухо отвечаю, стараясь не передернуть плечами на поцелуй в щеку.
— Не волнуйся так. Это просто анализы. Нам надо было давно записаться.
— Наверное, — киваю, а сама уже не уверена, что хочу ребенка от Рокотова.
Ловлю себя на мысли, что даже радуюсь тому, что за три года не смогла забеременеть, и ЭКО уже не кажется панацеей. Глупый мальчишка перелопатил все внутри меня, разметал спокойную жизнь, как снег колесами своего "Патриота", а мне теперь склеивать, собирать из кусков мнимое ощущение нормальности и зализывать шрамы.
— Хочешь сегодня подадим заявление?
— Боря, только не сегодня. Я и так вся на нервах.
— Как скажешь, Лиза. Тогда до трёх?
— Да, не опаздывай.
Я снова выдыхаю с облегчением, когда за Рокотовым закрывается дверь. Уже не в первый раз и скорее всего не в последний. Неужели теперь так будет каждое утро или все же что-то изменится? Во мне к нему. Рано или поздно привыкну, может даже, наоборот, начну грустить или расстраиваться, что он уходит. Или после родов станет не до этого? Там просто не будет времени замечать таких мелочей. Как-то ведь до Максима жили. Не без проблем, но у кого их нет? Уговариваю себя, что те же черри, разрезанные пополам, не тот повод, чтобы цепляться, а проявление заботы. Пусть раздражающей, но заботы. Сама ведь раскусываю помидорку, зацепив ее вилкой, и сколько раз обляпывалась соком не сосчитать. А Макс… Просто вспышка и ничего больше. Сама себе говорила, что на такого не поведусь, и повелась. Усмехнувшись, иду в душ, потом сушу волосы, собираюсь и еду в салон приводить в порядок обкромсанные ногти.
На парковке у "Lalale" сегодня немногим свободнее, чем всегда. "GLA" замирает рядом с ядерно-розовым "Купером", и я захожу в салон красоты, пытаясь угадать кому может принадлежать такая яркая машина. Мне хватает беглого взгляда — никто из присутствующих, кроме обладательницы ядерно-кислотных прядей, на подобном авто не поедет даже под угрозой смерти. Все, как и я, в стильных костюмах, разнящихся лишь цветом, но они не блещут вырвиглазностью, а девушка будто целенаправленно выбирает такую гамму, что для одежды, что для волос и маникюра.
— Елизавета Павловна, доброе утро, — Женечка, мой мастер и волшебник. Целует в обе щеки, потом ладонь и ахает, увидев с чем ему сегодня придется работать. — Кошмар! Елизавета Павловна, кошмар!
— Женечка, спокойствие. У тебя золотые руки, ты и не такое сможешь исправить, — улыбаюсь его панике и подобию появляющегося настроения.
— Такие ноготочки, — вздыхает он, чуть не плача. — Моя гордость. Елизавета Павловна, под корень-то зачем резали?
— Сломала.
— Как!? Эти ноготочки невозможно сломать!
— Оказалось, очень даже можно.
— Сонечка, ты посмотри какое варварство Елизавета Павловна сотворила! — Женя зовёт девушку-мастера, занимающуюся подготовкой своего места, и они уже вдвоем с ней чуть не воют, осматривая "уродливые пеньки" на моей правой руке. — Ведь только на днях рассказывал Софье Георгиевне про вашу красоту, и что теперь?
— Получается, что ты и накаркал, Женя, — уже хохочу я и категорически отказываюсь от наращивания. — Мы с тобой уже наращивали, Женя. Не хочу больше такого счастья. Пусть лучше какие-никакие, а свои.
— Лизочка Павловна, миленькая моя, я резать не буду. Хоть убивайте, не поднимется у меня рука.
— Женя, режь, — кладу левую руку на валик и взглядом показываю на ножнички. — Все, пациент скорее мертв, чем жив.
Но паренёк отбрыкивается, умоляя меня не сходить с ума и немного походить с нарощенными. До какого-то момента это ещё было смешно, а потом я психанула — схватила маникюрные ножницы и отрезала один ноготь на косую, от чего Женечка заголосил уже на весь салон:
— Лизочка Павловна, что же вы делаете, родненькая!?
— Сам дальше? — спросила его и откромсала ещё один ноготь под истеричный вой.
— Все-все-все! Я сам лучше! Вы варварка, Лизочка Павловна! Божечки… Как так можно? Сонечка, я уволюсь! Так и скажу Лене Андреевне, что мое сердце не пережило варварства Лизочки Павловны…
Причитая и заламывая руки, Женя убрал от меня подальше ножницы и, выплакавшись, все же начал ровнять ногти, стараясь сохранить их длину, а уже через час со счастливой улыбкой выбирал цвет лака, успокаивая меня так, как будто это не он, а я переживала из-за пустяков:
— Лизочка Павловна, бледно-розовый всегда в моде, и это ваш цвет, даже не спорьте. Сделаем градиентом, чтобы добавить визуальной длины, и никто ничего не заметит.
— Женечка, полностью полагаюсь на твой вкус, — кивнула я, и мастер расцвел окончательно.
— Обожаю вас и ваши ноготочки, Лизочка Павловна. Гладенькие, как шелк, ровненькие, я бы за такие удавился. Вы только посмотрите, что с моими, — стянув одну перчатку, он показал свой идеальный френч и закатил глаза, — Три часа и хоть бы что-то близкое к вашим. Уже все перепробовал. И ванночки делал, и укреплял, и витамины пил. Тихий ужас! А этот, — продемонстрировав большой палец, паренек брезгливо передернул плечами, — корявый, как пень в лесу. Один раз прищемил дверью и все — плакали мои ногти.
— Женя, поверь мне, у тебя все замечательно. У меня на работе Миша кутикулу не трогает. Вот уж где ужас, так ужас. Хочешь, я уговорю его к тебе записаться?
— Фи! — скривился он, будто слопал лимон, а потом навострил уши. — Миша? Тот секси-кошатник?
— Он самый.
— М-м-м, — мечтательно закатил глаза паренёк. — Красавчик! Обязательно записывайте. Я его по льготному прайсу обслужу со всеми скидками, — наклонился над столом и по секрету зашептал, — Только именно ко мне. У нас Сонечка со своим разбежалась и сейчас в активном поиске. Там такой кошмар! Похлеще любой "Санта Барбары". Она, конечно, та ещё сучка и сама виновата, но я вам ничего не говорил, — и уже громче, чтобы услышали все в зале. — Если страшненький, то, конечно, ко мне, Лизочка Павловна. Красавчиков лучше сразу к Сонечке. У нее бывший — такая скотина!
— Договорились, Женя, — рассмеялась я такой внезапной заботе.
В клинику я заехала попить кофе с Мишкой и немного поглумиться над ним. От одного упоминания о возможном визите в маникюрный салон да еще и к Женечке он поперхнулся и замотал головой:
— Лиз, ты меня извини, но я раньше морду разобью этому твоему заднеприводному, чем дам ему ко мне притронуться.
— Боишься? — захохотала я, — Миша, а где же твоя толерантность?
— Не в этом случае, Лиз! Пусть творят что хотят и как хотят, но не надо меня туда втягивать! Я гетеросексуал до последней капли крови и менять свои принципы не собираюсь.
— А за миллион долларов!? — спросила, выгибая бровь.
— Нет.
— А за два?
— Лизка, это что за торги моей задницей, а? — хохотнул Мишка. — Я не помню, чтобы подобный пункт присутствовал в моем трудовом договоре.
— Три?
— М-м-м, как быстро подскочили акции! Сколько там еще до закрытия биржи?
— Ах ты меркантильная сволочь! — я хлопнула его по плечу и коллега загоготал, кивая:
— Если уж продавать свою жопу, то по максимуму, чтобы потом не было мучительно… больно, — договорил он и согнулся от смеха, едва не окатив меня кофе из своей кружки. — Лиза, если я когда-нибудь стану анальным миллионером, то тебя отмечать это событие не позову! Гы-гы-гы!
— Чего это вдруг?
— Ты слишком низко оценила мою филешку и еще обвинила в меркантильности. Три миллиона за это? — поднявшись со стула, Мишка хлопнул себя по ягодице и цокнул языком. — Ягодка, а не попка! Гы-гы-гы!!!
— Кошатник и продажная жопа! — заливаясь смехом, выкрикнула я и замахала рукой на разошедшегося не на шутку коллегу, выхаживающего по комнате для приема пищи на манер модели. — Все, заканчивай! Мишка, ну хватит!