Страница 4 из 17
Как и в первой книге, здесь тексты сверялись весьма тщательно по цветаевским беловым тетрадям (причем дважды – в рукописи и в верстке), вспоминала А. Саакянц, или по прижизненным изданиям, которые удавалось достать. Ариадна Сергеевна требовала достоверности в проверке дат и событий (так, она писала своему соредактору, чтобы были указаны уточненные даты вторжения фашистов в Чехию в 1939 г., просила подробнее описать челюскинскую эпопею, рассказать о нем самом и т. д.). Она считала, что комментарии должны быть по возможности (требования издательства ограничивали их объем) полными, чтобы современники и соотечественники, мало знавшие и Цветаеву, и время, которое отстояло для них уже более чем на полвека, были им понятны. Возражала против включения в сборник ранних, по ее мнению, не очень сильных стихов.
Обо всем этом подробно рассказано в письмах, представленных в настоящей книге. Работа «соавторов» была очень интересной и ответственной, о том повествуют почти еженедельные, а иногда и ежедневные, письма Ариадны Сергеевны (она в основном жила в Тарусе, наездами бывая в Москве). Надо было, с одной стороны, включить в книгу «проходные» (с точки зрения цензуры) стихотворения Цветаевой (помятуя о горьком опыте, так и не вышедщего издания), с другой – представить Цветаеву во всем многообразии ее таланта во все периоды ее творчества, но не злоупотреблять слишком сложными текстами, опасаясь, что читатель еще не подготовлен к их пониманию. Работа распределялась так: составляли план книги, потом обсуждали его, выбирали стихи. Анна Александровна отыскивала в библиотеках необходимые для комментариев сведения (нередко и переписывала в спецхране Библиотеки им В.И. Ленина произведения Цветаевой из разных печатных источников), Ариадна Сергеевна работала с архивом матери: делала выписки – варианты, начерно составляла комментарии, которые потом Анна Александровна приводила в окончательный вид. Включались в состав книги и стихотворения малоизвестные, найденные в цветаевских тетрадях. Орлов, как руководитель серии, нередко настаивал на включении или исключении того или иного стихотворения. Тогда из Тарусы и Москвы к нему летели письма, в которых «соавторы» отстаивали свою точку зрения, обязательно аргументировав ее. Книга «Избранные произведения» (38 авторских листов, вклейка с фотографиями и портретами Цветаевой, в переплете, тиражом 40 000 экземпляров) была подписана в печать 13 ноября 1965 г. «Вчера была телеграмма от Владимира Николаевича о том, что книга вышла, – сообщала Ариадна Сергеевна Анне Саакянц 9 декабря 1965 г. – Самое удивительное, что я до сих пор еще как следует не прочувствовала и как следует не обрадовалась – может быть, потому, что мы с Вами столько над ней (книгой) работали и так сильно ее ждали? Но, конечно, просто счастлива, что свершилось чудо».
Конечно, всем процессом возвращения имени матери на родину руководила Ариадна Сергеевна. Она создала в Тарусе своего рода «штаб», из которого летели ее поручения, касающиеся состава книги, создания Комиссии по литературному наследию Марины Цветаевой, по организации вечера ее памяти в Центральном доме литераторов, наставления об отношении к Владимиру Сосинскому и Вадиму Морковину и т. д. За четыре с половиной года, с 1961 по 1965-й, Ариадна Сергеевна сумела сделать почти невозможное: Цветаева стала не только известным, но и, пожалуй, самым читаемым, любимым поэтом советской публики.
Дочь собрала все, что было доступно, и для архива Цветаевой, причем искала материалы Ариадна Сергеевна не только в стране, но и получала их из-за рубежа. Например, ее корреспондентка из США Екатерина Исааковна Еленева (Альтшуллер) прислала ей на протяжении 15 лет фото и ксерокопии прижизненных публикаций Цветаевой, Саломея Николаевна Андроникова-Гальперн передала в Москву 125 цветаевских писем, адресованных ей, Константин Болеславович Родзевич тоже отдал Ариадне цветаевские письма к нему, книги и фотографии с ее дарственными надписями и т. д. Многое получала А. Эфрон от Александры Захаровны Туржанской, жившей во Франции (она собирала цветаевские материалы у эмигрантов, а потом с оказией переправляла их в СССР). Валентин Федорович Булгаков, последний секретарь Л.Н. Толстого, вернувшийся в 1948 г. в СССР, отдал Ариадне Сергеевне музейные вещи, в том числе ручку Цветаевой и перстень-печатку, Надежда Васильевна Крандиевская подарила Ариадне Сергеевне свой коктебельский рисунок 1911 г., изображавший юных Марину Цветаеву и Сергея Эфрона с сердцами, пронзенными стрелой Амура. Были и другие поступления от людей, знавших Цветаеву[15].
Ариадна Сергеевна ревностно, с душевной болью относилась к тем, кто, по ее мнению, «присваивал» чужие письма, разбазаривал их, считая своей собственностью. Отсюда ее неприязненное отношение к В.В. Сосинскому, который подарил что-то из цветаевского Анне Ахматовой, а свой архив (он привез более 100 писем, рукописей, фотографий М. Цветаевой, а также А. Ремизова, М. Осоргина и других своих парижских друзей), не показав Ариадне Сергеевне, передал в хранилище. Он же вскрыл пакет от К.Б. Родзевича, предназначенный для дочери поэта, и без ее разрешения кое-что переснял. То же касается и Анастасии Ивановны, которая, по небрежности, позволила, чтобы за границу попали копии некоторых материалов сестры (в 1971 г. они появились в парижском «Вестнике РСХД»), а потом, в 1973 г. А. Эфрон были опубликованы в Париже в книге «Марина Цветаева. Неизданные письма». Особенно ненавистен был Вадим Морковин (помнила его еще по школе в Моравской Тршебове, где они учились в одно и то же время), обладающий письмами Цветаевой к чешской подруге матери Анне Тесковой. Он обещал прислать А. Эфрон фотокопии писем, но всячески оттягивал момент их передачи. В результате в 1969 г. Морковин издал в Праге книгу «Письма к Анне Тесковой», в которой было опубликовано 122 письма (из 138) под его редакцией. К чести В. Морковина, надо сказать, сделал он это очень деликатно, купировав те места в письмах, которые содержали некоторые неоднозначные эпизоды из жизни семьи Цветаевой, в том числе касающиеся Сергея Яковлевича и самой Ариадны. Но А. Эфрон считала, что произведения Марины Цветаевой принадлежат России, и только России, и негодовала, когда цветаевские материалы попадали в чужие руки и издавались где-либо за ее рубежами.
Вдохновительницей создания Комиссии по литературному наследию Марины Цветаевой тоже была дочь поэта. За состав этой комиссии Ариадна Сергеевна билась, что называется, насмерть: она считала, что в нее должны входить те, кто может быть полезен Цветаевой, а не те, кому она, Цветаева, может быть полезна. Дочь поэта не могла допустить, чтобы в комиссию входили люди случайные, поэтому так упорно, проявляя свои «дипломатические» способности, добивалась, чтобы, например, Н.Д. Оттен не стал членом этой комиссии, категорически возражала против включения в ее состав В.В. Морковина. Она же настояла, чтобы секретарем комиссии была Анна Саакянц. Комиссия по литературному наследию Марины Цветаевой была создана В.Н. Орловым в конце 1961 г. В ее первый состав входили К.Г. Паустовский, И.Г. Эренбург, А.Н. Макаров, А.С. Эфрон, А.А. Саакянц, чуть позже к ним присоединилась М.И. Алигер. После смерти в 1967 г. Эренбурга и Макарова, в 1968 г. – Паустовского неоднократно обсуждался вопрос об обновлении состава комиссии, однако заново она была сформирована только в марте 1973 г.
А. Эфрон горячо поддержала и проведение вечера памяти Марины Цветаевой: «…не просто “хорошо бы”, а нужно, чтобы состоялся вечер памяти Марины Цветаевой в Доме литераторов», – настаивала она, рекомендовала состав выступающих (Илья Эренбург, Павел Антокольский, Генрих Нейгауз, Дмитрий Журавлев и др.). Но первый вечер, посвященный 70-летию со дня рождения Цветаевой, провел 25 октября 1962 г. Литературный музей. О нем она сообщала В.Н. Орлову: «…всё прошло без малейшей “ажиотации”, никто стульев не ломал и стекол не бил, и хотя зал вместил вдвое больше положенного, было очень спокойно, пристойно – как надо. Устроители сумели правильно распределить билеты и, главное, подготовили вечер без излишней рекламы и болтовни, многие “сенсационеры” узнали о нем лишь на следующий день после того, как он состоялся. Была неплохая (небольшая) экспозиция книг, фотографий, на диво удачный портрет…; выступали Эренбург, Слуцкий, Ев. Тагер; первые два, по-моему, хорошо (Эр<енбург>, правда, перепевал опубликованное, т. ч. ничего нового не сказал – но сам был насквозь мил и добр, что не часто увидишь!). Тагер же развел молочные реки, кисельные берега – я держала себя обеими руками за шиворот, чтобы усидеть, и бесилась – дура неизбывная! Потом было “художественное” чтение маминых стихов, и опять же я, вместо того чтобы испытывать благостные чувства, начала медленно и верно взрываться. К счастью, взрывалась в фойе, хоть ни у кого не на глазах. Понимаете, разумом ценю первую попытку Цветаевой “вслух” и отдаю должное терпению, любви и мужеству устроителей, а сердце требует совсем, совсем иного для памяти мамы. Настоящего – не только по замыслу, но и по осуществлению»[16].
15
Подробнее см.: Коркина Е. Архивный монастырь. Археография. История. Текстология. – М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2007. С. 22–23.
16
История жизни, история души. Т. 2. С. 168.