Страница 5 из 10
Плавно двинулась к непутёвому сыну и к мирно спящему девичьему телу. Подошла, оглядела незнакомку, призадумалась.
– Это кто ещё? – вопрошала грозная владычица скрипучим голосом одну из дев-невольниц, что сидела рядом, – это ж не из ваших будет?
– Не наша это, —заговорщицким шёпотом ответила ей девка, нервно позыркивая на купеческую скамью, – это молодая жена какого-то купца. Только имени я его не помню.
Вот тут уже и железо нервов Матери не выдержало, и кремень-баба взорвалась лютой бранью:
– Ты что творишь, – зашипела мать в ярости на любимого сыночка, отчего её лицо налилось кровью, глаза сузились, каменные черты искривились в зверскую гримасу, – ты почто род позоришь, щенок!
И недолго думая с размаха своим посохом его и облагоденствовала.
Но толи с князя хмель слетел, как и с прочих всех, толи ловкость рук так запросто не пропивается, но сын успел поймать тяжёлый набалдашник могучей рукой. Изловил на подлёте, не дав разбить голову, и схватившись за него удержал силой, лишив мать возможности вырвать посох на повторный замах.
Но не испуг сверкнул в глазах князя, не озлобленность, а растерянность и недоверие к сказанному наложницей. Он вытаращил глаза на девичью голую спину, заканчивающуюся пухлым задом, будто только что впервые узрел сей невиданный позор. Наклонился, заглядывая в лицо, расплющенное в пироге. Зыркнул в сторону купеческой скамьи, и не заприметив там никого, будто хоронящийся тать, ухватил тело пьяной молодой купеческой жены за лохмы, разбросанные по еде, и потихоньку стащил обездвиженное туловище на пол, затолкав пинком под скатерти.
Только мягкие и приличного размера титьки соскользнув со стола взбрыкнулись в разные стороны, будто взбесились от такого к ним обращения. Безвольное тело ни то пьяно пискнуло, ни то во сне издало жалостливый стон, но мирно свернувшись под столом калачиком, продолжило свой беспробудный сон, будто никем и не потревоженный.
Сфендослав отпустил маменькино оружие и охлопал ладони, будто стряхивая с них пыль, сделав свой княжеский лик довольным и беспечным, мол тела нет, и нет проблем. Матерь, получив обратно увесистый посох на повтор замахиваться не стала, одумалась, но побурлив и покипев внутри себя долгое время в полной тишине зала, грозно повелела бестолковому сыну:
– Ступай, проспись! Завтра поутру разговор к тебе будет. Хватит с меня твоих приблуд и пьяного распутства. Решать с тобой буду. Вопрошать буду перед родами благородных и доблестных русинов, а нужен ли нашему краю такой князь. Надоело мне за тебя дела править и за твои непотребства ответь держать.
Матерь снова приняла степенный вид, успокаиваясь в растерзанных чувствах, и уже совсем другим говором надменно-властно потребовала:
– Пойди с глаз долой.
Сфендослав нервно огладил бородку рукой. Пальцами как гребнями прибрал с лица чёрные кудри. Заозирался вокруг по полу, в тщетных поисках брошенной рубахи, но толи не очень хотел найти, толи это было нервное действо от услышанного приговора, но он с растерянным видом, как нагадивший щенок нетвёрдой походкой поплёлся к выходу, обходя столы вокруг. Так и вышел из светёлки в одних нательных штанах и даже без княжеской шапки, символа своей власти.
Когда Матерь выпроваживала сынка до дубовых дверей хмурым взором, лишь тогда заприметила доморощенного плясуна, коему было трын-трава до пояса и море синее по самое колено.
Только Дунав теперь не топал как давеча, а со зверской силой скручивал всё тело и закрытыми глазами выдавливал слёзы. Издавая еле слышный ни то стон души, ни то сильно приглушённый телесный рёв с зубовным скрежетом.
Матерь подошла к дружиннику и легонько стукнула ладошкой по спине. От чего Дунав в раз распрямился будто пружина, зенки выпучил и заозирался по сторонам. А в глазах полная бестолковщина, словно в другой мир вывалился, чудный, и ни разу невиданный. Лишь узрев перед собой невзрачную бабу в глухих одеяниях, очухался, но в отличие от других не притворился трезвым, а наоборот ещё больше опьянев, еле ворочая языком пробасил:
– Ты прости меня, Преслава свет Олегова, что-то я нынче не в ту голову залил. Похоже, пора с этим делом завязывать.
– Добрая мысль, Дунавушка, – неожиданно мягко застелила Матёрая, – иди-ка, проспись горемычный. Завтра к тебе поручение будет.
– Дело говоришь, Матерь, – устало вторил ей в ответ здоровяк, – хватит дурака валять, надо и спать когда-нибудь, а то так и до похмелья не доживёшь.
Дунав размяк чреслами, сгорбатил усталую спину и еле переставляя ноги побрёл на выход вслед за князем, но ни в свои постойные палаты, а куда-то туда, куда глаза глядят. Хоть куда, лишь бы на простор из этой душегубки, на свежий воздух до живительного ветерка.
2. Если по утру хуже некуда, значит с вечера было лучше лучшего
Просыпался Дунав просто в нечеловеческих мучениях. Во-первых, не мог понять, где находится. Во-вторых, что вообще происходит. В-третьих, какая сволочь над ухом так нудно и однообразно ноет до омерзения, бубня с монотонностью назойливой мухи одно и тоже:
– Дунав, а Дунав… Дунав, а Дунав…
Тут и, в-четвёртых, опознал богатырь. Эта дрянь не только нудит, выворачивая всю душу шерстью наружу, но ещё и за плечо потрясывает, устраивая щекотку расшатанным нервам.
– Дунав, а Дунав… Дунав, а Дунав…
Да вот так бы и пришиб зловредную сволочь. И такая злость обуяла добра молодца за совершаемое над ним непотребство, что не выдержал дружинник, и грозно рыкнув, да так что у самого в голове от резонанса заломило. Крутанулся, наотмашь махнув ручищей, норовя за раз прихлопнуть неугомонного.
Промазал, угодив мордой лица в колючее сено. И при этом неудачном телодвижении одна травина точно угодила в самую ноздрю. Пролезла и давай там безобразничать. Дунав чихнул, да так, что в глазах потемнело, сено разбросало и зловредного тормошителя сдуло.
Он сел, даже сидя пошатываясь. Лицо ладонью утёр, будто смахивая с себя морок или приблудное наваждение. Приоткрыл щёлками опухшие веки, и несколько ударов разом взбесившегося сердца тупо пялился на окружающую обстановку. Глаза вроде как видят, а что видят – башка не понимает.
– Дунав, – заканючил всё тот же пакостный голосок, но уже поодаль, со стороны, – тебя князь кличет. Давно послал, да я пока нашёл, пока добудился…
Богатырь повернул на звук отяжелевшую голову и узрел сухенького мальчугана-недомерка. «Точно», – подумал он, – «вроде как с княжьего двора малой». Но это было всё, что сложилось разумного в голове на тот момент, а то что тот пацан пищал – в одно ухо влетело, из другого вывалилось.
Тут Дунав наконец осознал, где находится. Это же княжеская конюшня! А он сидит в свежескошенном сене, да так удобно пристроился что и вставать не хочется. Малец настороженно застыл в сторонке, готовый коли что враз сигануть куда глаза глядят от греха подальше и вопросительно глазел на сердитого дружинника, видимо чего-то от него бедного ожидая. Но богатырь не в том настрое был, чтобы его рассматривать и тем более подмечать что-то там в его ожиданиях.
– Э, малой, – проскрипел он грозно, – метнись-ка дядьке колодезной воды принеси. Что-то я усох с утра.
Пацан метнулся. Дунав тут же потеряв мальца из виду, огляделся пристальней, почему-то надеясь обнаружить вокруг себя нечто эдакое, что поможет ему хоть что-нибудь припомнить о случившемся вчера и объяснить непонятливой башке, как она, дура бестолковая, вместо собственной светёлки оказалась тут на княжеских конюшнях. Но объяснительных подсказок, разбросанных вокруг, не увидел, а сено ничего не скажет, хоть пытай ты его с пристрастием.
Тут вернулся пацан с большим ковшом. Да так спешил, что всю рубаху спереди обмочил, и видно набрав не по силам, нёс ковш на двух руках, будто поленницу. Дунав как припал к деревянной посудине в пол ведра, как почуяло его огнедышащее нутро колодезную прохладу, почти ожил. А полив остатки на дурную голову, даже на человека мыслями уподобился.