Страница 39 из 46
Можно было бы подумать, что люди, действительно, и худеют, и глупеют по дням, в силу особой жизненной изменчивости своего организма, но есть у меня игрушечный плюшевый медвежонок, который часто худеет, и круглые черные пуговицы, посаженные по бокам его носа, делаются тусклыми и смотрят умоляюще.
Игрушечный медвежонок хоть притворяться не умеет, а иной ловкий человек в две минуты сумеет так перекроить свою физиономию, что вчуже страшно.
Посмотрите на лицо господина, едущего с дамой на извозчике и изредка делающего этому извозчику надлежащее наставление. Физиономия его все время, точно на резинке, растягивается в разные стороны. В сторону дамы глаза у него маленькие, рот узенький, нос, как пишут в паспортах, обыкновенный. В сторону извозчика глаза выпученные, рот распяленный, ноздри раздутые. Если бы он случайно перепутал, кому какое лицо нужно сделать, то оба его собеседника, и дама, и извозчик, перепугались бы насмерть.
Многие смеются надо мной, что я никогда никого не узнаю на улице. Многие обижаются.
Однажды, сидя в трамвае и размышляя об этом моем неприятном недостатке, я думала:
"Вот здесь сидят рядом со мною восемнадцать человек. Почем я знаю, вдруг это все мои добрые знакомые, а я никого не узнала. Может быть, они мне даже кланялись, а я, по рассеянности своей, поклона не заметила и всех обидела".
Предаваясь этим благочестивым мыслям, вдруг заметила я в углу у дверей пожилую даму и мгновенно ее узнала.
Это была Анна Петровна Жукова, подруга моей матери, старинная знакомая всей нашей семьи.
Я вскочила с места и, наступая по очереди на двадцать четыре ноги, двинулась к ней здороваться.
"Вот, - думала я, радостно улыбаясь. - А еще говорят, что я никого не узнаю! Вот ведь, узнала же Анну Петровну, хотя три года ее не видела".
Я подошла к ней, приветливо протянула руку и вдруг вспомнила! Ведь эта самая Анна Петровна умерла год назад, и я сама же была на ее похоронах.
Объяснить все это удивленной старухе было неловко, так как никто не любит узнавать, что умер уже год тому назад, и я, глупо извинившись, "за хлопоты" (другого я ничего придумать не могла), вылезла из трамвая.
Но тут же на тротуаре меня уже поджидало новое несчастье.
Какая-то худенькая дама и старый генерал кинулись ко мне, называя меня моим уменьшительным именем.
- Чего ты такая бледная? - спрашивала дама.
- Так... ничего... многое пришлось пережить, - отвечала я, подразумевая только что происшедшую встречу с покойницей.
- Отчего же вы к нам никогда не заглянете? - ласково журил генерал.
"Милые вы мои! - думала я. - Если бы я только знала, кто вы такие, может быть, я бы и заглянула".
Они расспрашивали меня обо всех родных и знакомых, а я даже спросить ни о ком не могла, потому что никого не знала. Наконец, надумала.
- Ну, а как все ваши поживают?
- Васька хворает, - отвечали они.
"Значит, у них есть Васька", - подумала я. Но мне от этого было не легче.
- Бедный Вася. А что же с ним?
- Да пока еще не определили. По-видимому, что-то затяжное.
"Раз они его зовут Васькой, значит, он не старик", - подумала я и сказала:
- Ну, рано он начал хворать. Пожурите его от меня хорошенько.
- Да, жаль животное! - вздохнул генерал.
Это было довольно грубо, и я дала это понять:
- Все-таки следовало пригласить доктора.
- Ветеринар его смотрел.
Я вся похолодела. Ясно, что Вася был просто кот Васька.
- Жалко животное, - пролепетала я. - Он ведь такой пушистый, ласковый.
- Кто пушистый? - удивилась дама.
- Да Васька. И знаете, я вам посоветую - это все знают - его нужно кормить мышами, тогда он поправится.
Я врала вдохновенно и горячо, только чтобы они не догадались, что я Ваську считала человеком.
- Что-о? - удивился генерал. - Лошадь мышами? Первый раз слышу.
Я вдруг страшно заторопилась и убежала. А они кричали мне вслед:
- Заходите же! Мы всё на старой квартире.
Они, изволите ли видеть, на старой квартире!
Я до сих пор не знаю, кто они такие. Может быть, я была для них тоже знакомой покойницей. Но как же они могли знать моих родственников? Совпадение?
Ничего не понимаю!
Каждый год в начале осени появляются на улицах бледные, растерянные люди с газетными вырезками или записными книжками в руках.
Это совсем особенные люди, и вы их сразу отличите в обычной уличной толпе.
У них шалые глаза, полураскрытый рот, шляпа, съехавшая на затылок. Они часто останавливаются среди улицы, бормочут что-то себе под нос, жестикулируют, рассеянно кивают головой наезжающему на них мотору и, зацепившись за собственную ногу, вежливо говорят сами себе "pardon".
Они могут столкнуть вас с тротуара, выколоть вам глаз зонтиком, но не сердитесь на них. Они не виноваты. Они хорошие. Они просто ищут квартиру на зиму.
Каждый год в начале осени появляются на дверях и воротах городских домов алые знаки, напоминающие кровь агнцев в дни исхода евреев из Египта.
И идут агнцы, и смотрят на алые знаки отупевшими бараньими глазами.
Открываются двери и ворота, и свершается жертва.
С утра приносят ворох газет.
Берутся длинные ножницы, и девица, специально приглашенная за свой кроткий нрав, начинает чтение:
- Квартира шесть к., др., пар., шв., тел.
- Что-о? - в ужасе переспрашивают неопытные слушатели. - Они себе, однако, очень много позволяют.
Неопытным всегда кажется, что "пар. шв. тел." значит "паршивый телефон". Только с годами начинают понимать, что "пар. шв." значит "парадная, швейцар", что, впрочем, не всегда исключает и паршивый телефон.
"Сдается угол для дамы. Здесь же стойло на одну лошадь".
Жутко!
Рисуются странные картины.
Дама в шляпке, в коричневой маленькой шляпке с мохнатым перышком. Сидит в углу на чемодане. А тут же в стойле большая лошадь жует и фыркает на даму. Гордая. За стойло плачено тридцать рублей, за угол - девять.
"Квартира 2 комнаты, на Фонтанке".
- Отчего же так дорого?
- Рази можно дешевле? - отвечает опрошенный дворник. - Эндака квартера, на судоходной реке, помилуйте!
Если вам удалось нанять подходящую квартиру - молчите. Не говорите никому ни единого слова, а то сами не рады будете.