Страница 13 из 46
На сиреневом картоне.
Заказаны сандвичи и птифуры1. Приглашен лакей Михайло, хотя и русский (он ведь не гость, не все ли равно), но говорящий по-французски не хуже парижанина и вдобавок очень вежливый - таких среди французов даже и не найти. Говорит "вуй-с" и "нон-с"2. Это редкость.
Насчет испанского языка дело не вышло. В хлопотах не успели им овладеть. А насчет английского обнаружилось нечто загадочное. Ливон на прямой вопрос бо-фрера Сенечки слегка покраснел и ответил:
- Конечно, научного диспута я поддерживать на этом языке не берусь, но объясниться в границах светского обихода всегда могу.
Но бо-фрер Сенечка этим не удовольствовался и попросил сказать хоть несколько слов.
- Я могу сказать, - пробормотал Ливон, - я могу, например, сказать: "хоу ду ю ду"3.
- А потом что?
- А потом уйду. Я хозяин. Мало ли у меня дел. Поздоровался с гостями да и пошел.
- Ну, ладно, - согласился Сенечка. - Бери на себя англичан. С островитянами я расправлюсь сам.
Настал вечер.
Скрытые от взоров лампы разливали томный свет. Тонкое благоухание сандвичей и сдобной булки наполняло воздух. Граммофон плакал гавайскими гитарами.
Хозяйка, нарядная и взволнованная, улыбалась международной светской улыбкой.
Между прочим, здесь кстати будет отметить свойства светской улыбки. Это отнюдь не обыкновенная человеческая улыбка. Эта улыбка достигается распяливанием рта со сжатыми губами и совершенно серьезными и даже строгими глазами. Улыбка эта говорит не о радости или удовольствии, как обыкновенная человеческая улыбка. Она говорит просто: "Я - человек воспитанный и знаю, какую именно рожу надо корчить перед гостями светскому человеку".
Одни только японцы не умеют распяливать рта по-светски и изображают искреннюю улыбку и даже смех, что придает им откровенно идиотский вид.
Мадам Ливон усвоила европейскую технику и встречала гостей светской улыбкой.
Первым пришел господин густо испанского типа и молча тряхнул руку хозяину и хозяйке.
- Enchant?e!1 - сказала хозяйка.
- Хабла, хабла! - крикнул хозяин и тотчас повернулся и убежал, делая вид, что его позвали.
Испанец вошел в гостиную, потянул носом и, поймав струи сандвичей, пошел к буфету.
Вторым пришел господин английского типа.
- Хоу ду ю ду? - воскликнул хозяин и убежал, делая вид, что его позвали.
Словом, все пошло как по маслу.
Англичанин вошел, оглянулся, увидел фигуру у буфета и молча к ней присоединился.
Затем пришел бо-фрер Сенечка и привел с собой корейского журналиста с женой, бразильянца с сестрой, норвежца и итальянца. Потом пришли три англичанки, и никто не знал, кто, собственно говоря, их пригласил. Англичанки были старые, но очень веселые, бегали по всем комнатам, потом попросили у лакея Михайлы перо и сели писать открытки друзьям.
Сенечка суетился и старался внести оживление. Но гости выстроились в ряд около буфета и молча ели. Точно лошади в стойле.
Пришла подруга хозяйки, Лизочка Бровкина.
- Ну что? Как? - спросила она.
- Enchant?e! - томно ответила мадам Ливон и прошипела шепотом:
- Умоляю, не говорите по-русски.
- Ах! - спохватилась Лизочка. - Et moi aussi enchant?e avec plaisir1.
И плавно пошла в гостиную.
- Мосье! - светски улыбаясь, сказала м-м Ливон Сенечке и отвела в сторону.
- Ке фер2 с ними? Ради бога! Ну, пока они еще едят, а потом что? И почему не едут артисты и государственные люди?
- Подожди. Надо же их перезнакомить. Вот, смотри, кто-то еще пришел. Подойди к нему и знакомь.
Новый представился. Он - японский художник Нио-Лава. Хозяйка подвела его к столу и, не давая времени схватить сдобную булку, на которую тот было нацелился, стала его знакомить. И вдруг произошло нечто странное. Произошло то, что испан-ский журналист, тот самый, которому хозяин сказал "хабла", взглянув на японца, уронил вилку и громко воскликнул:
- Оська! Ты как сюда попал?
- Неужели Моня Шперумфель? - обрадовался японец. - А где же Раечка?
Хозяйка старалась нервным смехом заглушить эту неуместную беседу.
В это время громкое "хоу ду ю ду" заставило ее обернуться. Это сам Ливон ввел новую гостью.
- Американская поэтесса, - шепнул Сенечка. - Я сам ее пригласил. Пишет во всех нью-йорк-ских журналах. Мадам! Enchant?e!
- Enchant?e! - зафинтила хозяйка. - Пермете муа1...
Но гостья, толстая, красная, скверно одетая, уставилась куда-то и, казалось, ничего не слышала. Хозяева и Сенечка смущенно проследили ее взгляд и с ужасом убедились, что уставилась она на лакея Михайлу.
- Господи! Что же это?
- Мишка! - закричала американка. - Михаил Андреевич! Да ты ли это?
- Вуй-с! - завопил Михайло и брякнул об пол поднос.
- Простите, - сказала американка по-английски. - Это мой первый муж. Теперь я за американцем.
И, обратясь снова к Михайле, крикнула:
- Да иди же сюда. Садись, поболтаем.
Подхватила его под руки и потащила на диван.
- Какой кошмар! Какой кошмар! - шептала хозяйка, сохраняя на лице судорожную светскую улыбку.
И вдруг отрадный голос Сенечки возгласил:
- Мосье Джумада де Камбоджа шантра ле шансон де сон пеи1.
Очень смуглый господин подошел к роялю, сел, сыграл прелюдию, тряхнул головой:
Вдо-ль да по речке,
Вдоль да по Казанке
Серый селезень плывет!
- Что это - сон? - шепчет мадам Ливон.
Нет, не сон. Выговаривает так отчетливо. Это не сон, это ужас. Голова кружится... туман... А это что? Одна из старых англичанок с бразилианской сестрой замахала платочком и поплыла серой утицей русскую, русскую...
- Сенечка! - шепчет мадам Ливон. - Сенечка! Я умираю...
Но Сенечка ничего не отвечает. Он выпучил глаза и слушает, как корейский журналист, до сих пор объяснявшийся только по-французски с явно корейским акцентом, говорит ему:
- Я сразу вспомнил, что встречался с вами. Не бывали ли вы случайно в Боровичах? У Костяковых? А? Сам-то я костромич. А? В Боровичах не бывали? У нас было лесное дело. А? В Боровичах?
Это был отличный ресторан с шашлыками, пельменями, поросенком, осетриной и художественной программой. Художественная программа не ограничивалась одними русскими номерами, "Лапоточками", да "Бубличками", да "Очами черными". Среди исполнителей были негритянки, и мексиканки, и испанцы, и джентльмены неопределенного джазовского племени, певшие на всех языках малопонятные носовые слова, пошевеливая бедрами. Даже заведомо русские артисты, перекрестившись за кулисами, пели на "бис" по-французски и по-английски.