Страница 2 из 26
Ничего удивительного нет в том, что нас бросил отец. В Чили опорой семьи и общества является женщина, особенно в рабочем классе, где отцы уходят и приходят и часто исчезают, не вспоминая больше о своих детях. Матери, напротив, — деревья с прочными корнями. Они заботятся о собственных детях, а при необходимости — и о чужих. Столь сильны и организованны местные женщины, что говорят, будто в Чили матриархат, и даже самые отсталые типы повторяют эти слова, не краснея, но это далеко от истины. Мужчины контролируют политическую и экономическую власть, провозглашают законы и применяют их по своему усмотрению, а когда этого недостаточно, вмешивается церковь со своими патриархальными устоями. Женщины правят только в своей семье… — иногда.
Недавно в одном из тех интервью, что заставляют меня нервничать, поскольку они состоят из обстрела банальными вопросами, на которые следует отвечать незамедлительно, словно в психологическом тесте, мне нужно было за две секунды решить, с кем из героев моих произведений я хотела бы поужинать. Если бы меня спросили, с каким человеком я хочу поужинать, я бы сразу же сказала, что с Паулой, моей дочерью, и Панчитой, моей матерью, двумя духами, которые со мной всегда и повсюду: но в данном случае речь шла о литературном персонаже. Я не смогла ответить сразу, как требовал интервьюер, поскольку я уже написала более двадцати книг, и мне хотелось бы поужинать почти со всеми своими героями, как женщинами, так и мужчинами. Хотя, выкроив время на размышления, я решила, что, пожалуй, разделила бы ужин с Элизой Соммерс, девушкой из романа «Дочь фортуны». Я приехала в Испанию на презентацию романа в 1999 году, один проницательный журналист сказал, что мой роман — аллегория феминизма. Он оказался прав, хотя, по правде говоря, я не думала об этом.
В середине XIX века, в самый разгар викторианской эпохи, Элиза Соммерс была юной девушкой, затянутой в корсет, запертой дома, малообразованной и почти бесправной, чьё предназначение — выйти замуж и рожать детей. И при этом она оставила свой безопасный дом и отправилась в путешествие из Чили в Калифорнию, где началась золотая лихорадка. Чтобы выжить, Элиза одевалась как мужчина и научилась не давать себя в обиду в гипермаскулинном окружении, где преобладали алчность, амбиции и насилие. Преодолев бесчисленные препятствия и опасности, она смогла вновь одеться как женщина, но уже без корсета. «Я получила свободу, от которой больше не откажусь».
Это правда, что жизненный путь Элизы можно сравнить с эмансипацией женщин, которые взяли штурмом мир мужчин. Мы должны были действовать как они, научиться их тактике и соперничать. Я помню время, когда офисные работницы ходили в брюках, пиджаке, а некоторые даже и в галстуке, чтобы их воспринимали всерьёз. Теперь это не столь необходимо, мы можем проявлять силу, будучи женственными. Как и Элиза, мы заполучили свободу и не перестаём бороться, чтобы сберечь её, расширить и сделать доступной для всех. Вот это я хотела бы рассказать Элизе, если бы мы с ней поужинали.
Феминизм имеет тенденцию путать потому, что кажется радикальным или интерпретируется как ненависть к мужчине, поэтому прежде чем продолжить, я должна прояснить этот вопрос для некоторых моих читателей. Начнём с термина «патриархат».
Моё определение этого термина, возможно, немного отличается от данного в Википедии или в Словаре Королевской академии. Первоначально «патриархат» означал абсолютное превосходство мужчины над женщиной, другими видами живых существ и природой, но феминистское движение подорвало эту абсолютную власть в некоторых аспектах, хотя в других она сохранилась так же, как и тысячи лет назад. Несмотря на изменения во многих дискриминирующих законах, патриархат по-прежнему остаётся преобладающей системой политического, экономического, культурного и религиозного угнетения, наделяющего мужчин властью и привилегиями. В дополнение к женоненавистничеству — отвращению к женщине —, эта система включает в себя различные формы изоляции и агрессии: расизм, гомофобию, классовое неприятие, ксенофобию, нетерпимость к инакомыслию и другим людям. Патриархат насаждается агрессией, требует послушания и наказывает любого, кто посмел бросить ему вызов.
А в чём состоит мой феминизм? Не в том, что у нас между ног, а в том, что между ушей. Это философская позиция и восстание власти мужчин. Это способ понять человеческие отношения и увидеть мир, приверженность справедливости, борьба за эмансипацию женщин, геев, лесбиянок, всех групп, входящих в аббревиатуру ЛГТБиК, всех, угнетаемых системой, и остальных, желающих присоединиться. Добро пожаловать, как сказала бы сегодняшняя молодёжь: чем больше, тем лучше.
В юности я боролась за равенство, хотела участвовать в мужских играх, но, повзрослев, я поняла, что эти игры — безумие, они только разрушают планету и моральные устои человечества. Речь идёт не о повторении катастрофы, а об избавлении от неё. Конечно, это движение сталкивается с мощными реакционными силами, такими, как фундаментализм, фашизм, традиции и многие другие. Меня удручает, что среди этих противостоящих сил есть так много женщин, которые страшатся перемен и не могут себе представить другого будущего.
Патриархат как каменная глыба. А феминизм — это океан, текучий, мощный, глубокий и бесконечно сложный, как жизнь. Он движется волнами, течениями, приливами, а порой и яростными штормами. И как океан, феминизм никогда не замолкает.
Нет, притаившаяся, ты не самая красивая,
Ты куда ценнее, когда борешься,
Когда сражаешься за то, что тебе принадлежит,
Когда не молчишь,
И твои слова кусают,
Когда открываешь рот,
И вокруг тебя всё пылает.
Нет, притаившаяся, ты не самая красивая,
А даже скорее безжизненная,
И если я о тебе что-то знаю,
И пока я не видел ни в ком,
И никогда,
Столь сильного желания жить.
На разрыв.
МИГЕЛЬ ГАНЕ, «Арде»
Когда я была маленькой девочкой, то думала, что должна как можно скорее позаботиться о маме и стать самостоятельной. Эта мысль подкреплялась словами моего деда, бесспорного патриарха нашей семьи: он понимал, насколько невыгодно быть женщиной, и даже хотел дать мне оружие, чтобы я впредь ни от кого не зависела. Под его опекой я провела первые восемь лет жизни и вернулась, уже будучи шестнадцатилетней девушкой, когда дядя Рамон отправил меня с братьями обратно в Чили. До этого мы жили в Ливане, где дядя работал консулом, пока в 1958 году не случился политический и религиозный кризис, грозивший перерасти в гражданскую войну. В Сантьяго братья учились в военном училище, а я сидела дома с дедом.
Мой дед Августин начал работать в четырнадцать лет, после смерти отца, оставившего семью без средств к существованию. Для него жизнь состояла из дисциплины, старания и ответственности. Он ни перед кем не склонял головы: честь — превыше всего. Я росла, воспитываемая его стоической школой: избегать всякой показухи и расточительности, не жаловаться, терпеть, подчиняться, ничего не просить и не ожидать, полагаться на себя, помогать и служить другим, не рисуясь.
Я несколько раз слышала от него эту историю: жил-был человек, и у него был единственный сын, которого он любил всей душой. Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, отец сказал ему прыгнуть с балкона второго этажа, велев не бояться, поскольку он будет стоять внизу и поймает его. Сын послушался, но отец скрестил руки на груди и лишь смотрел, как его ребёнок переломал кости при приземлении. Мораль этой жестокой истории в том, что нельзя никому доверять, даже отцу.
Несмотря на жестокость характера, дедушку очень любили за великодушие и готовность безусловно служить другим. Я его обожала. Я помню белую гриву его волос, грохочущий смех, обнажающий желтоватые зубы, скрученные артритом руки, озорное чувство юмора и неопровержимый, хотя никогда им не признаваемый факт, что я — его любимая внучка. Он определённо хотел, чтобы я была мальчиком, но смирился с любовью ко мне, несмотря на мой пол, потому что я напоминала его жену, бабушку Исабель, чьё имя и выражение глаз я ношу.