Страница 8 из 12
– Земля в Поднепровье добрая, и только изредка попадаются каменюки, – философски заметил Клыч.
– Ну, вот нам, значит, и повезло, – процедил в ответ ему сердито Жангали. Он уже изрядно вспотел. Наконец Жангали плюнул на землю и воткнул туда же лопатку. – Всё! Хватит с меня! Я между прочим не ишак!
– Копай, копай! – подбодрил земляка Георгий. – Если не сделаешь всё как надо, тебя быстро укокошат.
– Да и пусть! – горячась, махнул рукой Жангали.
– А ты знаешь, сколько фрицев против нас выставлено? Четыре или пять дивизий! И ещё столько же на подходе… А нас – всего то пока полк.
– Но нам бы продержаться день-два, – заметил Армен Шафаров, – а там наши ещё подойдут. Они же нас не собираются бросать? Нас же не должны оставить на убой?
– Я думаю нам обязательно должны помочь, – произнёс Михаил Скоробогатов. Он уже заканчивал свою работу.
Георгий её тоже вскоре закончил и стал помогать уставшему Жангали.
Через полчаса все бойцы окопались, так как надо, и тут появился бывший их комзвода, а теперь комроты. Юрик Шестопалов придирчиво осмотрел, как подготовили свои места бойцы, и похвалил их всех:
– Молодцы, ребята! Первые закончили. Отдыхайте! Может, фрицы на нас не сразу и полезут…
– Э-э-эх, было бы хорошо, – произнёс Клыч, откинувшийся на бруствер и устремивший взгляд в небо.
Юрик прошёл дальше проверять бойцов роты, а Клыч продолжил:
– Я вот ребята, до войны вкалывал на большом заводе, и скажу честно: работа тяжёлая была, постоянно страшный шум и грохот, в цеху невыносимая жара, нечем дышать, но за то платили достаточно, а в выходные мы всей бригадой ходили на танцы в клуб, и там я как-то увидел одну дивчину… Раньше её никогда не было в клубе. Она мне сразу очень понравилась. Но почему-то она ни с кем не танцевала, и никто её не приглашал. А ещё она всё время жалась к стенке. Я к ней и так, и эдак, и не знаю уже как обратить её внимание на себя, а она всё не смотрит на меня, как будто я для неё какое-то пустое место. А я ребятам из бригады поклялся, что она будет со мной танцевать и что она станет потом моей. Ну, в общем, что я не делал, а она не смотрела на меня, и всё тут! Ну, я тогда сбегал и купил ей пять эскимо, подкатываю к ней опять, протягиваю мороженое и прошу её назваться…
– Ну и что? – устало зевнув, переспросил Шафаров, у которого уже закрывались веки.
– Ну, она ко мне и повернулась…
– И что? – это уже спросил Клыча Михаил Скоробогатов.
– Я, ребята, чуть не присел! Я только тогда, когда она повернулась ко мне, понял, почему она так себя всё время вела! Слева она выглядела королевой, красавицей не описать, ну просто выглядела сногсшибательно, как какая-та киноактриса, а вот с правой стороны у неё во всё лицо был не зарубцевавшийся, страшный шрам. И она мне так зло и говорит: – «Ну что, увидел? Ещё хочешь со мной танцевать?» А я ничего не могу в ответ сказать. У меня пропал даже голос. И ноги стали подкашиваться.
– Ну и ты её пригласил всё-таки танцевать? – поинтересовался Георгий.
– Пригласил. Мы с ней весь вечер танцевали. Потом я её проводил.
– А как её звали?
– Её звали Катериной.
– Молодец! Вот это понимаю, настоящий батыр! – одобрительно крякнул Жангали. – Я бы тоже на твоём месте также бы поступил.
– Ну а дальше, что? – переспросил ефрейтора Клыча взбодрившийся Армен Шафаров, у которого прошёл уже весь сон.
Клыч не сразу ответил. Он присел на корточки, сделал себе самокрутку, насыпал туда из мешочка махорки и закурил. Им запрещалось ночью на передовой курить, но уже светало, да и Дмитрий присел, и никто с немецкой стороны не мог заметить его огонька.
Наконец, после двух затяжек, Клыч продолжил:
– Катерина теперь моя супруга. У нас с ней трое детей. Две девочки-припевочки и мальчик. Они все сейчас в эвакуации, на Урале. Меня тоже с нашим заводом отправили туда же, но я отказался от брони, и два с лишним года уже воюю.
Немецкие позиции от наших окопов находились примерно в полукилометре, а кое-где сближались и до метров четырёхсот. Преимущество наших было в том, что они находились пусть и на небольшой, но возвышенности, однако на этом преимущества и заканчивались, потому что численный перевес был явно на стороне противника, и, к тому же, немцы накапливали свои силы и создавали перевес в пехоте, уже десятикратный, а в артиллерии он был ещё больший, ну а о тех же танках можно было ничего и не говорить. Тут преимущество у немцев составляло один к ста!
Наступило утро. Бойцы прикорнули на пару часов, а вот к Георгию сон не шёл.
***
Дом Георгия находился в далёком городе на Иртыше. Там, в Семипалатинске, жили отец, которого звали Марком, сестра Лида (она была старше Георгия на год и один месяц), а ещё там же поблизости проживали и два его дяди, Николай и Константин, и тётя (её звали Зоей). И была у Георгия ещё одна тётка, но она перед войной сразу после замужества умерла.
Отец в 1942 году овдовел. Мать Георгия в 1941 году свалил первый сердечный приступ, и врачи ничего не смогли поделать. Лида и Георгий были очень близки к друг другу. Лида со смертью мамы стала вести хозяйство и одновременно училась на финансиста, а уже в 1943 году она написала, что стала работать, и её направили в соседнюю область. Отец, Марк Кириллович, не был мобилизован, так как был в годах, а помимо этого у него были золотые руки, и он являлся слесарем высшего разряда, и его талант использовали на военном производстве, на линии, где производились гранаты.
«Ну как вы там, мои дорогие? – вывел первую строчку Георгий. – У меня всё хорошо. Мы под Киевом. И, думаю, скоро освободим этот город от фашистов. Вчера переправились через Днепр. Большего написать не могу. Как там Лида, сестрёнка моя любимая? – рука Георгия замерла и перед его мысленным взором предстала Лида, Лидочка, его Лидуша, любимая сестрёнка. Светловолосая, смешливая, всегда доброжелательная. Они были с ней с детства не разлей вода. Лиду родители называли ласково «горлицей», а Георгия «соколом ясным». Вспомнив это, Георгий невольно заулыбался. Ему ещё много чего надо было написать родным.
Глава пятая
Георгий любил зиму и снег. Любил бор, который обступал его родной старинный город, стоявший на Иртыше. Но особенно он любил, когда сосны укрывались снежными шапками и в бору воцарялись умиротворение и тишина. В нём внутри, наверное, был ещё и поэт, а не только художник. В выходные, особенно зимой, когда не досаждал мороз и было безветренно, ясно и солнечно, Георгий часто с отцом ходили в бор и рисовали там на пару зимние пейзажи, а потом эти картины зачастую дарили друзьям. Две таких картины до сих пор хранятся у меня и являются нашей семейной реликвией. И они будут теперь передаваться через моих детей моим внукам и правнукам.
Вообще хочу сказать особо о Марке Кирилловиче, об отце Георгия и моём деде. Он был мастеровым, прошёл Первую мировую войну и горнило Гражданской, но руки у него были золотые и они предназначались не для разрушения, а исключительно для созидания: он умел буквально всё. Он являлся прекрасным печником, сапожником, столяром, был слесарем от бога, рисовал как настоящий профессиональный художник, в общем, он был многогранен и очень талантлив. За чтобы не брался дед, у него всё спорилось и получалось отменно. Много лет он проработал на Арматурном заводе, а в войну его перевели в закрытый цех, работавший исключительно для фронта. А насколько интересна была его судьба?! Она достойна романа!
***
Ещё до войны он пареньком влюбился в одну из дочерей семипалатинского купца Чудинова, у которого тогда работал, но его хозяин категорически возражал и не желал даже слышать, чтобы «какая-та босота» породнилась бы с ним и женилась бы на их Катерине. Более того, этого наглеца, то есть моего деда, тогда ещё юношу, он прогнал взашей, но тут вскоре случилась революция, потом полыхнула Гражданская война, и в итоге установилась новая власть, которая и прижала вчерашних «хозяев жизни». И только благодаря мастеровитому и энергичному Марку бывшего купца не выслали в ссылку, как «чуждый классовый элемент». Да и, к тому же, взяв наконец-то в жёны любимую свою Катеньку, Марк с нею взвалил на плечи и содержание всей её большой семьи: братьев Константина и Николая, и сестры Зои, которые ещё были подростками. А другая сестра Катерины, самая старшая в их семье, во время венчания простудилась и просто за каких-то несколько месяцев сгорела как свечка.