Княжья травница

— Умерла?

Вопрос прозвучал неожиданно, и я кивнула, потом спохватилась, ответила:

— Да.

Он молчал, как будто ему нужно было время, чтобы осознать, поэтому добавила мягко:

— Она отмучилась.

— Почему она умерла?

— Княгиня болела. У неё была смертельная болезнь. Никакие силы этого мира не смогли бы спасти её на этой стадии.

— А раньше? Ты смогла бы, травница?

Я покачала головой:

— Не здесь, не травами. Там, откуда я родом, такие болезни лечат, но не всегда успешно. Княгиня хотела дать тебе ребёнка, поэтому жила. Но сегодня болезнь убила её.

— Ты должна была спасти её, — гневно бросил он и отвернулся так, что я не видела его лица. Князь, мой князь. Я не всемогуща.

— У тебя осталась дочь, люби её.

— Мне нужен сын! Мне нужна была жена, чтобы родить сына! Я позвал тебя, потому что ты спасла меня! Ты должна была спасти и её тоже!

— Прости меня, светлый князь, — покаялась неизвестно отчего. Мне показалось, что сейчас ему нужно только это — только знать, что виноват кто-то другой. Пусть это буду я. Пусть .

Уходи, ведьма!

Он выплюнул эти слова почти с ненавистью. Моё сердце отозвалось болью. Он никогда не полюбит меня... Никогда не посмотрит с нежностью, никогда не возьмёт за руку. Никогда не поймёт, как сильно я люблю его!

— Прости, — пробормотала ещё раз и отошла.

Спустившись по ступенькам, двинулась в сторону ворот. Слёзы застилали глаза, и я шла, нащупывая дорогу ногами. Как всё обернулось! Зачем я попала сюда, зачем? Все меня ненавидят и боятся, ни друга, ни подруги, даже пожаловаться некому, даже поплакаться на чьём-то плече не могу! Проклятый мир! Проклятое время, где нельзя спасти умирающую женщину.

В ладонь ткнулось что-то мокрое. Я вскрикнула от неожиданности и, вытерев глаза, опустила взгляд.

Бурый пёс смотрел неотрывно круглыми карими глазами. Я невольно улыбнулась:

— Привет, Буран. Давно не виделись.

— Давно, — согласился он, как всегда, без слов. — Провожу.

— Да я сама дойду, не впервой!

— Провожу, — упрямо повторил пёс. — Ночь.

— Ну пошли тогда, — усмехнулась, проходя в отворенные передо мной ворота. — Но я не буду с тобой говорить, прости, мне нужно помолчать.

— Молчи, — с лёгкостью согласился Буран. — И я молчу.

Ступив на дорогу, ведущую к лесу, я вздохнула. Что ж всё так плохо-то? Сегодня тот самый день, когда просто нужно напиться, чтобы забыть хоть на одну ночь. А когда нечем напиваться, это не жизнь, а смех один. Чем я заслужила это попадалово?

Глава 2. Реальное попадалово одной хорошей девочки

Июнь 20 число

Когда я была маленькой, мы с мамой однажды шли по улице и к нам пристала цыганка. Я помню всё так ясно, как будто это случилось вчера. У цыганки были чёрные, как ночь, глаза, и они заглянули мне прямо в душу. Мама хотела оттащить меня, закричала, принялась совать цыганке деньги, но та презрительно плюнула в её сторону. Я не могла сдвинуться с места и, как завороженная, смотрела на эту странную Бабу Ягу в цветастых юбках. На груди женщины лежали, чуть позвякивая при каждом движении, бусы и золотые монетки на ниточке. Потом уже я узнала, что это называется монисто, а тогда просто смотрела на них и не могла оторвать взгляд.

Грубая кожа заскорузлой ладони коснулась моей щеки, цыганка пошевелила губами и сказала таким тоном, как будто доктор говорил с пациенткой:

— Сними крестик! И золото сними, не носить тебе золота! Серебро надень.

— Прочь иди, убери руки от моего ребёнка! — крикнула мама в отчаянье. — Диана, пойдём! Пойдём отсюда!

— Как дочь назвала, тьфу! И крестик надела! — цыганка прищурила красивые глаза и добавила тише, уже мне: — Р_уда, Р^да твоё имя, запомни. И никому не говори его. Только тому, кто будет тебе ближе всех.

Я кивнула, глядя в черноту ночи под длинными ресницами, но в этот момент мама с силой дёрнула меня за руку:

— Да иди же ты сюда! Не слушай её!

Наваждение спало, и я уже испуганно прижалась к маме, готовая заплакать. А та повела меня прочь, то и дело оглядываясь на цыганку и возмущённо бормоча:

— Куда только полиция смотрит?! Сильно испугалась, Дианочка?

Да, тогда я испугалась. До дрожи в коленках! И помнила этот страх ещё очень долго. Все встречные цыганки вызывали во мне неприятное чувство беспомощности. А потом я научилась справляться с этим и почти забыла о происшествии.

А вспомнила сейчас.

Когда старая цыганка на привокзальной площади, поцокав языком, крикнула:

— Крестик сними! И золото сними!

— Ага, и тебе отдать?! — фыркнула я, волоча тяжёлую сумку.

— Сними, говорю! Хочешь, отдай, хочешь, выбрось... — она пожала плечами и сунула в рот мундштук трубки, которой дымила, как старый шкипер.

— Сдурела, да?

Я остановилась, с любопытством оглядев старуху. Она вытащила трубку и усмехнулась, показав чёрные зубы:

— К бабке в деревню едешь? Не доедешь. Сними крестик, отдай мне, а я тебе кое-что взамен дам.

— Ага, щаз! Два раза, — съязвила, но в ответ услышала:

— Не играй с тем, что сильнее тебя, Руда.

Опять это странное имя! И всё так же с ударением на первый слог — Р^да. Что оно означает, и почему все цыганки упёрлись меня им называть?

— Меня зовут Диана, — возразила я и глянула на часы. Электричка через десять минут, надо поспешить. Цыганка отмахнулась:

— Забудь! Дай мне крестик. Дай, не пожалеешь!

Чем можно объяснить то, что я послушно сняла цепочку с шеи и протянула старухе? Только наваждением. Но золото ручейком перетекло в морщинистую ладонь, цыганка проворно сжала кулак и вдруг шагнула ближе, почти вплотную, дохнула жжёным табаком в лицо и прошептала, словно ветер в кронах прошелестел:

— Возьми взамен то, что затерялось, что нашлось, что пригодится и что нельзя другим отдать...

— И что это? — таким же таинственным шёпотом спросила я. Цыганка прищурилась, сунула мне в руку камушек и отошла подальше:

— Иди, иди, а то на встречу с судьбой опоздаешь.

— С судьбой не знаю, а вот на электричку точно опоздаю, — пробурчала я. — Зачем только крестик отдала.

— Не жалей, Руда, — усмехнулась старуха. — Никогда и ни о чём.

Отмахнувшись от неё, я подхватила сумку и побежала на перрон пригородных поездов. Очнулась только в электричке — пить страшно захотелось. Такой сушняк взял, что аж в горле запершило. Достала из кармашка сумки бутылку воды, хотела пробку скрутить и обнаружила зажатый в кулаке камушек.

Сразу забылась жажда и даже цыганка отошла в памяти на второй план. Я обменяла золотой крестик и золотую цепочку на маленький голубой камешек, прозрачный, как слеза, и тяжёлый, как голыш. Он опоясан тонким серебряным колечком, а в него продет простой шнурок, да так хитро, что можно камушек развернуть любой стороной. А с другой стороны он матово-белый, как интересно!

Занятная вещица, но она всяко не стоит золота.

Интересно, почему цыганки отговаривали меня носить золото? Ведь я Лев по гороскопу, это мой металл! Пожав плечами, я надела кулон на шею и всё-таки открыла бутылку воды. Электричка мерно стучала колёсами по стыкам рельс, сиденья скрипели, двери хлопали. Ехать почти час, может, попробовать выспаться? Учёба на втором курсе института и сон

— понятия практически несовместимые. Сессию сдала, теперь можно отдохнуть у бабушки на даче. Но учебники я с собой взяла — анатомия и гистология всегда со мной, никогда меня не покинут, будут даже под подушкой ночевать.

Прикрыв глаза, я размечталась о том, как лягу на скрипучую кровать в маленькой комнатке, кулаком взобью тяжёлую подушку, которая видела ещё расцвет СССР, натяну на плечи одеяло, заправленное в хрустящий от крахмала пододеяльник с ромбиком в центре, и провалюсь в сон до утра, пока меня не разбудит петух с лужёной глоткой. И тогда я встану, потягиваясь, погреюсь немножечко у чуть тёплой печки, перебирая босыми ногами на холодном полу, пойду на кухню. Там, под полотенечком, найдутся горячие оладьи, в банке — сметана от тётки Вали, что живёт через два дома, в узком носатом кофейнике на печке будет греться кофе, а к нему — кусок сахара и домашние сливки, которые бабушка обычно никогда не покупает, только когда я приезжаю .