Страница 1 из 18

Токсичный компонент

Панкратов Иван

Иван Панкратов

Токсичный компонент

Все совпадения – случайны

Вся моя жизнь состоит из двух половин: первую я тебя ждал, вторую я тебя помнил.

Часть первая. Переворачиватель пингвинов

– Доктор, мне плохо. – Максим Добровольский сверху вниз посмотрел на Клушина, лежащего в клинитроне. – Доктор, помогите мне, – жалобно стонал Клушин, хотя повода для паники не было.

Вполне заурядный пациент, ожоги площадью шестьдесят пять процентов, которые постепенно уменьшились до пятидесяти и уже очень скоро должны были превратиться в тридцать, а там и до операции недалеко. Деревенский алкоголик с уголовным прошлым: разобрал газонокосилку, слил с неё керосин в пластиковую бутылку и не придумал ничего лучше, как закурить и бросить окурок куда-то себе за спину. Где, собственно, и стояла тара с горючим.

– Доктор… А-а-а, – попытался вызвать сочувствие Клушин какими-то совсем нереальными звуками.

– Что не так? – спросил Добровольский, за последние десять дней изрядно устав от этого цирка. Он знал слово в слово всё, о чём попросит пациент.

– Доктор, я унываю, – с гайморитным прононсом произнёс Клушин.

– Я даже знаю, почему. – Максим прошёл вдоль клини-трона к тумбочке, посмотрел на то, что было навалено сверху. Бутылка минералки, пакет усиленного питания «Суппортан», тарелка с недоеденными макаронами, старый кнопочный телефон поверх книги Бушкова «Охота на пиранью». Точно посередине стояло небольшое красное пластиковое ведро – пациент отказался от катетера, мочился в «утку» и потом самостоятельно переливал в ведро. Когда оно наполнялось, Клушин подзывал санитарку, потому что понимал – ещё немного, и брызги начнут попадать в макароны или борщ.

– Доктор, вы сами говорите, что знаете… Можно же мне на ночь уколоть, правда? Вы обещали, что будете колоть в те дни, когда перевязки.

Добровольский вздохнул и посмотрел Клушину в глаза. Поняв пару дней назад, что пациент требует промедол даже тогда, когда его не брали на перевязку, Максим отменил наркотические анальгетики. Это послужило стимулом для ежедневного нытья, ведь наркоманы бывшими не бывают.

– Нет, – покачал головой хирург. – Тебе уже точно не надо. Договорились ведь. Анальгин, кетонал – в твоём распоряжении. И всё.

– Максим Петрович, подождите, – заметался – если можно так назвать попытки приподняться, уцепившись за борта клинитрона, Клушин. – Подождите, подождите… Вы всё правильно говорите, Максим Петрович. – Он немного задыхался, и это не понравилось Добровольскому. – Я же понимаю. Всё понимаю. Давайте так – я сегодня вечером подготовлюсь, вы мне назначите промедол последний раз, и с завтрашнего дня…

– Подготовишься? – спросил Добровольский, внимательно изучая стойку капельницы и мешки с плазмалитом для инфузии. – К чему, если не секрет? Не дожидаясь ответа, Максим посмотрел на то, как льётся раствор, и замедлил его роликовым зажимом. – Кто так быстро сделал? – строго спросил он у Клушина. – Валя! – позвал Добровольский сестру с поста.

– Это я немного подкрутил, – скривился больной. – Там же три литра, никаких нервов не хватит.

– Ты торопишься куда-то? – Добровольский и так понял, что пациент сам занимался регулированием инфузии. – Лежи, спи, книжку читай. Какая разница, сколько капает, три часа или десять?

– Звали, Максим Петрович? – в дверях стояла Валя с лотком, полным шприцев. – У меня инъекции.

– Он себе скорость накручивает, следить надо, – выговорил Добровольский. – Я думаю, чего он задыхаться начал. А он чуть ли не литр струйно влил.

– Сдурел? – спросила Валя у Клушина. – Я тебе руки поотрываю. Это потому, что у него в палате соседей нет, – добавила она, обращаясь уже к хирургу. – Так бы сказали хоть, что он химичит.

– Кто его выдержит? У него и в реанимации рот не закрывался. Девчонки не знали, куда спрятаться.

Добровольский ещё раз проверил скорость инфузии, наклонился к пациенту и сурово добавил:

– Эти три литра должны целый день капать, с восьми до двадцати двух. А ты себе лёгкие заливаешь, отсюда и одышка, и кашель. Так в капельнице и утонуть можно.

– Я не буду больше, Максим Петрович, честно, не буду, – замотал головой Клушин. – Только давайте мой вопрос порешаем, я вас очень прошу.

– Нет. Порешали уже. Не будет тебе промедола. Сам же потом спасибо скажешь.

Он вышел из палаты в коридор и уже там услышал:

– И правильно, Максим Петрович! Так и надо! – с поддельной решимостью в голосе кричал пациент. – Вы молодец! Я ведь все понимаю… Я не наркоман!

Добровольский скептически усмехнулся последней фразе и, продолжая обход, вошёл в следующую палату.

В маленьком помещении на две кровати лежал только Егор Ворошилов. Соседа у него не было – с самого первого дня с ним была жена Кира. Ухаживала за мужем чуть ли не целыми днями, отлучаясь лишь на работу или в магазин. По договорённости с заведующим она ночевала в палате, хоть и была предупреждена – если мест не будет, её выпроводят в коридор с вещами.

Такое случалось довольно часто. Когда палаты были переполнены, сиделки или родственники спали в коридоре на стульях или на полу, устроившись на носилках от каталок. Чаще всего так неприхотливо вели себя узбечки, которых пациенты передавали «из рук в руки» тем, кто продолжал в них нуждаться.

Стоило признать, что именно азиатки – молчаливые, грустные, в платочках – ухаживали за пациентами лучше всех. Их подопечные всегда были накормлены, умыты, перестелены. Никаких следов пролежней, никаких забытых на пару дней памперсов. Даже тяжёлых больных они умудрялись ворочать в одиночку. Добровольский призывал сиделок надевать фартуки и нарукавники, чтобы не растаскивать заразу с промокших повязок на себя и по всему отделению, но они лишь виновато улыбались и продолжали делать, как делали. Совершенно непрошибаемые. Одна из них, Гюльнара (хирург знал по имени только её, остальных постоянно путал), как-то сказала ему в ответ на такое замечание:

– Доктор, я не могу, у меня в таком фартуке муж на рынке мясом торгует, а это люди… Может, им неприятно?

Аргумент был, если честно, так себе. Неубедительный. Максим махнул на проблему рукой и больше не заострял на ней внимание. Родственники пациентов, которым он тоже указывал на соблюдение санэпидрежима, относились к этому с пониманием лишь первые несколько дней. Перчатки, фартуки, антисептики всегда были в палатах в достаточном объёме, но с течением времени их постепенно начинали игнорировать.

– Родной же человек, – чаще всего сокрушались женщины, ухаживающие за родителями или детьми. – Как я к нему в этом скафандре?

На уточнение Добровольского, что домой к другим детям и родным они принесут на своих руках самую ужасную госпитальную флору города, подобные личности вздыхали и пожимали плечами – всё понимаем, спасибо за заботу, но как-нибудь без вас разберёмся.

Кира Ворошилова, напротив, была из тех, кто чётко следовал инструкциям лечащего врача. На подоконнике у неё всегда несколько флакончиков с антисептиком, стопка одноразовых фартуков и нарукавников, две коробки перчаток. В палате никаких неприятных запахов, и ни разу Максим не видел Ворошилова небритым и непричёсанным.

Судьба Егора была очень незавидной. Автокатастрофа выдернула первого помощника капитана восемь лет назад из рядов обычных людей и усадила в инвалидное кресло. Парализованные ноги, проблемы с органами малого таза – вплоть до того, что, кроме постоянного мочевого катетера, пришлось оперироваться и выводить колостому. При всём этом он пытался вести активную жизнь. Спустя пару лет после аварии сумел возглавить в городе организацию маломобильных людей, посещал собрания, выступал на разных мероприятиях – в общем, рулил тем, о чём раньше никогда и не задумывался.