Искатель

Похоже, малого на это он назначил оплошно: Трею молчать легко. Дощечку он выделывает, пока полностью не удовлетворяется, несет ее Келу, протягивает.

– Хорошо, – говорит Кел. – Давай еще одну. Эту навощу здесь и здесь, видишь? И вставлю на место.

Трей нависает минуту-другую, смотрит, как Кел втирает воск в пазы, после чего возвращается на свое место и вновь принимается шкурить. Впрочем, ритм меняется, он теперь быстрее, небрежнее. Первая дощечка – чтоб утвердить себя. Теперь дело в шляпе, и на уме у пацана еще что-то, ищет выхода.

Кел не обращает внимания. Опускается на колени перед бюро, пристраивает полочку и принимается осторожно по ней постукивать, чтоб вошла в пазы.

Трей у него за спиной произносит:

– Говорят, вы легавый.

Кел чуть по пальцу себе не попадает. Эти сведения о своей персоне он тщательно скрывает, отталкиваясь от своего опыта общения с людьми на родине деда, в лесах Северной Каролины, где легавый, да вдобавок пришлый, – не на пользу репутации. Кел понятия не имеет, как это смогли тут выяснить.

– Кто говорит?

Трей жмет плечами, шкурит.

– В другой раз, может, не слушай.

– Вы легавый?

– Я похож, по-твоему?

Трей осматривает его, щурясь против света. Кел не отводит взгляд. Знает, что ответ “нет”. Для этого он и растил бороду, и волосы отпустил, чтобы не выглядеть как легавый и не чувствовать себя им. “Больше как снежный человек”, – сказала б Донна, улыбаясь и накручивая прядь его волос на палец, чтоб подергать.

– Не-а, – говорит Трей.

– Ну и вот.

– Но вы все равно легавый.

Кел уже решил: незачем придуриваться, если люди все равно знают. Обдумывает сделку: ты мне расскажешь, где это услышал, а я отвечу на твои вопросы, но решает, что не прокатит. Малой любопытен, но стучать на своих не станет. Со сделками придется чуток обождать.

– Был, – говорит. – Больше нет.

– Почему?

– Ушел на пенсию.

Трей оглядывает его.

– Вы не такой уж старый.

– Спасибо.

Малой не улыбается. Судя по всему, сарказм не по его части.

– Почему уволились-то?

Кел возвращается к бюро.

– Все стало говенней. Ну или вроде того.

Запоздало спохватывается насчет бранных слов, но пацана вроде не только не шокирует, но даже не ошарашивает. Он просто ждет.

– Люди с ума посходили. Кажется, будто вообще все сбесились.

– Насчет чего?

Кел осмысляет вопрос, постукивая по углу полочки.

– Черные сбесились из-за того, что с ними обходятся как с фуфлом. Паршивые легавые сбесились, потому что внезапно их призвали к ответу за их херовое поведение. Хорошие легавые сбесились, потому что теперь они гады, хотя ничего такого не делали.

– А вы были хороший легавый или паршивый?

– Стремился быть хорошим, – говорит Кел. – Но так любой скажет.

Трей кивает.

– А вы сбесились?

– Я устал, – говорит Кел. – Сил нет, как устал. – И это правда. Каждое утро просыпаешься будто с гриппом, зная, что предстоит топать мили и мили по горам.

– И уволились.

– Ага.

Малой пробегает пальцами по деревяшке, проверяет, вновь шкурит.

– А чего сюда приехали?

– А чего б нет?

– Сюда никто не переезжает, – говорит Трей, словно объясняя тупице очевидное. – Только отсюда.

Кел загоняет полочку еще на четверть дюйма; входит туго, это хорошо.

– Меня замучила говенная погода. У вас тут, ребята, ни снега, ни жары – таких, какие для нас считаются, уж всяко. И хватит с меня больших городов. Тут дешево. И рыбалка хорошая.

Трей наблюдает, серые немигающие глаза, в них скепсис.

– Говорят, вас уволили за то, что кого-то подстрелили. Типа по работе. И вас собирались арестовать. А вы сбежали.

Такого Кел не ожидал.

– Это кто ж такое сказал?

Жмет плечами.

Кел осмысляет, как быть дальше.

– Ни в кого я не стрелял, – говорит он в конце концов – и не кривит душой.

– Никогда?

– Никогда. Слишком много телик смотришь.

Трей не сводит с него глаз. Малявка вообще редковато смаргивает. Кел начинает опасаться за здоровье его роговицы.

– Не веришь – пробей меня в Гугле. Если б что-то такое случилось, в интернете полно было б.

– У меня нет компьютера.

– Телефон?

Уголок рта у Трея кривится: не-а.

Кел вытаскивает телефон из кармана, снимает блокировку, бросает на траву перед Треем.

– Вот. Келвин Джон Хупер. Связь хреновая, хотя в конце концов даст погуглить.

Трей к телефону не прикасается.

– Что?

– Это, может, не настоящее ваше имя.

– Иисусе, малой, – произносит Кел. Забирает телефон, сует обратно в карман. – Хочешь верь, хочешь нет. Дошкуришь или как?

Трей продолжает шкурить, но по его движениям Кел понимает, что разговор не окончен. И действительно – через минуту пацан спрашивает:

– Вы годный были вообще?

– Вполне. Дело свое знал.

– Вы были сыщиком?

– Ага. Последнее время.

– А каким?

– Имущественные преступления. По большей части грабежи. – Улавливает по виду Трея, что это его разочаровывает. – И задержание беглецов, иногда. Выслеживал людей, которые пытались от нас прятаться.

Стремительный взгляд. Судя по всему, акции Кела вновь поперли вверх.

– Как?

– Да всяко. Разговоры с родней, дружками, подругами, приятелями, кто у них там есть. Слежка за домами, за теми местами, где тусуются. Проверка, где пользовались своими банковскими карточками. Бывает и прослушка телефонов. По-разному.

Трей все еще смотрит на него пристально. Руки у него замерли.

Келу кажется, что он, возможно, нащупал причину, зачем малой сюда ходит.

– Хочешь стать сыщиком?

Трей смотрит на него как на тупицу. Келу по кайфу этот взгляд – таким награждают в классе слабоумного ребенка, который опять тянется за резиновым печеньем.

– Я?

– Нет, твоя прабабушка. Ты, ты.

Трей спрашивает:

– Сколько времени?

Кел смотрит на часы.

– Почти час. – Малой продолжает на него смотреть, Кел спрашивает: – Проголодался?

Трей кивает.

– Давай гляну, что у меня есть, – говорит Кел, откладывая молоток и вставая. Колени трещат. Сорок восемь, думает он, еще не тот возраст, чтоб собственный организм тебе всякие звуки издавал. – Аллергия есть на что-нибудь?

Малой смотрит на него непонимающе, будто Кел заговорил по-испански, и пожимает плечами.

– Бутерброды с арахисовым маслом ешь?

Кивок.

– Хорошо, – говорит Кел. – Других разносолов нету. Дошкуривай пока что.

Он отчасти ожидает, что пацана, когда он вернется с едой, уже не будет, но тот на месте. Вскидывает взгляд и протягивает Келу деревяшку на проверку.

– Вроде ничего, – говорит Кел. Подает малявке тарелку, вытаскивает из-под мышки пакет с апельсиновым соком, а из карманов худи – кру́жки. Может, растущему ребенку надо б молока, но кофе Кел пьет черный, и молока в доме нету.

Они сидят на земле и едят молча. Небо – плотная прохладная синева; с деревьев начинает опадать желтая листва, легко лежит на траве. Над фермой Лопуха Ганнона немыслимыми текучими геометриями пролетает туча птиц.

Трей откусывает смачно, по-волчьи, с увлеченностью, от которой Кел радуется, что сделал пацану два бутерброда. Когда с едой покончено, сок Трей хлещет, не прерываясь на вдох.

– Еще хочешь? – спрашивает Кел.

Трей качает головой.

– Мне пора, – говорит. Ставит кружку, утирает рот рукавом. – Можно я завтра еще приду?

Кел отвечает:

– А тебе в школу не надо?

– Не-а.

– Надо. Тебе сколько?

– Шестнадцать.

– Херня.

Малой быстро оценивает Кела.

– Тринадцать, – говорит.

– Тогда точно надо.

Трей жмет плечами.

– Ну и лады, – говорит Кел, и до него вдруг доходит. – Не мое дело. Хочешь прогуливать школу – на здоровье.

Поднимает взгляд и замечает, что Трей улыбается – почти, самую малость. Такое с малым впервые за все время и поражает не меньше, чем первая улыбка младенца, – так в ком-нибудь, за кем ничего подобного не подозревал, проглядывает новая личность.