Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 11

Саня косилась на меня и молчала. Только перед самой родительской избой придержала за плечо, заглянула в глаза:

- Тая... ты не переживай. То, что мы в городе видели...у нас в деревне такого никогда не будет. Люди там другие...злые. Ты лучше о моих словах подумай.

- А? - я моргнула, тряхнула головой. Ну надо же, неожиданная встреча напрочь прогнала из моей головы страшные воспоминания о сожженой заживо девушке.

- Подумай, Тая, - настойчиво продолжала сестра. - Найдем тебе мужа хорошего, свадьбу справим, все у тебя устроится, а, Тая?

- Сань, - не выдержала я. - А лас Вилор...он...ты не знаешь, он чем занимается?

Асания смотрела мне в лицо несколько мгновений, но от смущения мне показалось, что молчала она не меньше горсти.

- Таська, а о ласе Вилоре ты и думать забудь. 

- Почему? - прошептала я, опуская взгляд, пылая щеками, но не в силах уйти, не дождавшись ответа. - Он женат?

- Да я его знать не знаю, но такие, как он, не женятся, Тася. Забудь, слышишь? 

Настаивать я не могла, не осмелилась. Ничего не поняла, кроме главного - скорее всего, жены у Вилора нет. Что-то странное творилось со мной. Очень странное.

...Ночью я проснулась, подавившись собственным криком. Одеяло прилипло к влажной коже, волосы облепили лоб и щеки. Я нацепила туфли и прямо так, как была, вышла, пошатываясь во двор. Стрекотала ночная мелочь. Шел месяц хладень - название его говорило за себя. Прохлада кусала голые ноги.

Во сне я шла через толпу. Беспокойную людскую полноводную реку, тревожную, колышущуюся, словно от ураганного ветра. Мне было страшно, хотелось спрятаться, сбежать, но люди были повсюду, жадно высматривающие кого-то, рыскающие глазами повсюду, принюхивающиеся, как звери. Чья-то крепкая рука дергает меня за косу.

- Вот она! Вот! Вот...

Я вырываюсь и пытаюсь побежать - но люди повсюду, они мигом разворачиваются ко мне, оскаленные, озверевшие, с горящими глазами, слюни текут из раскрытых ртов. Люди стоят вокруг непреодолимой преградой.

- Нет, нет, - бормочу я, примиряюще поднимая руки, - вы ошибаетесь, нет, нет, нет... 

- Руки! - кричат зверелюди. - Посмотрите на ее руки! 

Я в ужасе разворачиваю к себе ладони. Линии на них налились чернотой, живой, словно под кожей у меня течет расплавленный черный металл, прорывающийся, стекающий вниз... Горячий, но не обжигающий, его куда больше, чем может вместить мое человеческое тело.

Я прислоняюсь к колодцу, сердце колотится. Только сейчас я вдруг поняла до конца, что и я, и я тоже связана с тьмой. Я тоже преступница, тоже тварь, кормившая тень своей кровью, а значит, любой служитель, узнавший об этом, может отправить на костер и меня. 

Саня права. Мне не нужно мечтать о Вилоре, но не потому, что он никогда на мне не женится. Отчего-то при этой мысли что-то внутри сжалось, томительно, болезненно и сладко, но я прогнала это бессмысленное чувство - сколько других чувств я выгнала из своей души за годы, оскверненные тварью, справлюсь и с этим. Вилор живет в городе, а в город мне нельзя. Да, когда-то в детстве я хотела умереть, но не так. Небушко, не так. Это слишком ужасно, слишком страшно и больно. А значит, о Вилоре надо забыть. Что же до твари... может быть, пора мне и впрямь пожелать чего-нибудь для себя.

Я приняла решение и пошла к дому, и, хотя до новолуния оставалась еще целая седьмица, мне вдруг показалось, что тьма наблюдает за мной. Ждет, жадно, но не зло, а немного тоскливо, признавая, что никогда целиком меня не дождется.

***

В день, предшествующий новолунию, я обычно мечусь из угла в угол, как кошка, надышавшаяся пахучей лерианой: лесной травкой с терпким запахом, который не выносит жоркая моль, а вот кошки, напротив, обожают, а потом ходят, как пьяные. Всю седьмицу родители сначала робко и между делом, а потом куда смелее и чуть ли не наперебой расхваливали мне соседских юношей. Я их не слушала, потратив все душевные силы на то, чтобы убедить себя, будто город и живший в нем Вилор мне не нужны. И когда предшествующим новолунию утром мать сказала, что вечером нас ждут в гости к Гойбам, жившим краю почти у самого леса, я только безучастно кивнула. Конечно же, по чистой случайности, у Гойбов оказался неженатый сын, старше меня на три года - я слабо помнила Теддера, высокого хмурого парня, который вроде лет пять назад чуть не выбил себе все зубы, попытавшись оседлать строптивого домашнего хряка. Или это был не он, а Даджен Хлон? Какая разница.

На "посмотр" я иду, как идут на убой старые коровы - опустив голову, медленно переставляя поеденные мошкарой ноги. Мне всегда казалось, что любая скотина чувствует скорую смерть, но смиренно движется навстречу своей незавидной доле, лишь украдкой бросая на идущего рядом человека усталый, горячий и безнадежный взгляд. 

В избе у Гойбов тепло и чисто, очевидно, что в этом доме достаток и покой. Родители у Гойба дородные, уверенные в себе, очень неторопливые. И на меня смотрят, как на ту же скотину - неторопливо, обстоятельно, отчего мне сразу хочется сотворить какую-нибудь глупость - закричать, закукарекать, словно петух, затрясти волосами, выбежать прочь. Но я стою, чуть опустив голову, не перебивая и не вмешиваясь в разговоры старших. Теддер сидит на другом конце обильно накрытого стола. Он действительно высокий, длинное тело, длинные руки и ноги, лохматый, на лице небольшая щетина, словно он хочет казаться старше, чем есть. В какой-то момент наши вгляды встречаются, и парень улыбается мне, с хитринкой, мол, что нам до них до всех? Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но застывшие губы не слушаются. Каково это - быть его женой? Это так же бредово звучит, как быть женой того самого хряка. Отчего-то я теперь уверена, что ту шутку вытворил именно Теддер Гойб. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

***

Безлунное небо над головой бесконечно, огромно. Я не раз слышала о межмировых вратах, через которые проникают в наш мир враги рода человеческого - тени и демоны, - но никогда не пыталась их себе вообразить. Отчего-то представились огромные кованые ворота прямо в небе, открывающиеся с медлительным скрипом. Какая глупость.

Тьме нет нужды вытирать губы, перепачканные кровью. Моей проклятой кровью. Тварь впитывает ее собой целиком. Иногда мне кажется, что эти привычные мне черты - губы и спрятанные за ними острые зубы - тьма сотворила специально, лишь подстроившись под привычное мне видение.

- Сколько тебе человеческих лет, светлячок? - словно подслушав мои мысли, шепчет насытившаяся тварь.

- Восемнадцать.

- Совсем дитя, - она играет моими волосами, как котенок, то поглаживая, то натягивая, отпуская за миг до болезненного ощущения.

- У людей это уже взрослый возраст. Совсем скоро родители отдадут меня замуж. У меня будет муж, будут дети... - я набираю воздуха в грудь и наконец-то выдыхаю. - Отпусти меня.

- Не могу, - шелестит тьма. – Ты моя.

- Отпусти меня. Это мое единственное желание.

- Выбери другое.

- Другого не будет.

- Другое! - тьма свивается кольцами, словно гигантская змея, раздувается, шипит. - Другое!

- Отпусти меня... - я сжимаю пальцами шершавый край колодца, пока деревянная бахрома не начинает впиваться в кожу. - Пожалуйста. Пожалуйста, Шей…

- Почему? – голос твари меняется, пропадает шелест, он становится…почти человеческим. Просто тихий приглушенный голос. – Тебе не нравится, что я не похож на вас? Я могу быть похожим, почти таким же, как…вы.

Тварь изменяется мгновенно. Раньше ей требовалось время. Сейчас – нет.

У него длинные черные волосы, такие мужчины у нас не носят, а глаза отчего-то бирюзового оттенка, хищный нос, кожа светлая, губы тонкие. Он почти похож на человека, но это только почти – тьма вырывается из этой привлекательной человеческой оболочки, скалится мне.

- Назови меня еще раз, как называла.

- Шей, отпусти меня.

Кусочек его тьмы живет во мне, я знаю, я видела - тогда, на площади, и потом, во сне. Нельзя сказать, что тварь зла, она просто очень разрушительна. От ее прикосновения может завять цветок или погибнуть зверь. Но если попросить, если захотеть, то и наоборот – ожить, распуститься, расцвести. Меня он не обижал, если не считать самого первого раза, когда мне было так больно. А еще тварь… она... оно... он...искушал меня. Постоянно. Словно читая внутри меня самые потаенные, промелькнувшие и забытые злые, мерзкие желания. И я сама не знала порой, кто из нас их хозяин.