Седовая падь

Давно Моргун планы вынашивал, однако мыслями своими ни с кем не делился. В последние дни даже Сивый приметил: «Уж больно дружок задумчив, да молчалив стал; не приболел ли?..» – терзался угодливо приятель.

Моргун не болел, но душа ныла, ища выход. И вот, когда бригада уже вела работы «на воздухе», как принято было говорить среди арестантов, Моргун вдруг словно воспрянул духом; посвежел, повеселел, злая ухмылка сменилась ясной и осмысленной целеустремленностью. Улучив удобный момент, он выдернул Сивого на разговор.

– Слушай сюда. Только тебе, ясно! Болтать будешь – язык подрежу, – Моргун стал сразу суровым, ухмылки как не бывало.

– Чего тебе? – Сивый тут же напрягся.

– Удумал я как отсюда свалить.

– Как это свалить? – хмыкнул приятель. – Тут махом крылья подрежут.

– Потом скажу, а сейчас запомни; ни одна падла не должна про это знать. Ты да я, иначе тянуть по полной. Я сразу приметил, когда Петра в бригаду не включили. Смекаешь, должно воля скоро, иначе бы впрягли. Вечером поговорим с ним плотно. План у меня намази имеется, фраерок бы только не соскочил…

Напоминание Моргуна об освобождении вновь вернуло Петра к воспоминаниям. За двадцать лет отсидки, что тогда уже были за его плечами, он пережил многое; и на пике сидел, жгли да травили его, до синя разрисовали сокамерники. Однажды, при побеге, чуть было волки не сожрали. На севере то было, в Кучумской долине – тайга, гнус, да сопки одна за другой. Ничего, уцелел. Словом испятнала его жизнь, притомила. А здесь вот еще и эта парочка заявилась, давай предъяву за бывшего пахана гнать.

«Конечно, этих двух он может с дороги убрать; оставить догнивать на параше. Не вязаться с ними, – соображал Петр, – тем временем и самому убраться куда подальше. Только вот проблема – достанут, руки у них длинные. Такие всегда находят, если захотят. А желания добраться до меня у них прибавилось. И чего я дурак во сне разболтался… – вспоминал Петр, – эту падаль на хвост себе, сам же и посадил, такое разболтать, вот уж угораздило! Издевались, сволочи, дознаваясь, а что делать; не подыхать же…» – скрипел зубами Петр.

Согласился он тогда, под пытками, указать место, где сейф упрятан. Что с обещания возьмешь? – рассудил он невольно. Для него важно время тянуть, да лучше обдумать; как дружков-сокамерников вокруг пальца обвести… Свобода вот-вот, а тут такое…

Подельники, по добру сговорились, передать с Петром на волю подробную карту и план организации побега. А с воли, там уж Аким поможет, дружок и подельник Моргуна. Оставили Петра до поры в покое. Уступил тот, согласившись лишь вынести план и передать его, а если все дело выгорит, то встретиться к сроку в условленном месте. С тем и разошлись.

На утро, когда Петра вызвали к начальнику тюрьмы, Сивый и Моргун настороженно переглянулись.

– Стоять здесь. Повернуться к стене. Руки за спину, – скомандовал сопровождавший его надзиратель.

Клацнул, разжимая челюсти, железный замок – дверь и отворилась.

– Направо по коридору, смотреть вперед, – дали жесткую команду.

Петр привычно и спокойно следовал сухим указаниям. Пройдя коридор здания, по которому ему ранее не приходилось хаживать, он попал в просторное помещение, побеленное изнутри в белое: «Еще кончат, сволочи,» – заныла пугающая мысль.

– Лицом к стене, – прозвучала очередная команда.

От белых, сырых стен пахло грибной гнилью, но запах был приятен Петру; Он помнил его с детства. Так пахло у них в погребе, в родительском доме. Выйдя через единственную дверь, которую отворили с противоположной стороны, по звонку надзирателя, Петр оказался на воздухе. Запах лесной прели и пение вольных птиц, вскружили голову. От обилия яркого солнечного света, сощурились привыкшие к полутьме глаза. Он слегка качнулся, но устоял.

На тюремный двор, куда ступили его сухие, но крепкие ноги, заключенных выводили очень редко. Все отведенное для работы и частных прогулок время, проводилось под крышей; в вонючих, отдающих кислятиной подвалах, не знающих тепла и солнца. Там и крысы то чувствовали себя неуютно, их тревожная пискотня, то и дело, резала слух невольникам.

«Эх – крысиная жизнь», – подумал Петр.

На последней зоне, где-то под Челябинском, в холодной Уральской тайге, он провел все основное время отсидки, если не считать первых пяти лет сплошных мотаний по безлюдным, сухим степям южного Казахстана, а позже и Сибири, где тоже довелось побывать. А вот здесь, он уже четвертый год не знал покоя; жизнь была куда хуже прежней. Доведись жить с одними крысами, что в подвалах; о таком рае Петр бы только мечтал, а то ведь те твари, что были рядом – куда хуже; и зубы у них поострей, и лапы загребущие отрасли.

Вот и ждал Петр в нестерпимой тревоге и надежде; когда же объявят, что он Петр Чинников, наконец то свободен и может следовать куда захочет. По его неточным подсчетам все сходилось на сентябрь. На досрочное освобождение он надежд не питал. Не из тех везунчиков, да и по срокам – поздновато…

Судя по погоде было лето. А значит следовало немного подождать. Только вот сердце иначе колотилось; для чего выдернули?..

Управление начальника колонии и его команды, как заключил для себя Петр, немного осмотревшись, должно было находиться где-то там, на той стороне просторного тюремного двора, куда его и вел тупой надзиратель. Петр был спокоен; не хватало еще сейчас непослушания. Одно то, что он проделал столь не обычный, не привычный путь, удивляло и волновало его все больше. «К чему бы? Не закончится ли все это расстрелом? – вновь тревожила мысль. – Пойми их… или нервы уже ни к черту» – досадливо думал он.

И все же не ожидал Петр, что именно сегодня, начальник тюрьмы объявит ему о долгожданной свободе, а с завтрашнего утра он может законно оставить лагерь и следовать к месту гражданского проживания. Получит довольствие и аккредитив на предъявителя, по которому в любой сберегательной кассе сможет получить полагавшиеся ему деньги, за долгий и нудный труд на благо своей страны и себя лично.

Начальник пожелал ему устроиться дома как полагается и остаток своих дней провести в мире и спокойствии, как и должно человеку его возраста. Ноги Петра затряслись и подкосились, он едва устоял от неожиданно свалившегося на него счастья. Долго не мог осмыслить и впитать в себя всю прелесть тех слов, что говорил человек, совсем недавно презиравший и ненавидевший его всем своим нутром.

Он был явно не искренен с ним сейчас. Но в эти минуты Петру было наплевать на его искренность. Слова и факты были важнее, а потому глаза заслезились и начальник тюрьмы поплыл перед ним вдоль комнаты, диким черным лебедем, размахивая руками-крыльями, словно его, Петра, захлестнуть хотел.

Видя как бывший арестант растроган, начальник разрешил ему выкурить сигарету; настоящую, из бумажной пачки, с надписью «Прима».

«А раньше таких не было», – заметил Петр.

От Моргуна с Сивым он решил не таиться; все равно узнают о его освобождении: «Отрадно то, – думал он, – что последнюю ночь под общим кровом коротать осталось, а там, как судьба положит. Теперь пусть новичок из этих сволочей веревки вяжет; его, Петра Чиникова, этот факт уже не будет интересовать».

Скрываться было глупо и Петр решил играть до конца, объявив Моргуну, что утром его отпускают на свободу. Приятели по неволе воспрянули духом, надеясь на его скорое освобождение. План их был действительно толковый. Если все удастся, то судьба непременно сулила устроить Петру новую встречу с подельниками дружков, только уже на свободе. Петра их план занимал мало, а если не удастся их побег, то уж, по крайней мере, его вины в этом не будет. Так он считал всегда и готов был следовать своим принципам. В тайне он даже желал этого. Однако подобная развязка не сулила наивной перспективы отделаться от надоевших ублюдков и заняться наконец своим делом. Лучшим выходом из подобной ситуации был лишь его план, на который он возлагал большие надежды…

Через пару, изнурительно долго тянувшихся дней, добираясь на чем попало, выбрался наконец Петр из дремучего сибирского Забайкалья и спустя сутки, был уже в Иркутске. Как не хотелось ему являться по указанному адресу, а все же план побега передавать надо. Иначе ему конец; всегда с воли достанут…