Страница 7 из 81
— Пётр Александрович! — начал я наш разговор, — Как же так? Как же?
— Простите меня Павел Петрович! Простите Ваше Императорское Высочество! Не знал я! Не ведал!
— Как же так? Пётр Александрович! Я не могу… — оказалось, что мне держать себя в руках было ещё очень сложно, да и ему тоже.
В конце концов, мы оба, почти рыдая, раскрыли друг другу свои объятья. Он, с трудом сдерживаясь, бормотал:
— Ведь кровинушки мои! Ведь такие дураки! Господи! За что мне такое!
Я тоже только и мог повторять:
— Как же так, Пётр Александрович, как же так?
На том мы и расстались, не в состоянии продолжать разговор нормально. Продолжение настало на следующий день. Немного придя в себя, мы вернулись к обсуждению перспектив.
— Пётр Александрович! Вы же понимаете, что этот нарыв уже вскрыт, а теперь нам надо понять, как же нам жить дальше. Вам хорошо известно, дорого́й друг, что, дворяне заняли неподобающее им место в государстве, и начали пытаться подменить уже и власть царскую. Некоторые из них взяли на себя ещё больше, и пусть по недомыслию, но разрушили моё личное счастье. А главное: они пытались убить мою мать! Вы знаете, что всё это значит для меня слишком много! — он смотрел на меня понимающе, и, казалось, хотел сказать мне — «Ты же сам! Сам всё это затеял!».
Он много знал, ещё о большем догадывался. И теперь задача состояла в том, чтобы убедить его в моей правоте и моральном праве переворачивать жизнь в стране! Не приказать — нет. Он, конечно, выполнил бы приказ, но ему надо будет убеждать своих подчинённых, а вот здесь одного приказа может быть недостаточно. Для решения проблемы мне требовалось именно убедить его в своей правоте, дать ему нужные аргументы.
Я начал ему рассказывать о том, что будет в государстве, если мы его не изменим. Как мы с каждым годом будем отставать от Европы, и отставать всё больше и больше. Как во Франции и Англии копятся силы, которые скоро взорвут мир и захлестнут нас безудержной волной! Армии в Европе растут как на дрожжах, а для нас даже турецкая война оказалась почти непосильной. Мы могли потерять всё, надорваться, и государство наше погибло бы. Такого напряжения, как было при Петре, мы бы сейчас уже не выдержали. Чем бы это закончилось? В лучшем случае новой смутой! Мне кажется, что в этом я его убедил. Фельдмаршал согласился со мной.
А уж когда я перешёл к вопросу награждения армии, Румянцев окончательно расцвёл. Оказалось, что он много думал и изложил мне ряд предложений по методам награждения армии без напряжения государственной казны и свой, пусть и пока недостаточно подготовленный, анализ военной ситуации и проблем в управлении на местах, в том числе в Малороссии, и вновь присоединённые земли, включая Молдавию.
Его идеи о поощрении армии надо было обсудить и уже начать действия в этом направлении — долго тянуть с этим было никак нельзя, ибо далеко не все в армии были довольны происходящим, а ещё больше будут недовольны дальнейшими изменениями. В части же управления территориями, по его мнению, никаких радикальных шагов делать сейчас просто невозможно, ибо вызовет масштабные бунты, которые для нас недопустимы.
Что же, это совпадало с моими мыслями. Даже Малороссия сегодня была фактически другая страна, и в этом мы были виноваты исключительно сами. Мы много лет занимались делами воинскими, пренебрегая гражданским управлением. Мы наслаждались победами, а в административные вопросы толком не вникали, позволяя местным нобилям жить практически отдельно от всей страны и наслаждаться, возникшими от такого положения дел, преференциями. Да, вопрос был сложный, но не настолько, чтобы создавать здесь хаос, лишь бы не решать его.
Итак, очевидно, что мы не могли сейчас решительно интегрировать Малороссию в империю, а значит и со степными территориями и Молдавией тоже вопрос просто не решался. Однако у фельдмаршала был план, и теперь нам требовалось его совместно разложить по полочкам и начать реализовывать.
Я привлёк для этого Теплова, который был сведущ в делах малороссийских, для него это было любимое дитя, и он умел отлично переводить мысли в конкретные планы и документы. Мы составили план изменений Малороссии и Новых земель на восемь лет. Мы считали, что так было нужно. Маме даже не пришлось что-то доказывать — она согласилась.
И уже после всего этого Румянцев снова попросил аудиенции и наконец, попросил меня вмешаться в судьбу своих сыновей.
— Ваше Императорское Высочество, я прошу Вас облегчить страдания детей моих и меня старого! Недостойны они, но всё-таки — они дети мои! — обижать фельдмаршала я никак не мог, но и прощать бунтовщиков тоже было никак не возможно.
— Пётр Александрович! Как вы думаете, я уважаю Вас? Считаете ли Вы себя другом и единомышленником моим?
— Я счастлив, Ваше Императорское Высочество, что мне дарована привилегия, считать себя Вашим другом. Вы не раз и словами и действиями своими показывали мне это!
— Верите ли Вы мне, Пётр Александрович, что мне очень больно содержать детей Ваших в крепости?
— Безусловно, верю, Ваше Императорское Высочество! Но моя боль, боль отца значительно…
— Неужели Вы думаете, драгоценный мой Пётр Александрович, что они не дети мои?! Поверьте мне, Пётр Александрович, все подданные империи Российской — дети мои! И ко всем им я отношусь с любовью поистине отеческой и заботой родительской! И мне больно вдвойне, что дети Ваши, человека мною любимого и уважаемого, оказались в такой мерзкой истории! — я произнёс всё это с искренним надрывом и вынужден был остановиться и выпить воды, чтобы успокоиться.
— Давайте без обиняков, Пётр Александрович! Вы понимаете, что я очень хочу простить их, но как это отразится на других моих подданных? Не примут ли они это за знак слабости и дозволенности преступлений? Где же закон тут? Одно самодурство… Как они мне верить будут дальше? Да и Вам тоже…
— Я не знаю Павел Петрович! Не знаю… Но прошу! Нету у меня больше никого, кто род мой продолжит и старость мою поддержит!
— По́лно, душа моя, по́лно! Неужто Вы думаете, что я не понимаю сложности положения? Но в любом случае будьте уверены, что уж старость-то ваша не пройдёт без моей личной поддержки! — я расхаживал по кабинету, заложив руки за спину и низко склонив голову. — Пётр Александрович! Я должен их наказать! Должен! Закон и справедливость должны торжествовать в государстве нашем! Поверьте мне, Пётр Александрович, что наказание будет суровым, но справедливым! Они ведь не участвовали в убийствах и не призывали к бунту своих подчинённых! Так что казни не будет! Каторги тоже! Да, они будут наказаны! Но я надеюсь, что обида за это не ляжет тяжким грузом на нашу дружбу и их верность в будущем!
— Но что грозит крови моей, Ваше Императорское Высочество? — молил меня страдающий фельдмаршал.
— Подождите немного, Пётр Александрович! — попросил я его в ответ, — Я ещё подумаю над наказанием, но пока мыслю направить их в провинции наши восточные для службы государственной. Пусть там они докажут способности свои и верность свою!
— Благодарю Вас, Ваше Императорское Высочество!
— Только прошу Вас, не оглашать всё сказанное здесь до поры официальной публикации! Всем участникам заговора, вольным и невольным, наказание будет объявлено одновременно! И публично! Успокойте супругу Вашу, но прошу, не сообщайте пока даже ей моё решение. Дети же Ваши пока посидят в крепости! Пусть почувствуют наказание за глупость свою, дабы впредь в таком деле не участвовали, ни по наивности юности, ни под влиянием людей других, даже ими уважаемыми и любимыми в будущем!
— Я Вас понял, Ваше Императорское Высочество!
— Участники мятежа будут лишены имущества, но они дети Ваши, а лишать имущества Вашу семью было бы ве́рхом несправедливости, хотя по чести и Ваша вина́ есть в глупости их.
— Не уследил…
— Да, не уследили, ибо служба России на первом месте у Вас перед семьёй и детьми всегда была, и корить Вас за это никто не решится! И теперь я постараюсь дать Вашим детям самостоятельность, Пётр Александрович! Чтобы в своей службе к Вашему покровительству и покровительству семьи Вашей обратиться они не могли. За советом, да и только!