Страница 2 из 3
– Ты что, – удивились вокруг, – думаешь, он... того?
– Сами посудите, – неуверенно начал парень, – на связь не выходит, хотя обещал. В армии не служил, ничего не умеет... да и бои тяжёлые. Что я могу думать?
– Не хорони пацана раньше времени!
Но Валера знал, что он прав. Окружающие судили по мирной жизни, где смерть неожиданна и случайна, а Валера говорил из войны. Ему почти явственно привиделась вечерняя суета распологи, где бойцы набивали магазины перед выездом на боевой. Друг был там, вместе со всеми, в последний раз радовался и шутил. Валере захотелось оказаться рядом, тронуть за плечо, предупредить, но он был далеко, наедине с пониманием, что пропустил смерть собственного товарища.
Первой он сообщил матери. Та посмотрела удивлённо, почти презрительно и вместо того, чтобы опуститься на стул, покорно сложив руки на коленях, сцедила: 'Дурак'.
Валера отпрянул. Это было о нём. Мать заметила то, что укрылось от её сына. Валере казалось, что он пытается восполнить горе, тогда как он ставил точку, чтобы тоже побывать на войне. Раз он имел право страдать и рассказывать, значит почти что был там, где всё и произошло. Смерть, которую он представлял, была настоящей, а настоящее всегда переживается горше, чем что-то придуманное. Валера хотел полнее почувствовать отсутствие друга. Он страстно желал быть с ним рядом, но мог осуществить это лишь в разговоре. Валере требовалось быть на войне хотя бы в словах. В конце концов, никто не сокрушается о павшем сильнее, чем мать и его боевой товарищ.
Обжёгшись, Валера стал действовать осторожнее.
Теперь он не бил известием в лоб, а невзначай сводил тему к войне, затем становился молчаливым, сосредоточенным, чтобы спросили за него. И только тогда, как бы с неохотой, Валера рассказывал о гибели лучшего друга, за которого бессильны отомстить его кулаки.
В основном просто кивали, но находились и те, кто пускались в длинные расспросы, и Валера отвечал додуманной по ночам историей. Дамы потрясённо смолкали, парни стеснялись того, что умерли не они. Валера не врал. Он говорил так, как это увидел. Слова его были хриплы, голова чуть опущена и весь облик свидетельствовал об исхоженной вдоль и поперёк жизни. Валера пытался заместить друга, быть бесстрашным вместо него. Ему верили, советовали держаться и надеяться на лучшее.
Через несколько дней в трубке раздался знакомый голос. Тело тут же продрал мороз, и с холодом вернулась ясность ума. Товарищ жив, и теперь хочет поговорить с лучшим другом, вернуться обратно в весёлые дворовые компании, уже выпившие за него. Вместо ликования Валера испытал дикий стыд. Он не сразу понял, что голос был не совсем тот.
– Валера, привет, – сказал звонивший, – слушай, когда сын уезжал в экспедицию, он сказал, что будет с тобой созваниваться. Он тебе набирал?
– Не-а, – ответил Валера.
– Вот оно как? – мужчина замялся, – И мне не звонит. Он предупреждал, что связи не будет, но не столько же... Думал, ты в курсе. Ну, раз так...
– Подождите!
– Что? – спросили с надеждой.
– Я знаю, что с вашим сыном.
– Знаешь...? Как это понимать? Что-то случилось!?
– Да нет, вроде. Там всякое... Можно зайти?
Через полчаса Валера был на месте. Валера оттягивал разговор, сначала согласившись на чай, потом натужно вспоминая совместные шалости. Седенький мужчина не перебивал, нервно поглядывая на балкон. Затем тихо, но твёрдо предложил выйти покурить. В животе у Валеры заныло, и он рассказал всё как есть, думая, что это облегчит обоих.
– Считаешь – погиб? – тихо уточнил мужчина.
Валера не мог сказать точно:
– Обещал звонить и не звонит. Сколько времени уже прошло...
Отец всё-таки пошатнулся, но устоял, вцепившись руками в перила. Взгляд его остекленел, остановившись на далях. Мужчина предложил сигарету, и Валера согласился, хотя никогда не курил. Ему хотелось подольше постоять рядом, сказать что-нибудь ободряющее. В Валере была вина, и он пытался изжить её жестом и взглядом. Парень закурил без кашля, будто делал это уже много раз, и научено спрятал огонёк в кулаке.
– Сын тоже так курил, – вздохнул мужчина, – с меня подсмотрел. Я его поначалу ругал, знаю же, что плохо. Эх... да пусть хоть пачку в день выкуривал, лишь бы живой!
Домой Валера возвращался полностью опустошённым. Он не хотел этой войны. И друга отправил на неё тоже не он. Война случилась как-то сама, из ничего, и друг поехал на неё сам, без приглашения. Валера не был чьей-то причиной, он просто немного боялся и немного завидовал, гордился, хвастался и переживал. Война вошла в него острым нудящим осколком, от которого было не больно только тогда, когда о нём говоришь. Так кто мог упрекнуть Валеру за то, что в этих разговорах его заносило? Валера знал 'кто', и иногда оборачивался, проверяя, не следует ли за ним знакомая тень.
Ночью Валере приснилось, что товарищ жив.
У него просто не было возможности позвонить. Такое бывает и без войны. Друг не требовал объяснений. Он тихо смотрел на Валеру и прятал в чёрном земляном кулачке огонёк сигареты. Валеру обуял ужас: вдруг товарищ расскажет, что он жив, а убил его не снайпер, не визжащая мина, а всего лишь Валерка? Расскажет матери, дворовым пацанам, своему отцу, а Валере лишь примирительно бросит: 'Поторопился ты, брат'. Парень упал на колени и заплакал. Он был счастлив умереть сам, кричал, что тоже поедет на войну, что они будут плечом к плечу жить и сражаться, пусть только друг молчит. А рассказать можно друг другу. Вновь признаться во всём и больше ни о чём не жалеть. Но друг не отвечал. Он с болью разжал ладонь, огонёк охватил её и побежал по руке зелёным пламенем. Тело искривилось, обнажая чёрные кровоточащие дыры. Кожа слезла вместе с одеждой. Проглянули кости. Друг корчился в пламени, сгнивая в его зелёных потоках.
Из кошмара Валеру вырвал телефонный звонок.
– Да? – спросило пересохшее горло.
– С кем имею честь? – раздался в трубке незнакомый мужской голос.