Страница 5 из 34
Близкий друг Тургенева Яков Полонский передал его воспоминания об отце: «Отец мой был великий ловец перед господом, – говорил он словами Библии, сказанными о Нимвроде. – Раз одна барыня, уже пожилая, честная и прямодушная, вспоминая об отце моем, которого она знала в молодости, проговорилась, что однажды, оставшись с ним наедине, она, прежде чем успела что-нибудь сказать или подумать, как уже была в его власти… Он действовал на женщин как магнит. Был ласково-настойчив и всегда достигал того, чего никогда нельзя достичь, не зная сердца женщины». Показалось тогда Полонскому, что говорил это Иван Сергеевич с некоторой завистью в голосе.
Знаменитый биограф Тургенева Борис Константинович Зайцев так описывал судьбу его отца: «Как бы ни прожил Сергей Николаевич жизнь с некрасивою и старше его женою, несомненно, что он знал и Любовь истинную. Иногда ее профанировал. Но иногда отдавал ей всего себя и потому понимал страшную ее силу и силу женщины… Сергей Николаевич обычно побеждал, все-таки роковой характер Эроса знал. И не было в нем колебаний, половинчатости…»
Если Варвара Петровна в начале страдала от измен мужа, то быстро оправилась и стала отвечать той же монетой, но более беззастенчиво, открыто, по-хозяйски. В Спасском она завела любовника, молодого домашнего доктора Андрея Берса, причем происходило все это на глазах у других. Ей в то время было уже сорок пять лет, а Андрею Берсу всего двадцать четыре года. Позднее Берс женился и стал отцом жены Льва Толстого Софьи.
Отношение Варвары Петровны к молодому любовнику было своеобразным. Она самодовольно писала подруге о Берсе: «Вымуштруй же себе пса, как я вымуштровала своего. Он лежит у моих ног, глядит мне в глаза, целует мне руки. Любить! Любить – это так прекрасно!» В июне 1833 году в Спасском-Лутовинове Варвара Петровна родила от своего «вымуштрованного пса» незаконнорожденную дочь, названную в честь матери Варварой.
Сергей Николаевич не мог перенести такого унижения и переселился в Петербург. Последние годы он болел каменной болезнью, долго и безуспешно лечился, врачи предлагали операцию, но ничего не помогало. Долгое время перед смертью лежал Сергей Николаевич в Петербурге почти недвижим. Иван вспоминал: «Мы его больного, расслабленного все еще боялись, как огня. Каждое утро и каждый вечер мы обязаны были приходить, целовать у него руку, но затем уже больше не смели входить в его комнату». 30 октября 1834 года в возрасте всего 40 лет Сергей Николаевич умер в Петербурге после трёхдневных мучений от приступа почечно-каменной болезни. При этом присутствовали сыновья Иван и Николай.
Варвара Петровна во время последней болезни мужа была за границей. Ее известили о смерти мужа, однако на похороны она не явилась и вернулась из своего путешествия лишь в июне 1835 года, то есть спустя восемь месяцев. Сергея Николаевича Тургенева, в отсутствии странствующей по Европе жены, похоронили на Смоленском кладбище его брат Николай Николаевич и сыновья.
Некоторые биографы полагают, что перед отъездом за границу была Варвара Петровна снова беременна не от мужа и потому уехала в мае 1834 года, чтобы родить там, вдали от посторонних глаз. Уехала, якобы на лечение, со свитой, но без мужа. Родила она мальчика в одном из итальянских городов, позднее его перевезли в Париж и доверили на воспитание молодой девушке скромного поведения. Звали этого мальчика Луи Поме. Иван Сергеевич много позже восстановил с ним связь, и в зрелые годы поддерживал дружеские отношения. Познакомил своего незаконнорожденного брата со своим окружением и с русской поэзией, в частности, с поэзией Лермонтова, и Луи Поме даже сделал перевод на французский язык стихотворения «Мцыри».
По возвращению в Россию Варвара Петровна даже не удосужилась установить надгробие на могиле мужа в Петербурге. «Отцу в могиле ничего не надо», – решительно заявила она сыну Ивану. В результате могила Сергея Николаевича Тургенева бесследно затерялась.
После смерти мужа Варвара Петровна совершенно осатанела и проявила себя как злобная, жестокая крепостница, окружающие сравнивали ее с Салтычихой. Одно имя барыни, которая была абсолютной властительницей дворовых людей, наводило на них ужас.
Болезненно гордая, вспыльчивая и крутая, Варвара Петровна в гневе была неистова и безжалостна. Сознание неограниченной власти над крестьянами сделало ее деспотически требовательной и своевольной. «В своих подданных я властна и никому за них не отвечаю», «Хочу казню, хочу милую» – изречения такого рода были у нее в постоянном обиходе. Она держала в доме многочисленную прислугу, человек до сорока. Дворовых секли или отправляли в солдаты по поводу и без повода, детей беспощадно разлучали с матерями, и даже задиристый индюк, обидевший любимого петуха барыни, по ее приказу был живьем закопан в землю. Она находила удовольствие в том, чтобы мучить не только дворовых, но и членов своего семейства. Все домашние со страхом ждали ее пробуждения и по первому ее слову старались угадать, в каком она духе и каков будет предстоящий день. Очень часто утро предвещало грозу, и тогда все разбегались по углам и со страхом ждали, кого она сегодня коснется.
Незаконнорожденная дочь Варвара оставила подробные воспоминания о своей матери и о жизни в Спасском: «Ее властолюбие и требование поклонения ей простирались не на одну ее семью и не на один ее крепостной люд. Она властвовала над всем, что окружало ее и входило в какие-либо сношения с нею, и при этом она обнаруживала в себе редкую и часто непонятную нравственную силу, покоряющую себе даже людей, не обязанных ей подчиняться. Иногда достаточно было ее взгляда, чтобы на полуслове остановить говорящего при ней то, что ей не угодно было слушать. При ней своего мнения, несогласного с ее, никто высказывать не смел. Один только Иван Сергеевич, ее любимец, и то в самых мягких, почтительных выражениях, скорее с мольбой, чем с осуждением, высказывал ей свои желания и соболезнования».
Сумасбродные распоряжения и фантастические прожекты госпожи Тургеневой причиняли крепостному люду спасской усадьбы неисчислимые беды, калечили и коверкали человеческие судьбы. Варвара Петровна не допускала, например, чтобы ее служанки выходили замуж, произвольно изменяла их имена, преследовала и угнетала за каждую мелочь. Главная горничная ее Александра Семеновна вспоминала: «Два раза ссылала она меня на скотный двор в дальнюю деревню; один раз за то, что, подавая чай, не доглядела, как попала муха в чашку с чаем, а другой раз я не успела стереть пыль с рабочего столика».
Был у Варвары Петровны домашний фельдшер Порфирий Кудряшов, человек образованный, учившийся вместе с Иваном в Берлинском университете, хоть и крепостной. В июне 1843 года Варвара Петровна написала сыну Ивану в Петербург: «Ты знаешь, что Порфирий имел связь с кастеляншей… А как я ему говорю, что не отдам ее за него, она ему не невеста, дурища… Два дня спустя входит он бледен, с письмом в руках… Пишет, что он не хочет мне служить, потому что я неблагодарна за его 15-летние услуги. Что он хочет переменить род жизни, чтобы я отпустила его на волю. Что – ему душно у меня, он читал Пушкина, видно. Письмо полетело ему в рожу».
Поступки Варвары Петровны чем далее, тем более становились непредсказуемыми: по малейшему капризу любой крестьянин или дворовый человек мог быть облагодетельствован ею или низведен до ничтожества, все зависело от её настроения. В произволе и кураже она доходила подчас до какой-то артистической изощренности. О её нововведениях и причудах ходили легенды. Она, например, наряжала слуг в специальную форму, имитирующую костюмы служащих государственных департаментов, называла их по фамилиям министров. Над её усадебным домом висели два флага с гербами Тургеневых и Лутовиновых – если Варвара Петровна была не в духе, она приказывала флаги спускать, и гости, подъезжавшие к усадьбе, видя зловещий знак, считали за благо тут же поворачивать восвояси… Она правила «подданными» на манер самодержавной государыни – с «полицией» и «министрами», заседавшими в особых «учреждениях» и каждое утро церемонно являвшимися к ней на доклад… При Спасском была своя полиция из отставных гвардейских солдат, которая должна была ведать все могущие произойти беспорядки, требующие вмешательства силы. Женский персонал села Спасского также не был изъят от присмотра женской «тайной полиции», во главе которой стояла старуха Прасковья Ивановна, отвратительной наружности, с вечно трясущейся головой. Ее все ужасно боялись. Суд и расправу госпожа чинила в особой комнате, прозванной ею «залом суда». В назначенные дни она являлась в это судилище с хлыстом в руках, садилась в кресло и творила приговоры, заставляя безотлагательно приводить в исполнение свои наказания. Порядки, заведенные матерью в Спасском, описал позднее Тургенев в рассказе «Собственная господская контора», 1881.