Безумья темный страх

— Нет. Винсент примет любое мое решение. Охрана не нужна. Он может почувствовать неладное, тогда разговора не получится. Господин Фокс, не переживайте, Винсент ничего дурного мне не сделает и примет любое мое решение, — повторила она.

С этими словами королева пошла в свой кабинет.

Наверное, даже известие о гибели семьи не было для нее таким страшным ударом. Возможно, тогда она была просто очень уставшая, а возможно, ей это так казалось, спустя столько времени.

Ночь смешалась в одно большое кровавое сюрреалистическое представление для солдат Миранды, что пошли вместе с капитаном Дримсом к госпиталю. Страшные костры с медиками. Растерзанные и еще живые доктора, медсестры, санитары, просто сестры милосердия, лежащие на площади и в сквере госпиталя или же в его здании. Обезумевшие горожане, решившие, что кара богов пала на Миранду именно из-за медиков… Почему из-за медиков-то? Люди, что с голыми руками кидались на защищенных броней и вооруженных солдат, кидали горящие бутылки и факелы. Другие горожане, что не принимали участия в мракобесии, но теперь спешили на помощь своим единственным защитникам не только от тварей, что ждали за стеной, но и от помешавшихся соседей…

Мир сошел с ума…

Просто сошел с ума.

Тех, кто осаждал карантинный флигель, солдаты быстро перебили. Солдаты охраны чуть ли не плакали — их оттеснили к коридору с палатами, откуда на спину им бросались обезумевшие пациенты. Не все, но некоторые, которых пришлось застрелить. Лаборатория была разгромлена, склад лекарств уничтожен, все данные исследований вируса пропали.

Дримс в прямом смысле слова шел по трупам, добивая случайно уцелевших.

Сначала он отбил флигель, потом руководил зачисткой корпусов самого госпиталя, потом проверил, как добили взбунтовавшихся. А потом, уже когда посветлело небо, на выручку пришел Лавджой с солдатами и ополченцами. Наверное, еще никогда в жизни Ривс не был так счастлив видеть изуродованную одноглазую физиономию капитана.

— Мы быстрее управились, — усмехнулся Лавджой, оглядывая Ривса в обгорелой форме, болтавшейся клочьями на ногах и левом плече. Сам Дримс был черен от гари, копоти, и заляпан чужой кровью по самые уши. Ноги его украсились уже лопнувшими ожогами и свежими ранами, которые капитан нанес сам себе голенищами ботинок, что выдержали испытание огнем.

— У вас было то же самое? — устало осведомился Ривс, усаживаясь около входа в сквер госпиталя, прямо на брусчатку площади.

— Нет, и в помине. Так побузили немного, побросались на нас с камнями, ножами, да палками. Объявили, что мы душегубы, не даем им уехать из обреченного города, был один рьяный особо… Все толпу заводил, но я его снял быстренько, — Лавджой пожал плечами, протянул капитану флягу с водой. — Потом еще особо рьяных молодчиков мы постреляли, да по домам разогнали оставшихся. Объяснили, что никто их не выпустит, а если не успокоятся и нас перебьют, то кто же их защищать будет? Они задумались, поплакали, повыли, да разошлись. Мы тогда к воротам в старые кварталы к Сивиру пошли, — Лавджой тоже сделал глоток из фляги. — Я часть своих в охранение у вокзала оставил, для усиления. Там все ж склады, поезд… Сам понимаешь, — он завинтил крышку фляги, вернул ее на пояс.

Над Мирандой занимался рассвет. Солнце изнутри окрашивало серые облака розовыми и золотыми росчерками. Оба капитана устало смотрели на эту дивную красоту, поражаясь тому, что они вновь дожили до утра.

— Лэндхоуп сказал, что от тебя и Сивира донесений не поступало, но у Сивира ж ворота были… По логике-то, ему помощь была нужнее, чем тебе. Там же хватало этих проповедников, что нынче затянули песню про то, что твари болотные тоже дети Создательницы, как и мы, и дети детей не тронут. Все мы братья! И не надо их бояться… Короче, я подумал, что у тебя тут просто больничку надо отстоять от бузящих горожан, а у Сивира… Ну, не приведи Кром и Лоули, эти придурки тварей-то через ворота к нам в гости на чаек пустят? Вот и пошел я к Сивиру на помощь… Кто ж знал, что у тебя-то совсем плохо? — капитан снял каску, положил ее на колени. — Сивир тоже уже почти справился. Те совсем с ума сошли — думали, что они могут выйти, и твари их не сожрут, т. к. приняли они Тьму в сердца свои. Как я и предполагал, они уже знакомый нам бред орали. Типа, мир наш создала Создательница. Она создала Свет и Тьму. Значит, и Тьма Создательнице угодна, и боги Света все перевернули с ног на голову, вот и заставляют бояться Тьмы простых людей. А Тьма дарит покой и тишину. И если ее принять и признать, то твари не тронут, ведь они дети Тьмы и Создательницы Мира. А дети Ее должны жить в мире и согласии, — Лавджой помолчал немного, потом спросил. — Ты такой вариант бреда слышал когда-нибудь? Про подаренный покой и тишину?

— Да, — кивнул Дримс. В этот момент к ним подошел хромающий и усталый Мэйфлауэр, уселся около Дримса и заявил:

— Снимайте ботинки. Ноги осмотрю.

— Ты себя осмотреть не забудь, — посоветовал Дримс, откидывая голову на кирпичный столб, к которому крепились ворота в госпиталь.

— Меня уже перевязали, ничего страшного. Ожоги, скоро заживут. Многим повезло куда меньше, — Джулиан утер серое лицо. — Спасибо, что спасли ее.

— Всегда к твоим услугам, — криво улыбнулся Дримс.

— Кого? — немедленно осведомился Лавджой.

— Даму сердца нашего лейтенанта, — хмыкнул Ривс. Мэйфлауэр залился краской от макушки до шеи, а потом выпалил.

— Я на ней женюсь! Вот закончится все это, и женюсь!

— Лучше женись сейчас, — махнул рукой Фрейд, присаживаясь на корточки рядом с Дримсом. Он сам себя назначил телохранителем Ривса, и все это время ошивался подле начальства. Как ни странно, но рядом с ним капитану было спокойнее. — Потом мало ли что случится. Ты это, лейтенант, живи сегодня и сейчас. Завтра-то может не наступить. Вона что творится у нас.

— Да, тут я с сержантом соглашусь, — хмыкнул Лавджой, но медик уже занялся осмотром ног Дримса и предпочел ничего не ответить.

— Вам надо в часть. Я не знаю, что уцелело в госпитале, но в лазарете у нас еще должна быть мазь от ожогов. У медиков тут она кончилась. Я посылал в гарнизон за бинтами, мазью и прочим. Раненных много, но их уже перетаскивают: к нам — военных, в школу, что тут рядом, — штатских, — заявил мальчишка. — Я сейчас промою раны, но нужно их обязательно обработать. Инфекция очень любит ожоги и потом ее трудно лечить. Особенно в Миранде.

— Хорошо, я доберусь до части, — пообещал Дримс. — Что вообще с медиками?

— Плохо, — признался парень. — Многих убили. Причем врачей. Вирусологов, инфекционистов и лаборантов, что не были во флигеле — вообще всех убили. Мертв главврач госпиталя и кардиолог, он тут один был. Медсестер тоже убили многих, санитаров… Единственного нашего нейрохирурга зарубила бабища какая-то… Дура. Он же ее как раз и вылечил, а она его…

Дримс понял, чью смерть видел в самом начале свалки.

— Хирургов осталось всего двое, причем один — хуже некуда и пьет, травматолога нет… Остались в основном терапевты, да пара студентов и ординаторов, что сюда приехали. Хорошо, хоть офтальмологов и еще пары других специалистов не было в госпитале… Карантин, кажется, прорван, — констатировал Мэйфлауэр.

— Может, и нет, — поспешил его утешить Ривс. — До отделения не дошли. Но там пациенты некоторые взбесились. Хотя всю лабораторию разгромили… Из ваших пробирок могло что-то ведь и вырваться, да и данные исследований, кажется, пропали, хотя может что и уцелело… Если вы их прятали еще где.

— Без тех данных и оборудования, а главное — людей, я не смогу восстановить всю работу, — признался парень. — Данные исследований были в одном экземпляре, я ж и предположить не мог, что кто-то будет громить лабораторию, убивать медиков и нападать на военных… Мы должны выжить, а получается, что люди сами хотят убить себя и весь город… Не представляю, как теперь восстанавливать все…

— Сделай, что сможешь, — попросил Ривс.

Уставшие, обгоревшие и раненные отцы-командиры (а именно ими уже помимо воли стали Лавджой и Дримс, и, конечно же, пребывавший в части полковник Лэндхоуп) посидели, помолчали, глядя, как над городом занимается рассвет, потом Лавджой напомнил: