Любовь на гранях

Она отвечает с не меньшей страстью.

Цепляется за мою шею, царапает ее, прижимается всем телом. А потом отстраняется и пытается стянуть платье…

— Я сам, — рычу. И начинаю раздевать ее, дергая такие простые на вид и такие сложные на деле застежки, целуя обнажающиеся участки тела, упиваясь мягкостью ее кожи, учащенным дыханием, совершенными жестами.

Я укладываю Снежинку на кровать и замираю надолго.

Она — совершенство. Еще большее, чем я мог представить. Точеные ноги, округлые бедра, тонка талия и высокая грудь с розовыми сосками, которые под моим взглядом превращаются в горошины.

Я не могу прерваться в своем любовании. И даже то, что она пищит что-то смущенно и пытается прикрыться, меня не останавливает. Развожу её руки в сторону, прижимаю к кровати и начинаю целовать и вылизывать, дурея от запаха и нежности. Тискаю, глажу, стараясь действовать осторожно, но все время срываюсь, сдавливая ее сильнее, чем должно, оставляя следы пальцев и укусов на светлой коже.

Я хочу ее пометить. Всю. Чтобы ее губы опухли от поцелуев. Чтобы ее глаза смотрели только на меня. Чтобы щеки горели от воспоминаний. А на ее теле остался рисунок моей страсти.

Снежинка стонет все громче, превращая мою кровь в жидкий огонь, а меня — в умалишенного, получившего весь мир в свое пользование.

Я больше не могу сдерживаться.

Ласкаю ее бедра, средоточие желания, сам стону от её удовольствия, раздвигаю колени и стараясь быть осторожным приникаю к ней, соединяюсь, рычу… и замираю.

— Снежинка?

Шокировано смотрю на раскрасневшееся лицо.

— Ты…

— Да. Ты… первый.

— Я…

У меня есть столько всего сказать ей, но я понимаю, что не могу произнести ни слова.

Я чувствую себя… королем.

И самым счастливым из простых смертных.

Покрываю лицо поцелуями, шепча слова любви, умоляя простить, если не был осторожен, уговаривая потерпеть, обещая исправиться. Двигаюсь медленно, с трудом сдерживаясь — она просто невероятна — но вся моя сдержанность летит в завесу, когда Снежинка подается мне навстречу.

Выгибается. Трется об меня.

Начинает двигаться.

А потом шепчет, на грани слышимости, столь долгожданное «Люблю тебя».

И мы срываемся туда, откуда нет возврата…

40

Я чувствую утренний свет и взгляд Даниеля сквозь сомкнутые веки, но не могу себя заставить открыть глаза.

Меня топит в смущении и воспоминаниях об этой ночи, топит в отголосках удовольствия, которое я испытала, в моих чувствах и словах, которые были произнесены… и не были, но осели сладостью на губах обоих, и мы пили эту сладость, снова и снова, пока не выдохлись окончательно.

Я вспоминаю каждую секунду той вечности, что мне довелось пережить. И забвение счастья, когда мой мужчина обхватил меня руками и ногами, оплел сердце своими мыслями и позволил мне, наконец, заснуть — и заснул сам, выдыхая на ухо свое завершающее, самое тихое «люблю».

Я грежу — позволяю себе всего несколько мгновений грез — что таких «люблю» будет еще много в нашей жизни. Таких ночей. И пробуждений.

И в этих грезах, где нет утренних сборов, злых людей, жестокости и проблем так уютно и тепло, что я счастливо жмурюсь, улыбаюсь и… открываю глаза. Лицо Даниеля очень близко.

Мы лежим на боку и дышим друг другом. Вглядываемся в глаза друг другу и снова верим, что вот они мы… есть и будем.

Вместе.

Он медленно проводит кончиками пальцев по моей щеке, обрисовывает линию подбородка, гладит шею. Кожа в тех местах, к которым он прикасается, покрывается мурашками и будто тает от притянутого его рукой жара.

А потом он приникает к моим губам и нежно целует, выдыхая «Снежи-инка» с таким томлением и любовью, что я снова вынуждена смежить веки, чтобы скрыть набежавшие слезы.

Мы позволяем себе еще несколько минут наедине.

Но и они заканчиваются. Даниель судорожно вздыхает, быстро встает и выходит из комнаты, давая мне возможность одеться и тоже выскользнуть прочь — для начала в пустую по раннему времени умывальню, где я привожу себя в порядок, вздрагивая от прохладной воды и чуть болезненных ощущений в самым сокровенных местах…

… и долго стою, рассматривая себя в мутном зеркале. Пытаясь узнать новую Эву.

Зацелованную, повзрослевшую, влюбленную.

В моей комнате уже все готово. Я быстро надеваю особую форму со специальными защитными вставками, удобную и прочную. Мягкие кожаные сапоги, облегающие брюки из плотной ткани, плотное белье с кожаным нагрудником, свободную тунику и портупею, на которую каждый студент имеет право навесить ровно три вещи.

Свое любимое оружие, артефакт защиты, который нам выдали в академии, и специальное кольцо с магией самых высоких граней, которая окружит потянувшего это кольцо непробиваемым для любой опасности слоем. Выведет из Игры при этом, конечно, но даст возможность магистрам забрать студента даже с закрытой Арены.

Я заплетаю плотные косы и делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, концентрируя осколки в области груди.

Сосредоточена. Уверенна. Опасна.

Все ненужные мысли и сомнения отброшены прочь.

Мы сделаем все возможное чтобы выиграть. Не Игру, нет… Гораздо большее. И пусть сильным мира сего может показаться глупым подобная уверенность и попытки противостоять чему-то действительно сложному и опасному, пусть мы до конца не осознаем масштабы заговора, а может даже ошибаемся — во всем.

Но я знаю: каждый из тех, кто проникся этой историей, сделает все, чтобы никто больше не пострадал.

Прежде чем пойти на завтрак, я делаю еще одно важное дело. А потом спускаюсь вниз, где нахожу пятерку в полном составе.

Мы не стали посвящать магистров в происходящее, даже намекать — конечно, магистр Ковильян, Мартинс и Сокавен, которые сопровождали нас на Игру, ни словом, ни делом ни разу не дали почувствовать, что они как-то плохо относятся ко мне или имеют отношение к заговору. Но тот факт, что да Валонгу тоже всегда представлялся мне лучшим из магистров, был лоялен и поддерживал даже в трудные времена — а значит, умело манипулировал мной и моими чувствами — не дает мне права посвящать в происходящее еще других людей.

Слишком опасно. И слишком вероятно, что среди них тоже найдутся предатели.

Моя пятерка так же собрана, как и я. Каждый, думаю, переживает сейчас самые сложные и сильные эмоции, но мы их держим в гранях наших характеров. Потому лица спокойны, и руки не дрожат.

Даниель позволяет себе лишь одну небольшую слабость. Помогает мне выйти из нашей кареты, на которой мы приехали к месту Игры, и приникает ненадолго, ничего не говоря.

Но я и так знаю, что он мог бы сказать.

И сжимаю пальцами его руку.

Сорок пятерок стоят на холме и смотрят вниз, на поле, пока еще скрытое магической завесой. Нам напоминают сто раз изученные правила. Требуют внимательности. Проверяют защитные артефакты и кольца выхода.

Будто вдалеке шумят зрители, но никто из игроков не обращает на них внимания.

Будто не в нашем мире переговариваются магистры и судьи.

Мы все неотрывно смотрим на полог.

Он начинает рассеиваться, словно туман теплым утром, а мы застываем.

Каждая пятерка сама выбирает себе время и точку входа. И когда звучит удар гонга, настолько сильный, что, кажется, содрогается даже земля, несколько команд срываются с места. Самые отчаянные, решившие сделать ставку на скорость и удачу, а не на стратегию.

Большинство же остается на месте, пытаясь определить, что видит перед собой и проложить путь.

Я не знаю, осознанно то было или нет, но наш отбор в Академии дал нам подсказку. Мы даже не переговариваемся… потому что почти сразу понимаем, что перед нами.

Если тогда был Одивелар, то Гимарайнш рассщедрился на уменьшенную копию всего континента. Я мигов выхватываю гряду, южные королевства, Эроим и Камбру, Дакосткую империю на севере и несколько внутренних морей. И Арену… на месте Гимарайнша и окрестностей.

— А у них раздутое самомнение, — позволяет себе хмыкнуть Мигель, а потом мы склоняем головы друг к другу и решаем, откуда безопасно начать. Точнее… делаем вид, что решаем. Потому что точно знаем, за кем мы побежим.