Человек над ситуацией

Ориентации, интерпретирующие психическую деятельность как универсально подчиненную адаптации к среде, в целом и образуют то, что выше было обозначено как «постулат сообразности». Действие этого постулата охватывает не только выраженные в теоретической форме воззрения различных авторов, но и целый ряд бессознательно или, если воспользоваться более точным выражением М. Г. Ярошевского, «надсознательно» используемых и глубоко укоренившихся в мышлении установок и схем.

Сфера применимости постулата сообразности в форме тех или иных его модификаций как будто бы не знает исключений, а возможности его приложений выглядят бесспорными. В самом деле, на первый взгляд кажется самоочевидным, что всякий акт деятельности ведет к какому-либо согласованию, приближает к предмету потребности, преднастраивает к будущим воздействиям среды и т. п. Одним словом, преследует непременно «полезную» цель, отвечает исключительно адаптивным задачам. Все, что угрожает благополучию (нарушает гомеостазис), расценивается как вредное, нежелательное, и потому те действия индивидуума, которые устраняют возникший «разлад», представляются естественными и единственно оправданными.

Когда все-таки встречаются «немотивированные» действия, то они выглядят или следствием всякого рода «отклонений» субъекта от нормы; или результатом «ошибок» в работе, которые в свою очередь объясняются неподготовленностью деятельности, дефицитом информации, отсутствием достаточной прозорливости, «незрелостью» и т. п.; или, наконец, действием какого-то скрытого мотива, который наряду с другими также преследует задачу обеспечения «гармонии» индивидуума с внешней средой.

Понятно, что постулат сообразности легко распространяется и на анализ тех действий, которые продиктованы, казалось бы, исключительно внешними требованиями и выглядят строящимися на иной основе – в соответствии с чужими интересами и по чужой воле. Здесь в соответствии с тем же постулатом поведение индивидуума выводится из его автономных приспособительных устремлений, разве что более глубоких и существенных (сохранение жизни, имущества, престижа и т. п.). Что же касается внутренних проявлений активности, таких как установки, эмоциональные сдвиги, целостные или фрагментарные психические состояния и т. д., то и они, в конечном счете, согласно скрытому велению постулата сообразности, отвечают задачам индивидуального приспособления, хотя и более трудны для интерпретации. Так, отрицательные эмоции «нужны» индивидууму для того, чтобы указывать на незаконченность действия или на его неадекватность исходной программе; сон «нужен» для того, чтобы просеивать текущую за день информацию и отбирать полезную; сновидения – чтобы давать «разрядку функционально напряженным системам головного мозга» или, если иметь в виду его роль в «далеком филогенетическом прошлом» человека, для физиологической мобилизации организма в условиях внезапно возникшей во время сна опасности, «для закрепления опыта повседневной жизни» (по И. Е. Вольперту) и т. д. Если же что-либо трудно или невозможно объяснить, исходя из постулата сообразности, соответствующее явление рассматривают либо как болезненное, то есть случайное для представителей вида, либо его провозглашают уходящим из жизни вида как лишнее, ненужное (смелость отдельных авторов распространила действие того же постулата сообразности даже на эмоции человека, ср.: «Эмоции – цыгане нашей психики» – В. Джеймс).

Разумеется, трудно найти исследователя, который бы открыто защищал представления об узко приспособительной направленности психических процессов. Однако наиболее распространенная позиция многих авторов отвечает именно постулату сообразности.

Выделим две ступени критического рассмотрения этого постулата[5].

На первой ступени анализа мы зададимся следующим вопросом: можно ли, зафиксировав какое-либо одно жизненное отношение, принимаемое в тех или иных концепциях за исходное и определяющее (гедонизм, прагматизм и т. д.), представить все факты психического как укладывающиеся в рамки данного жизненного отношения? Если бы это было действительно так, то некоторую «часть» субъекта следовало бы считать главной, существенной, а оставшуюся «часть» – подчиненной и лишь «адаптирующейся» к первой. Чаще всего эти представления выступали в виде принятия своего рода парадигмы «интересов целого». В соответствии с нею любые проявления активности при всем богатстве их форм едины в одном. Их внутренняя цель и конечное предназначение заключаются в обеспечении и воспроизводстве индивидуальной целостности субъекта, которая мыслится как его высшее благо. Здесь принимается за исходное примат целого, системы над частью, подсистемой, которые в свою очередь берутся лишь в аспекте их предназначенности с точки зрения их места и роли в удовлетворении интересов субъекта «как целого».

При этом самодовлеющее «целое» мыслится как предустановленная гармония между различными инстанциями жизнедеятельности субъекта. Здесь либо указываются интересы «человека вообще», либо конструируется некоторая наперед заданная система ценностей, где в фундамент погружаются биологические потребности, над которыми надстраиваются интересы социальные (А. Маслоу).

При всей привычности взгляда, что «система сама знает, чего ей не хватает», и предоставляет режим наибольшего благоприятствования какому-либо ведущему жизненному отношению, как бы настраивая все другие интересы в унисон с ним, взгляд этот требует весьма настороженного к себе отношения.

Жизненные ориентации субъекта могут быть противоречивы, постулирование изначальной «гармонии» и соподчиненности между ними беспочвенно. Скорее, речь должна идти не о жесткой соподчиненности интересов с выделением «верховного» интереса и ряда «подчиненных», а лишь о временном доминировании и коалиционности «частных» интересов (если понимать под коалиционностью относительную независимость их друг от друга, взаимореализуемость, а также возможность возникновения противоречивых отношений между ними (Петровский В. А., 1975).

Высказывая эту гипотезу (Петровский В. А., 1977), мы опирались на представления А. Н. Леонтьева о «многовершинности» строения мотивационной сферы субъекта, на принцип доминанты Ухтомского в «мотивационной» трактовке М. Г. Ярошевского, а также на системные идеи И. М. Гельфандта и М. Л. Цетлина об активности подсистем в рамках организованного целого[6].

Поведение человека, по-видимому, не может быть сведено к проявлениям какого-либо одного, пусть фундаментального, жизненного отношения.

В рамках гомеостатических представлений не могут быть осмыслены факты развития системы: не виден и путь объяснения феноменов «активного неравновесия» субъекта со средой, стремления действовать на определенном уровне напряжения и т. п.

Концепции прагматического типа бессильны интерпретировать факты бескорыстия, альтруизма и т. п. Кроме того, мы находим постоянные подтверждения тому, что прагматические идеалы как бы восстают против самих себя, ибо ни человеческий, ни природный мир «не прощают» потребительского отношения к своим богатствам. Принятие прагматических идеалов за исходное ведет к неблагоприятным, в частности и с самой прагматической точки зрения, последствиям. В гедонистические концепции «не вписываются» такие собственно человеческие переживания, как чувство вины, ностальгия, стыд и т. п. Переживания эти способны подчинить себе весь строй жизни личности и в определенных условиях запечатлеться в субъекте в виде негаснущих очагов страдания. Трудно не посчитаться с этими фактами, имеющими отнюдь не «рудиментарный» и не «патологический» характер, при оценке взгляда на стремление к удовольствию как основе организации психической деятельности субъекта[7]. Но, может быть, говоря о гедонистических ориентациях, следует иметь в виду, прежде всего, нормативный план, определяющийся ответом на вопрос о том, к чему должен стремиться субъект? Тогда, приняв гедонистический идеал за конечную цель, следовало бы отбросить все, что не имеет отношения к этой цели как неадаптивное и потому – излишнее. Анализ показывает, однако, что подобный перевод принципов гедонизма из сферы действия естественных закономерностей в нормативную сферу не может реабилитировать гедонистический идеал. Возведение известных удовольствий в культ приводит к нравственному опустошению и к катастрофическому – с точки зрения самого гедонизма – финалу: обеднению или извращению само́й чувственной сферы субъекта, таким образом, гедонистический принцип так же, как и прагматический, снимает себя изнутри.

5

Глубокая критика принципов эмпирической психологии личности дана в работах А. Н. Леонтьева, С. Л. Рубинштейна. В исследовании М. Г. Ярошевского «Психология в XX столетии» (Ярошевский, 1974) анализируется принцип адаптации и дается его содержательная оценка. Отметим, что наша критика постулата сообразности означает одновременно и сужение сферы действия телеологических объяснительных схем в психологии и биологии.

6

Современная систематическая разработка принципа «гетерархии» (в противовес принципу «иерархии») при объяснении функционирования и развития сложных систем содержится в работах А. Г. Асмолова, М. М. Бонгарда, Б. М. Величковского, В. И. Варшавского, В. П. Зинченко, Д. А. Поспелова и др.

7

Отметим, что в трактовке З. Фрейда не принцип удовольствия подчинен принципу реальности, а принцип реальности состоит на службе у принципа удовольствия.